 |
| Вера-Эском | Священник Николай Ершов | 14.03.2006 |
— Нет, нет, не волнуйтесь! — поспешила успокоить нас экскурсовод. — Эти плиты были вмонтированы в пол паперти сознательно, по воле умерших — чтобы все проходящие попирали ногами их прах. Такова была степень их смирения пред Господом, таково было их сознание собственной греховности…
Вспомнились многочисленные завещания русских преподобных отцов бросить их прах псам или диким зверям на растерзание — я-то доселе был убежден, что это такой словесный оборот, не более. И еще мне вспомнился старинный католический собор финского города Турку: там в такой же боковой галерее возвышался гроб какого-то знатного рыцаря, а рядом горделиво поблескивали его стальные доспехи (к слову заметить, размером как раз на моего 10-летнего сына)… В смутных раздумьях вышел я на берег Волхова: как же давно разошлись наши пути и сколь по-разному до сих пор понимаем мы, что значит «ходить пред Господом»!
Но дело, конечно, не в поиске различий, а в поиске самих себя. Сегодня, когда мы пытаемся вдохнуть дух в приходскую жизнь нашей Церкви, понимаем ли мы, что именно это должен быть за дух, чего именно этим мы хотим достигнуть?
…Монастырь Антония Римлянина, со времени основания которого нынче исполняется 900 лет, примечателен еще тем, что здесь, по летописным источникам, во времена Новгородской вольницы размещалась первая на Руси лечебница для иностранцев. А когда выходишь из монастырских стен на берег полноводного Волхова, на противоположном берегу виден храм Успения Пресвятой Богородицы старинного монастыря в Колмово (на фото слева). Там — родина первой русской больницы. Ныне на месте монастыря — приходской храм. Мой путь лежит как раз туда, к его настоятелю отцу Николаю Ершову.
* * *
Отец Николай предлагает подняться на верхотуру храма — глянуть окрест, ну и по пути рассказать о его истории.— Наш храм внешне отличается от новгородских храмов, он раскрашен, как игрушка, хотя и достаточно древний, 1310 года, — начинает в духе экскурсовода о. Николай, и здесь, в Новгороде, наверное, иначе невозможно — что ни храм, то своя история, прорастающая в седую древность. — Храм был главным собором Колмовского монастыря, оставившего след в истории России тем, что во времена Петра Первого в нем основали первую в России больницу и приют для брошенных детей. Царь заметил это начинание и даже выделил какие-то государственные субсидии на это.
Отец настоятель показывает небольшое окошечко на фасаде храма: в него стучали бедствующие матери и на условиях анонимности просовывали своих младенцев, отдавая их на воспитание в монастырь. Интересно, что принцип окошка использован был в храме еще раз: когда в XVIII веке здесь возник дом призрения, на втором этаже жили инвалиды, которые не могли ходить, — для них было прорублено окошечко, чтобы они таким образом могли участвовать в богослужении.
Снаружи храм не производит впечатления большого, но когда мы поднялись на второй, а затем на третий этаж, я обнаружил целую анфиладу комнат. Некогда здесь, в монастыре, располагалась загородная дача новгородских святителей. Отец Николай показывает: теперь здесь ризница, там — просфорня, библиотека… По крутой лестнице взбираемся в самый барабан купола.
— В последнюю войну, — продолжает рассказ о. Николай, — здесь находился концлагерь, в котором умучили очень много военнопленных, захваченных в Мясном Бору. В 60-е годы, когда рядом строили областную клиническую больницу, бульдозером разровняли надгробья вокруг. Долгое время в нашем храме был склад, потом решили создать музей медицины, но тут началась перестройка и бомжи подожгли здание. В сгоревшем виде его и отдали Церкви. Вот мы с 1998 года его постепенно и восстанавливаем.
