 |
| Правая.Ru | Геннадий Сидоровнин | 03.03.2006 |
Идея о том, что литература ничего не дает для души ?- в глубоком, сокровенном значении слова — не слишком нова. До нее доходили разные люди, и самым разным путем. Но мысль эта, по сути, запретна. Литераторы — великие правдолюбцы и гуманисты — сами заточили эту старую мудрость в темницу, надели на нее кандалы и приковали цепями. Но убить эту правду они не смогли, а потому ее тихие стоны иногда тревожат людей.
УЧЕНЫЕ — ШИШИ МОЧЕНЫЕ…
С незапамятных времен мыслители ставили под сомнение ценность гуманитарных наук. Можно найти массу подтверждений тому, что научным познаниям они противопоставляли настоящую мудрость. Например, еще Пифагор говорил: «Не почитай знания заодно с мудростью», а Цицерон в старости стал проникаться презреньем к науке. Здесь также можно вспомнить Льва Толстого, драма которого имела начало в его разочаровании просвещением.Причем, в самом незавидном положении у мыслителей оказалась история, которая считалась у греков чем-то сродни искусству или художественному ремеслу. Впрочем, сомнения в том, что история, в самом деле, значительная наука может закрасться у каждого, кто знаком с атмосферой в научной среде. Особые разочарования постигают неофитов на стыке истории и литературы, которые, похоже, никогда не смогут отмежеваться от идеологических, политических, партийных, клановых или партийных пристрастий.
Однажды по случаю посчастливилось быть на провинциальной научно-практической конференции, посвященной восстанию «декабристов» на Сенатской площади. Дело было в конце девяностых годов, партия уже прикрыла своё недремлющее око, и, казалось, ничто не мешает свободе дискуссий, изложению не навязанных политических оценок и мнений, но доводов разума — как «универсальной формуле истины» и верному средству против конъюнктуры и обскурантизма…
Однако то, что услышал тогда, меня потрясло: образованный люд — литераторы, аспиранты, кандидаты наук, доктора, воздавая осанну декабристам, ни разу не обмолвились о том, что должно быть известно добросовестным исследователям российской историей и дилетантам. Поставившие главными целями сокрушение христианства и цареубийство заговорщики, фактически ставшие заложниками уже отживающих в Европе мрачных и злобных идей «Великой Французской», были представлены агнцами, поплатившимися за бескорыстное стремление к пресловутым идеалам — «свободе, равенству, братству». Можно понять, что даже постсоветским литераторам и ученым еще трудно было отметить заслугу Александра I и мужество Аракчеева, разрушивших козни и разбивших смертельного для России врага. Но не достало сил даже для трезвой и объективной оценки действий «героев» — заговорщиков- честолюбцев, обойденных чинами, «праздных шалунов» и образованных племенных барчуков, знакомых с трагичным итогом Французской революции, стоившей гибели почти миллиона противников и просто безвинных людей. Как здесь не вспомнить, что «идолов золотят, чтобы не краснеть от поклонения болвану"…
Между тем не только специалистам, но самой «широкой публике» уже было известно, что романтизированные советской идеологией декабристы под руководством Пестеля (сына сибирского губернатора — печально известного взяточника и казнокрада), поставившего первой целью убить «по меньшей мере» 13(!) человек из ближнего окружения Императора, чтобы потом занять его место, обманом подняли войска на мятеж и вывели их на Сенатскую площадь. Что восстание было сорвано отчасти по малодушию, нерешительности самих декабристов, что нарушившие воинскую присягу Пестель и Каховский после поражения лгали, лжесвидетельствовали, выдавали товарищей и молили царя о пощаде. Примечательно, что Николай I был с врагом милосерден, многих потом пощадил и даже привлек к последующей работе над крестьянским вопросом. Любопытно, что в те же самые времена, в «свободной демократической» Англии осужденных за меньшие по сравнению с вышеописанными провинности, казнили через временное повешение, чтобы потом вырвать у осужденных внутренности, сжечь их у них на глазах на костре, а уж потом обезглавить и четвертовать… Это к вопросу о нравах «старой, доброй Англии» а также свирепости Николая I и самодержавного строя, которые всего лишь выполнили суровые, но необходимые защитные функции, чтобы оградить Отечество от распада.
