 |
| Православный Санкт-Петербург | Татьяна Зотова | 20.03.2006 |
Владыка повелел кучеру остановить лошадь и взял мальчика в карету. «У меня дух захватило от восторга», — рассказывал 80 лет спустя старец Иоанн.
— Как тебя зовут? — спросил владыка.
— Ваня, — ответил, смущаясь, малыш.
— А что, Ванюша, не хотел бы ты помогать мне в алтаре?
Как?.. В алтаре с архиереем?.. Его мечты не смели распространяться так далеко. Ванюша очень любил Бога, Церковь; быть на службе в алтаре с владыкой — это верх ожиданий.
— Очень хочу.
Так началось служение в церкви будущего старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина).
В соседнем приходе алтарничал тоже шестилетний мальчик. Послали туда за стихарем. Его дали на две недели. Две недели Ванечка испытывал настоящее счастье, но вот сговоренный срок истек, и законный владелец стихаря потребовал его вернуть. Слез Ваниных унять не мог никто, горе его было неописуемым. Видя это пламенное желание служить в церкви, любовь к ней, владыка благословил сшить Ване собственный стихарь.
— Потом в моей долгой жизни было все: тюрьма, лагеря, гонения, лишения, преследования, но я никогда, ни одной минуты не пожалел, что стал монахом, священником, — рассказывал старец.
Свой выбор он сделал еще младенцем раз и на всю жизнь, а выбранная дорога стала со временем узенькой тропочкой монаха-подвижника.
Знакомство мое со старцем Иоанном произошло заочно. Станция Белопесоцкий Ступинского района Московской области. Я хожу в школу, но часто на каникулах и по воскресеньям приезжаю сюда в храм. Старенький, измученный лагерями и тюрьмами протоиерей Вениамин Сиротинский (?1984 г.) заметил прилежную богомолку, стал приглашать домой. И я, часто ночуя после всенощной в уютном доме с заливающейся канарейкой, шумящим самоваром и огромным количеством старинных книг, подолгу слушала рассказы священника о Святой Руси, царе-батюшке. Запах ладана, тихо горевшая лампадка пред иконами, свежий чай, конфеты, интересные рассказы — что может быть лучше? Сюда, в этот домик, приезжали архиереи и приходили странники из Киева и Почаева. Боюсь пропустить хоть одно слово, а ночами читаю толстые, в кожаных переплетах книги о святых и все пытаюсь найти ответ на вопрос: «Как становятся святыми? Могу ли я выдержать мучения?»
Однажды утром, найдя меня спящей на очередной Минее рядом с горкой свечных огарков, батюшка Вениамин погладил меня по голове и на полусонный немой вопрос ответил:
— А знаешь, дочка, святые и теперь есть.
Сон прошел мгновенно, пружиной подпрыгиваю на деревянном топчане:
— Как есть? Где?
Новость вихрем парализовала сознание.
— А вот когда мы с отцом Иоанном Крестьянкиным были в Сибири в лагерях на валке леса, по его молитвам Господь исцелял. В леденящие до самой глубины морозы святили мы с ним тайно на Крещение воду, а потом этой водой и молитвой успешно лечили заключенных. Однажды дошел слух, что у начальника лагеря смертельно заболел ребенок. Врачи предсказывали скорую смерть и заявили, что ничего нельзя сделать для выживания. Кто-то сказал начальнику о нас (мы представлялись как детские врачи). В отчаянии послал начальник за врачами-заключенными. Мы попросили его выйти, сокращенным чином окрестили ребенка, дали выпить освященной воды, помолились, и — чудо! — на другой день ребенок был здоров.
Тяжело нам тогда было, очень тяжело: душа едва жила в измученной до предела плоти и, казалось, вот-вот покинет ее… Однажды в порыве нечеловеческой усталости и изнеможения о. Иоанн упал на снег и взмолился: «Матерь Божия! Возьми меня! Не могу больше!» И вдруг явилась ему Матерь Божия и сказала: «Нет, ты еще людям будешь нужен». Сейчас он старчествует в Псково-Печерском монастыре. Все ему открыто, как на ладони.