Отец Николай с любовью, с юмором и в подробностях рассказывает историю своего храма, какие-то новгородские древности. Несколько лет назад он, преподаватель Санкт-Петербургской Духовной академии, по приглашению архиерея приехал преподавать сюда, в только что возрожденное епархиальное Духовное училище. Но что такое — близость к архиерею? Бесконечные поездки в свите, торжественные обеды, речи… «Я взмолился: Господи, неужели ради этого я бросил в Питере все?! — как-то обмолвился в разговоре о.Николай. — И Бог услышал молитву, мне дали восстанавливать этот сгоревший храм на окраине Новгорода».
Начиналось все как обычно: ни прихода, ни денег. Отец Николай вспомнил тех, кто ему помогал, из них назову имя известного нашим читателям протоиерея Валентина Мордасова (?1998) — его духовные слова мы печатали в 2000—2001 годах (NN 375, 390). «Он как-то проникся нашими бедами и подарил 5 тысяч долларов — огромную для нас сумму, на эти средства мы купили паникадило и много еще чего».
Мы все еще в куполе, выглядываем в южное окно. «Вон там, выше по течению, на той стороне Волхова, — Антониев монастырь. А рядом, за оградой, — корпуса клинической больницы. Одно из больничных зданий было раньше монастырским корпусом…»
* * *
-…И вот, в духе традиций нашего храма, — продолжает о. Николай, — и просто потому, что наш храм соседствует с областной больницей, мы тесно теперь сотрудничаем. Там уже несколько лет трудится наше сестричество. В больнице есть все отделения: терапевтические, хирургия, в том числе онкология, — каждую неделю сестры обходят палаты, беседуют с пациентами, готовят к причастию тех, кто пожелает. Издаем листки, в которых содержатся самые необходимые сведения о вере, о подготовке к Таинству исповеди и причащения. Но сестричество не только духовно окормляет. Есть такая категория больных — брошенные люди, — им мы пытаемся чем-то помочь, лекарства приобрести, предоставить уход. И то, что сестры ходят постоянно, — это ограждает больницу от разного рода сектантских вторжений. Есть такие деноминации, которые очень нахраписто себя ведут, иеговисты, например. Они делают свои набеги, но там не приживаются, потому что и персонал, и больные представляют из себя как бы тело Христово, которое отталкивает от себя все чужеродное.Там есть небольшая библиотечка для больных, крошечная часовня в честь целителя Пантелеимона, где можно подать записочки и оставить информацию о себе, если желаешь причаститься. Я посещаю больницу раз в неделю, и причащаются от 50 до 90 человек.
— А как вы исповедуете в условиях больницы?
— Конечно, в палатах это невозможно. Часовня же — совсем микроскопическое помещение два на три метра. Поэтому обычно исповедь записывают на бумаге — я прихожу, вижу их записи на листочке, иногда больной еще что-то мне скажет, читаю разрешительную молитву и причащаю. Тут сестричество очень меня выручает, потому что перед тем они беседуют с больными, объясняют, что это такое — причастие, исповедь.
— Бывало ли такое, что вот смотрит больной: священник пришел, что-то ему от меня, наверное, надо…
— Очень трудно бывает с мужчинами, попадаются хамоватые. К ним нужен свой подход. Но за истекшие годы отношение к священнику в больнице изменилось. Задиристых, готовых вступить в атеистические прения, или возмущающихся из-за присутствия в больнице священника — таких осталось мало. А первое время и среди врачей было настороженное отношение. Но в конце концов все строится на личном контакте, средостения исчезают, когда люди узнают друг друга. Трудность была еще в том, что руководитель больницы — дагестанец, мусульманин. Не скажу, чтобы отношения были у нас очень теплые, скажем, вера ему не позволяла переступить порог часовни, но он уважительно относился к этому, никогда с его стороны мы не встречали препятствий. Сейчас в целом народ стал более просвещенным, много таких, кто с пониманием относится к таинству, знает, что это такое — раньше-то была тьма невежества.
Почему еще важно причащение в стенах больницы? — здесь всегда лечится много людей из области, из глухих деревень, где возможности посетить храм, тем более причаститься, нет. Спрашиваю: когда причащался в последний раз? — Да у вас же, в больнице, три года назад… Люди с великой благодарностью относятся к тому, что пришел священник и помог соединиться с Господом в этом таинстве, особенно пожилые люди. Это очень трогательная картина.