Понятно, что ученые степени, должности, кафедры, лекторские часы, материальные блага, завоеванные непомерным научным трудом, а тем паче, добытые по профсоюзным спискам или партийным звонкам обязывают благодарных людей. Но откуда, вопреки всякому здравому смыслу, такое непомерное лицедейное благоговение к «священным коровам» — пестелям, рылеевым и прочим потрясателям российских основ? Да, неужели только из-за этих дарованных или заслуженных благ? Или здесь нечто большее — какая-то душевная робость нашей интеллигенции, перед революцией, как перед своим духовным отцом: будто завтра где-то в Лондоне бдительный Герцен тиснет в свой «Колокол» компромат, а в подворотне встретит Нечаев, чтобы неверных сообщников замочить. Или, хуже того, вызовут всех вместе в райком, чтобы вместе с благами отнять партбилет…
Примечательно, что описанное «декабристское» торжество проходило под сенью другой не менее мрачной для России фигуры — главы Ордена Русской интеллигенции Н. Г. Чернышевского, прославленного преемника разрушительных для России идей. Этому уроженцу Саратова, пожалуй, как никому повезло, ведь его именем названы в городе: улица (ныне проспект!), сквер, библиотека, государственный университет, современный музей, заново построенный флигель и масса прочей недвижимости, где обитает потомство великого демократа. Есть также кладбищенский пантеон и памятник Чернышевскому, который попирает у всех на виду приватизированный им императорский постамент…
Но Чернышевский не одинок: в том же Саратове есть монументы Радищеву, несколько — Ленину, «борцам революции», участникам митингов, сходок. На вокзальной площади город принимает в объятья товарищ Дзержинский, а на самой окраине зорко стережет нефтепродукты страж революции товарищ Урицкий. А сколько улиц, поименованных в честь комиссаров и героев революции и гражданской войны (!) Ведь это только непосвященным кажется, что они прочно забыты, на деле — это аура, которая прессует сознанье: постойте под десятиметровым бронзовым упырем с указующим грозным перстом — и дорога к храму станет вам не нужна.
Осталось увековечить чохом всех земляков, занявших в революционной истории сколько-нибудь заметное место. Но компания может оказаться слишком солидной: в этом волжском городе всегда было «бесам» раздолье, не даром Саратов на «красносотенной» фене именовался как «Вавилон». И в этом столпотворении всех даже трудно упомнить: женская половина Ульяновых (мать, две сестры), боевая подруга вождя Н. Крупская, его предшественники, близкие и дальние соратники: С. Балмашов, Н. Бауман (Грач — вместе в Грачихой!), А. Ветров, К. Ворошилов, Г. Гершуни, В. Загорский, М. Калинин, С. Киров, Ломов-Оппоков, А. Луначарский («Лупанарский»), В. Ногин, Г. Плеханов, Г. Орджоникидзе, Я. Свердлов, С. Фрунзе, С. Шаумян и целых два Мандельштама. Всех, кто родился, жил, мотал в Саратове срок или проездом чихнул. А сколько звучных имен ныне просто забыты: Н. Буханов, Г. Оболдуев, В. Фигнер, А. Чумаевский и даже некая прятавшая прокламации зубная врачиха Иоффе. Тут на торжества, памятники и мемориальные доски партийной казны вместе с общаком и областным бюджетом не хватит…
Придется также найти подходящее место графу Нессельроде, который втихую подкармливал революционеров, строптивой Е. Кусковой и психопатке Брешко-Брешковской (урожденной Вериго) — «бабушке первой русской революции». Можно также припомнить других, в некотором смысле замечательных земляков, которые таким образом в отечественной истории «наследили»: скопом завели Россию в трясину, а потом сгинули или слиняли за бугор, оставив народ на расправу. И каждый, если не гранитного монумента, то кирпича от благодарных потомков вполне заслужил…
Возвращаясь к, так называемой, «научно-практической» конференции: на этой «революционно-демократической» сходке провинциальных интеллигентов, так и не удалось услышать ни одной более-менее трезвой оценки: сплошь панегирики и прекраснодушные фразы — до самых бутербродов с чаем в конце. А ведь не праздный собрался народ: потом они разбегутся по кафедрам и возьмутся в редакциях за тиражи. Кстати, о тиражах: благодаря сотням, тысячам книг и миллионам статей в российский, а, потом, и советский «научно-культурно-исторический» оборот были запущены идеологические мифологемы, которые до сих пор прессуют мыслительный процесс научных светил и рядовых служителей гуманитарных наук. Между тем, если верить рукописной истории, Цицерон заплатил своему учителю за образование целомудрием; Пифагор, чтобы быть допущенным к египетским тайнам подвергнул себя обрезанию; Демокрит лишил себя зрения, чтобы не отвлекаться на пустяки; а наш доморощенный мыслитель Толстой также за свое стремление к истине пострадал. Но интересно, чем может пожертвовать ради науки, наш уже оскопленный и ослепленный «марксистско-ленинским учением» среднестатический кандидат или, тем паче, доктор наук?..