Сказанное не умещалось в моей детской голове. Казалось, что между мной и таким человеком — бездна, общение с ним невозможно…
Через год я в Печорах. Навстречу «летит» из Успенского собора какой-то батюшка в сопровождении двух десятков человек. Батюшка всех благословляет с любовью, что-то отвечает на ходу. Я подошла без малейшего напряжения или робости — так он был родственен. Задал несколько вопросов, в них — забота о девочке (обо мне), любовь. Батюшка настолько хорош, что подумала: «В раю, наверно, все такие». Захотелось быть с ним всегда, рассказать все секреты, даже те, которые не открыла бы родителям. Батюшка посоветовал, у кого можно остановиться на несколько дней (я приехала к духовнику), и попросил одного юношу проводить меня по этому адресу. Идем по улицам, я спрашиваю сопровождающего:
— А кто это был?
— Отец Иоанн.
— Что же ты раньше мне не сказал?!
— А что бы изменилось?
Да, действительно, что? Душа и так все почувствовала.
Я прожила в Печорах неделю, встречалась с духовником, с отцом Иоанном; школьные каникулы проходили замечательно. Уезжала, зная, что буду здесь при малейшей возможности. В поезде, лежа на своей любимой верхней полке, я смотрела в окно на мелькавшие пейзажи, гаснущий закат и молчала от переполнявшего душу восторга и тихой радости. Видимо, это заметил попутчик, молодой интеллигентный мужчина лет 25−27, весь какой-то тоже умиротворенный, светлый, и спросил:
— А вы случайно не от отца Иоанна едете?
— Да, от него.
— Я тоже. Потрясающее впечатление, правда?
— Да…
— Вот я окончил институт в Москве и уехал работать на Дальний Восток. Человек я ищущий смысла в жизни. Там я познакомился с заметным представителем одной восточной религии. Он поразил меня тем, что угадал однажды сказанную мною в Москве фразу о религии. Я стал ходить к этому «гуру», а вот теперь, через два года, приехал в Москву в отпуск, все рассказал друзьям, и один из них посоветовал съездить в Печоры к старцу Иоанну. Приехал, удалось поговорить. Меня удивил кругозор отца Иоанна, в отличие от кругозора «гуру», но поворотным ключом стало высказывание невзначай того самого моего выражения о религии и реакция на него «гуру», мои мысли при этом. Больше искать учителя веры незачем. От «гуру» тянет холодом, как от давно нетопленной печи, а отец Иоанн несет редкую теплоту и любовь.
Попутчик говорил все это от переполнявшей его радости. Он переживал то же, что и я, и мы прекрасно понимали друг друга, хотя были совсем незнакомые люди, встретившиеся единственный раз в жизни в поезде. Но как много оказалось общего у нас, таких разных людей!
Это было лето 1975 года, а поступил батюшка в братство Псково-Печерского монастыря 5 февраля 1967 года.
Биография батюшки богата.
Ванечка родился очень слабым, и боясь, что он умрет некрещеным, его мать — благочестивая Елизавета — попросила окрестить мальчика на третий день. Она много молилась о его исцелении и дала обет: если сынок останется жив, она посвятит его Богу. Мальчика крестили, и молитва матери была услышана. Младенец стал выздоравливать. В шесть лет он выбрал себе дорогу, а позднее к желанию Вани прибавилась просьба матери:
— Ваня, я дала обет, что ты будешь служить Богу; сможешь ты исполнить его?
— Смогу.
Позднее, будучи отроком, Ваня играл со сверстниками и спрятался в овраг. Вдруг откуда-то явился ослепительно белый агнец с золотыми рожками, поцеловал в щеку и пропал. Ваня рассказал об этом случае духовнику, и тот сказал, что Ваня будет священником.
Отец Иоанн был рукоположен во иерея в храме в честь Рождества Христова 25 октября 1945 года. Успешно окончил Московскую Духовную семинарию и академию, несколько месяцев состоял в братстве Троице-Сергиевой Лавры, а потом — опять служба в Измайловском храме Рождества Христова. До сегодняшнего дня помнят его старинные прихожане, как батюшка болел душой за церковь, за паству; как на Крещение возил на саночках воду, как заботился об убранстве храма, благочестии прихожан, до часу-двух ночи исповедовал и говорил проповеди. Еще в Орле у юноши Иоанна замечали прозорливость, звали не иначе как Иван Михайлович, и между собою шептались: «Святой…» Ничего не боялся батюшка, пламенный, горячий, смело критиковал недостатки власти, хотя и знал, что его ждет за это. Идет как-то батюшка Иоанн на службу, а церковный дворник подметает ступеньки храма. остановился батюшка и говорит: «Меня выметаешь?! Ну, выметай, выметай». На светлой седмице 1950 года его забрали. Начались пять лет тюрем и лагерей, и кто знает, может, этот срок был бы значительно дольше, если бы не заступничество митрополита Николая (Ярушевича).