— Я так понимаю, что у всех членов сестричества есть основная работа, а больных они посещают в свободное время. Это тяжело…
— Все это делают наши прихожане, разного возраста, социального статуса, интеллигенция в том числе, — во главе сестричества с момента основания стоит завкафедрой университета. Да, ходят к больным, и при этом никто из них не имеет медицинского образования.
Как это сложилось? Однажды, выступая в городском лектории, я затронул такую тему: о состоянии внутренней завершенности человека. Бывает такое: человек ходит в церковь, молится, участвует в таинствах. При этом он сознает, что не станет великим святым, и начинает довольствоваться тем, что есть. И на этом останавливается его внутренний, духовный рост.
После лекции ко мне подошли несколько человек, сказали, что вот, вроде бы как раз чувствуют себя в такой духовной ситуации, чувствуют, что чего-то не хватает. Я говорю: вы много уже собрали жемчужин, теперь давайте превратим это в елей, чтобы потом нам оказаться в числе мудрых дев, готовых ко встрече с Господом. То есть проявите себя деятельно. Молитва — это ведь не только слова, это и действие человека. Свою любовь к Господу мы можем проявлять не только словесно, но и поступками.
— Нередко так бывает, что на каком-то порыве сестричество возникает, а потом накапливается усталость — и оно распадается…
— Порыв, а потом угасание — это, конечно, очень понятно. У нас порыва не было, сестричество складывалось постепенно, начиналось с пяти человек, были люди, которые ушли. И сейчас сестричество находится в стадии роста, мы его даже официально не регистрируем.
Сам я человек немощный, бывает, трудно встать рано и физически даже трудно обегать все палаты с Чашей, сознавая, что в этот день у меня еще лекции в университете… Но когда заканчивается этот обход по палатам, усталость исчезает и на душе радость. После бесед с членами нашего сестричества я понял, что ту же благодатную радость получают и они. Это попечение о больных становится частью их образа жизни, как дыхание духовное, которое необходимо. Это, в общем-то, и не сестричество, а общество душепопечения, причем попечения и о собственных душах.
— Все-таки сложно безо всяких навыков идти к пациентам…
— Мы, конечно, учимся. Есть вещи, которые я им объяснил, чтобы не допускали ошибок. Часто приходишь в палату, тебя спрашивают: сколько это стоит? Тут надо объяснить, что таинство не может быть предметом купли, причастие не может ничего стоить, тут только одно имеет значение: хотите вы соединиться с Богом или нет. Нужно снять эти вопросы об оплате сразу. Если кто-то жаждет пожертвовать — вот часовня есть. Объясняю еще, чтоб не отталкивали людей, всегда выслушивали. Сейчас мы живем в очень разобщенном мире, часто важно человека просто принять, выслушать, это решает почти все. Пусть человек откроется, а потом можно с ним входить в более глубокие отношения, открыть его душу к исповеди, причастию.
* * *
— Больница — это такое особое место, люди там живут с одной мыслью — вылечиться. Не получается ли так, что и Святые Дары люди воспринимают потребительски, как это часто бывает по отношению к святой воде — лишь как еще одно средство от болезней?— В целом благодаря предварительным беседам наших сестер отношение к причастию благоговейное. Но есть в русском народе магическое отношение к этому таинству как к некоему лекарству: вот приму, и оно меня сразу исцелит. Но с этим сталкиваешься и в обычной приходской жизни. Бывает, что человек не готов, не совсем понимает, что такое Таинство причастия. Я говорю тогда: давайте отложим, пока же просто поисповедуемся…
— Какие традиции причащения у вас в приходе?