Вопрос не случайный: ко времени вышеописанного торжества мной было издано несколько оригинальных изданий — о Столыпине, Николае II и Ленине (по сути первая критическая лениниана!), и, вопреки ожиданиям, я так и не получил возражений от титулованных оппонентов, которые ранее взошли на идеологической бодяге, как на дрожжах. Поначалу, правда, доносились угрозы с гуманитарных кафедр местных вузов и от частных персон, но книги выпускались, переиздавались, выходили на оперативный простор, а ответа так и не дождался. Мало того: однажды по собственной инициативе я решился на отчаянный шаг: выступил против саратовского академика, который пытался сделать П. А. Столыпина разменной монетой в хитрой игре против местного губернатора. Мне пришлось напомнить, что кроме кадетов, к которому академик особо благоволил, можно привести массу известных имен, в том числе социал-демократов (!), которые после революции признавали столыпинскую правоту… Эта статья («Возня у памятника Столыпину») опубликована в одной из центральных российских газет, а затем в альманахе «Правда Столыпина» (II), но «красный» профессор молчит до сих пор, как в рот воду набрал…
Впрочем, может, меня и пригласили тогда на «декабристские торжества» в качестве потенциального оппонента, но против такой дружной команды слова были глухи. Но тогда и замыслил я, по мере своих скромных сил, поправить это совсем дохлое дело — разобраться с товарищем Чернышевским. А там вышел на других «апостолов революции», которых оказалось пятнадцать общим числом…
ВСТАТЬ! СУД ИДЕТ…
По праву русского человека, от лица моих замороченных соотечественников, я, внук сосланного кулака и сын боевого русского офицера, буду чинить самоличный суд над теми, кто надругался над нашей державой, кто долгие годы морил нас своей кривобокой правдой и довел большой и сильный народ до полного истощения физических и нравственных сил, почти до самой могилы. Поскольку многих из тех, кто мог быть рядом со мной, кто мог поддержать, прикрыть от удара со стороны, свалила несносная жизнь, беда, гордыня или корысть, я в силу крайних, критических обстоятельств вынужден принять на себя обязанности сразу трех судебных инстанций — прокурора, защитника и судьи…Сознавая ответственность поставленной перед собою задачи, опасность, которой подвергаются лица, предоставившие материалы для этого судебного следствия, считаю должным уведомить, что никаких указаний и ссылок на источники информации, тем паче допросов свидетелей не предвидится. Всем кто вздумает нарушать установленный мною порядок — щелкоперам, гуманистам, борцам с тоталитарным режимом, «штатным патриотам» и прочей сволочи придется занять место среди подсудимых. Особый надзор мы установим за биографами и «пропагаторами» всех мастей: мы их как чревовещателей и почти добровольных и важных свидетелей, посадим, так сказать, загодя поближе к скамье подсудимых: ибо свидетель — это почти соучастник… Просим соблюдать в зале порядок. При устройстве на публике разных дискуссий или попытке покинуть зал стрелять будут на месте. В общем, порядок известный: шаг влево, шаг вправо — расстрел.
Поскольку под нашей охраной находится предостаточно всяческой нечисти, а время не ждет, то придется установить строгий порядок в суде. Итак, время преступления не имеет определяющего значения: иные тлетворные мысли прорастают, набирают силу тысячи лет. Потому будет принят алфавитный порядок обзора имен, вынесения и приведения в исполнение приговоров. Так легче будет распознавать известных и забытых прозаиков и поэтов, чтобы каждому определить по справедливости срок, обозначить каждому нары или крайнюю меру, чтобы никто не смог уйти от возмездия. Я как триединый представитель высшей законности буду строг, но справедлив. Ведь на совести каждого подсудимого тысячи замученных искалеченных их творчеством душ, целый русский народ…
Пощады не будет! Если «революция не делается в белых перчатках», то какая сволочь может теперь возмущаться, что контрреволюция делается в ежовых рукавицах"?..