Прихожане объявили бойкот батюшке, сотрудничавшему с НКВД, который рассказал о содержании проповедей отца Иоанна «где следует». Один Бог знает, кто сказал старцу о бойкоте, но однажды, лежа на лагерных нарах, батюшка сказал молоденькому пареньку-заключенному:
— Павлик, тебе завтра радость будет.
— Какая?
— Увидишь. Я тебе в шапку записочку зашил, ты отнеси ее по адресу.
Утром Павлика освободили, освободили неожиданно; он отнес в Москве записочку по адресу, а в ней «Божие благословение» и просьба простить батюшку-осведомителя, как простил он, и посещать совершаемые им богослужения.
После освобождения — служба во Пскове и в храмах Рязанской епархии. Опять забота о благолепии; на руках перевозили его помощницы из Москвы по 100 литров краски на электричках, случайных машинах. А в храме с. Летово 17 лет на престоле газета вместо покрывала… Приезжает в Москву, просит своего давнего друга-сторожа: «Отпусти супругу свою пошить на храм, сил нет смотреть на это». Шили, красили, потом опять перевозили — и так до 1967 года, когда стал насельником монастыря.
Долгие монастырские службы, исповеди по четыре-пять часов, проповеди, задевающие за живое, многочасовые беседы, письма, которым нет числа… Сколько сделал старец для Церкви, для нас… Этого нельзя измерить.
В его келье такой же порядок, как в душе: абсолютная чистота и любовь ко всякой иконочке, всякой святыньке, любовь к молитве. Любовь его к людям безгранична. Обличает батюшка как-то через себя, не укоряя, без нотаций и увещаний, которые так не любят современные молодые люди.
Приходят ко мне на Рождество 1993 года дети славить Христа. Дети очень бедны и рады любому гостинцу. После поздравления дарю им конфеты простенькие, карамельки, хотя есть дорогие шоколадные, и думаю при этом: «Ну, этим-то и дешевые в радость, а с шоколадными сама чайку попью с друзьями». На другой день иду вечером в монастырь что-то сказать старцу Иоанну, он беседует с паломниками в приемной. Полумрак. Открываю дверь и просовываю голову:
— Благословите.
— Ну, заходи, заходи.
Берет за руку, сажает рядом, достает из просфорного мешочка горсть кругленьких карамелей-лимончиков: «На, хороших-то жалко», — и стал что-то говорить. Никто ничего не понял, никто не увидел в темноте, как маковым цветом вспыхнули щеки, а под платком готовы сгореть уши, никто, кроме меня, не почувствовал, что я проваливаюсь сквозь пол в преисподнюю, захотелось побежать домой и отдать все самое хорошее любому встречному. Была бы такая реакция на слова, сказанные другим священником (чаще всего с иронией, поучительно)? Очень сомневаюсь!..
Может батюшка и утешить одним словом. После моей первой встречи с ним в 15 лет прошло лет 20, но меня часто мучила совесть, что огромное количество привезенных тогда записок со всеми приложениями просто отдала за ящик, а не разобрала на сорокоусты и литургии, «о здравии» и «о упокоении», поручив это монаху. Вот с этими укорами совести стою в Успенском на литургии, а в голове все те же мысли о записках. Кончилась служба, мимо проходит батюшка Иоанн и на ходу бросает шепотом: «Все правильно ты тогда сделала». А ведь я не говорила ему о своих переживаниях.
Вот такой он — наш любимый старец. Его витиеватая речь грамотна и содержательна. Он цитирует наизусть прозу Н.В.Гоголя, которого любит, А.С.Пушкина и святых отцов. Почему-то с ним так хорошо, что забываешь скорби и горести. Еще недавно он говорил: «Не ходить надо, а летать». Он и летал от одного горя к другому, и только возраст и немощи привязали его к келье. Но все-таки хочется, чтобы он не спешил в Вечность, невзирая на свои 95 лет, которые ему исполнились 11 апреля 2005 года. А мы все падаем ему в ноги земным поклоном и восклицаем: «Спаси Бог вас за вашу любовь, молитву, сострадание, за всю вашу жизнь, и пусть она не кончается еще многая-многая-многая лета!»