— По воскресеньям причащается до 150 человек стабильно, по некоторым праздникам, например, на Вход Господень в Иерусалим, — более трехсот. Я служу один, Чаша у нас одна, большая. Что касается частоты причащения, то мы придерживаемся, можно сказать, новгородской традиции, которую практиковал еще здесь отец Александр Румянцев — он ратовал за частое причащение. Кандидатская диссертация отца Александра по богословию называлась «О причащении святых Таинств по учению отцов Церкви». В ней он доказывает, что традиция частого причащения — древняя. И поэтому есть такой костяк в нашем приходе, который причащается еженедельно. Есть те, кто причащается реже, — здесь нужен индивидуальный подход. То есть человек чувствует, что без причащения не может развиваться его духовная жизнь — и он причащается часто. Я настраиваю так, чтобы у человека хотя бы однажды в месяц было Таинство исповеди и причащения. Иначе человеку очень трудно сосредоточиться и вести христианский, насыщенный образ жизни. Это мне и личный опыт подсказывает: еще не будучи священником, я преподавал в Санкт-Петербургской семинарии и там понял, что без частого причащения это делать трудно. Сам из себя человек не может ничего произвести такого, что было бы нужно для других, это дает Господь. У нас много в приходе интеллигенции, которая работает с людьми — юристы, врачи, им частое причащение просто даже необходимо для профессиональной деятельности, чтобы Господь дал им терпения и сил осуществлять то, к чему они призваны.
Что касается приготовления ко причащению, то я рекомендую, как обычно, прочитать необходимые каноны, молитвы. У нас так принято в храме, что после всенощного бдения все, кто хочет, могут подробно исповедаться. Я нахожусь в храме до 10 часов вечера или позже — пока желающие не иссякнут. И так во все дни. Раньше исповедовал до всенощного бдения, но, оказалось, это просто физически трудно. В воскресенье у нас исповедуют главные грехи, которые отягчают совесть. Если у кого-то просто желание поговорить со священником, обязательно выбираем время и общаемся — это тоже у нас традиция.
— Случается ли отлучать от причастия?
— Я всегда помню слова преподобного Серафима Саровского, которые он сказал духовнику Дивеевской обители: ты там не думай на моих сестер епитимьи накладывать какие-то, ты только свидетель! То есть человек приходит к Богу, не к священнику… Моя жизнь складывалась так, что я сталкивался с духовниками, не практиковавшими никаких строгостей, их жизнь была одухотворена любовью. Я считаю, что человек должен почувствовать в храме, что Бог его любит. Человек кается, и Бог его принимает. Конечно, есть люди, которые требуют деятельного подвига. Например, грех аборта выбаливает в душе человека, и он просит: батюшка, ну дайте какую-то молитву или поклоны с молитвами — чтобы примирить совесть с Богом, ему нужно это понести. Только таким вот образом. А так, чтобы от причастия кого-то отлучить — не дерзаю, я ведь человек грешный.
— В чем вы видите свою главную задачу священника на приходе?
— Главное, чтобы в душе каждого, кто пришел сюда, к Богу, этот живой огонек от встречи с Ним не угас. И у нас этот огонь горит в сердцах многих прихожан, это их объединяет. Бывает часто так, что личность священника заслоняет личность Христа, это неправильно. Потому что священник сегодня есть, завтра — нет, а эта благодатная жизнь должна продолжаться. Поэтому, встретив человека, я стараюсь потом немного отойти, чтобы не помешать его жизни со Христом.
Приезжают люди в храм, порой издалека, просят: батюшка, будьте моим духовником! Я отвечаю: как я могу на себя эту смелость взять? Приходи в храм, молись, присматривайся. Вдруг я тебе не понравлюсь? Это должно складываться естественно: будем молиться друг за друга, и если духовнические отношения сложатся — значит так и надо Господу. И вообще я никогда не говорю: выбрал этот храм, так приходи только сюда и больше никуда — храмов в городе много, найди себе такой, чтобы был по душе.