ОСТОРОЖНО: ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ!..
Когда кто-нибудь с гордостью говорит, что он российский интеллигент, да еще в третьем колене, то в нашей голове сразу включается счетчик. Он как неумолимый и беспристрастный судья отматывает сроки к меже ХХ века, когда предки нашего визави еще не могли мечтать о такой удивительной жизни.Так кто же они? Может, из разночинцев? Так сказать, «дрожжевая революционная масса»? Скажем, учителя, — те самые, что должны были сеять разумное, доброе, вечное, но особо преуспели в просвещении народа политической грамотой и подсовывали простоватому работяге вместо Библии или Ведов — «катехизис визжащих» нашего доморощенного российского демократа, или прочую революционную ересь.
А если даже в политику не вникали, то тихо кляли церковь и трон, презирая тот самый народ, на шее которого удобно сидели. Отравленные ядом буржуазных свобод, они летели на революцию, как мотылек на огонь. Летели, как последние недоумки, и манили за собой остальных.
Вслед за училками с листовками под подолом прочие — юристы, врачи и артисты, художники и литераторы всех мастей — весь интеллигентский грамотный люд, знавший бесславный и страшный конец Великой французской, стоявшей жизни миллиону людей, люд, не внявший ясным доводам «Бесов», пропустивший мимо ушей сатанинский рык «Манифеста» — двигался покорно тем же путем. Получается, что этот самый российский интеллигент так ничего и не понял. И, повязанный недоношенной идеей «непротивления злу», покорно смотрел, как стравливают русский народ, как темные силы сокрушают Россию! Молчали, шушукались по углам, а, случалось, выражали свое одобрение, пока не дождались своего судного часа — платы за глупость, трусость, измену, обман…
Нам остается ответить на последний вопрос: а что, собственно, означает «интеллигент»? Внятной формулировки даже в словарях, увы, не найти. Там что-то бормочут про обладающих специальными знаниями, образованием, будто сапожник, ассенизатор и коновал таковых не имеет совсем. А между тем интеллигент — это особь, плодящая интеллектуальный продукт, в идеале — различную мысль. Шахтер добывает руду, токарь точит металл, растит хлеб земледелец, воин защищает их труд, а интеллигент добывает, выдает «на-гора»: растит, лелеет и защищает, собственно, мысль. И хорошо, если мысль хороша, — тогда от нее облегченье и польза земледельцу, слесарю, воину и шахтеру: в этом настоящее назначение интеллигента, его долг и удел. Но если мысль ущербна, скверна и недоношена, тогда от нее может прийти только вред, погибель, разруха, и примеров сколько угодно тому.
Причем, одна из самых вредных мыслей такова, что, вроде, назначение интеллигента не в служении остальным — земледельцам и прочим, то есть, народу — а наоборот: будто все они скопом предназначены служить интеллигенту, плодящему мысль. А между тем повальное большинство доходит как раз до такой «высшей» мысли в своей интеллигентской гордыне. И, упрятав эту идею в подкорку, носятся с нею всю свою нелепую жизнь. И не пытайтесь спорить с этой породой, а если сорветесь, то будьте настороже: может броситься и покусать, а укус интеллигента бывает смертелен.
Считают, что интеллигент как особь зародился в России, а, следовательно, ей за все отвечать. Мозгов не хватит полностью осветить этот вопрос, но, следует, однако, признать, что аура бескрайних российских широт, открытость, щедрость русской души способствовали тому, что на просторах огромной державы расплодилась эта опасная популяция, которая, видимо, нашла здесь питательную среду. Давно подмечено, что русский из сочувствия и сострадания может всем поделиться и последнюю рубаху отдать. Русский крестьянин привечал всех проходимцев: от нищих и погорельцев до образованных каторжан с марксовским «Капиталом» в подкорке. А русские богатеи спонсировали революцию — себе на погибель…
Однако мать-природа создала интеллигента себе на погибель. Сравнять горы, повернуть вспять реки, сдвинуть моря — придумано не в Госплане: красный интеллигент-большевик всерьез мечтал переделать ненавистную землю и человека на свой коммунистический лад. Альпеншток как бумеранг стал для него достойным подарком от соратников-учеников, порешивщих слегка переделать и череп этого человека…