— Вы упоминали, что в вашем приходе немало интеллигенции, в общем, непростой такой люд, привыкший себя считать солью общества, духовным авангардом. Как-то это проявляется в характере приходской жизни? Кстати, насколько мне известно, вы сами в свое время учились в Литературном институте…
— Конечно, я вполне разделяю такое народное присловье, что каков поп — таков и приход. Кроме того, это как-то еще Господь созидает. Та интеллигенция, что пришла сюда, — это уже нашедшие Христа, они вливаются в жизнь общины, обогащают ее своими дарованиями.
Кто-то пошутил еще после первых лет перестройки, что роман интеллигенции с Церковью закончился. И это на самом деле так. Интеллигенция у нас в массе атеистическая, и даже антихристианская, не только гуманитарная, но и техническая. Это я знаю по опыту работы в университете — я преподаю там основы христианской антропологии. Преподаватели несут антихристианскую идеологию, и это накладывает отпечаток на студенчество. Хотя в целом среди интеллигенции это неприятие часто зиждется на страшном невежестве, на каких-то стереотипах, которые они в комсомольском прошлом усвоили, после чего человек закрыл тему, считая, что он ответ уже получил, — и эти предрассудки сопровождают его всю жизнь.
— Что же приводит интеллигенцию в Церковь, если не поиски Истины?
— Есть люди, взыскующие Истины, — они все-таки приходят в храм, но таких очень мало. Много таких, которые номинально считают себя верующими, но… без Церкви. Говорят: а зачем ходить в церковь, если Бог у меня в душе? Дескать, я ничего плохого не делаю, как там в романе Булгакова? — так, «примусы починяю». Трудно довести до сознания такого человека, что нет среднего пути, — если человек действительно со Христом, то он живет духовной жизнью, участвует в таинствах, если нет, то он не со Христом. Как пословица говорит, от Бога отказаться — к сатане пристать. Этого понимания нет. И чаще всего приходят они в храм не в поисках Истины, а как большинство — через страдания, через болезни.
— Можно ли сказать, что облик вашего прихода уже сформировался, и теперь все, кто вливается в него, лишь усваивают «правила игры»?
— Приход есть, он состоялся, но это не значит, что нет динамики. Нам есть над чем работать, мы не находимся в состоянии духовной завершенности. Все же, я считаю, главное у нас есть — люди. Они — основа всего в церкви, а не стены, не церковное благолепие или иконы. Если есть люди, все это созиждется, а нет — стены останутся мертвыми.
Я всегда стремлюсь к тому, чтобы человек почувствовал общинную жизнь, она же почти повсеместно на нуле, это беда наша. Важно, чтобы жизнь в храме не ограничивалась богослужением, но было общение. Вот у нас все, кто приходит на Пасху, садятся за праздничную трапезу, хоть и помещение маловато. Рождественские елки устраиваем не только для тех 50 детей, что ходят в воскресную школу, а для всех, кто пришел, — до 200 человек собирается, и всем подарки раздаем. Совместные трапезы совершенно необходимы для поддержания духа общинности, но при этом надо как-то стараться избежать искусственности.
И еще: очень важно, чтоб духовная жизнь наших прихожан приходом не ограничивалась; им здесь хорошо, сердца их как свечечки горят, но и, когда они уходят во внешний мир, надо, чтобы эти огоньки там не гасли, а тоже светили людям.
* * *
…Наша беседа с отцом Николаем Ершовым о жизни прихода продолжилась — о крестных ходах, в которых участвуют и стар и млад, о молодежных водных походах, трудах во славу Божию на восстановлении разрушенных святынь… Но в этой публикации здесь я хочу поставить точку. Потому что в разговоре уже прозвучали главные для меня слова: о смысле этого делания.Мы, православные, приходим в храм для общения, соединения с Господом — спасать душу. Собираемся вместе во имя Его, и Христос является среди нас, зажигая души.
Но свет этот — не для того только, чтобы мы уютно чувствовали себя в нашем собрании, — это свет миру. В колмовском Успенском храме он оживил старинную приходскую традицию служения ближним. Только эти огоньки, собранные вместе, могут оживить Россию для Христа.
Игорь ИВАНОВ
