Несостоявшийся ХХ век: Черносотенная альтернатива российской модернизации

Доклад на конференции «Право-консервативные проекты выхода из социально-политического кризиса в начале ХХ века и современность. К 100-летию Союза Русского Народа». Москва, 28 октября 2005 года

Часто любят повторять, что у истории нет сослагательного наклонения, забывая при этом мудрые слова В.О.Ключевского: «Явления человеческого общежития регулируются законом достаточного основания, допускающим ход дел и так, и этак, и по-третьему, то есть случайно».

Правому движению столетней давности по-прежнему навешивают ярлык «реакционности», подразумевая под этим термином то, что оно стремилось повести Россию «вспять по пути прогресса». Между тем оценки такого рода могут даваться только с точки зрения того, к какому результату Россия пришла в итоге революционного процесса. Необходимо здесь учесть и тенденции общемирового развития. И, подойдя к оценке черносотенства с этих объективных исторических позиций, мы увидим, что оно не только не заслуживает обвинений в «ретроградности», но, напротив, воплощало в себе единственную реалистичную альтернативу тому, что в действительности случилось с нашей страной в ХХ веке.

В последние десятилетия установка рассматривать все явления российской истории через призму «модернизации» стала чуть ли не официальной. Основанием же для возникновения данной концепции послужил тот несомненный факт, что история России в течение довольно длительных периодов протекала в русле некой «подражательной парадигмы». Западнические реформы Петра I были не первым ее выражением, ибо еще раньше был великий державный Ренессанс Ивана III, а на заре Руси — принятие Христианства. Но объективным содержанием всех этих преобразовательных, «модернизационных» эпох всегда было не «догоняющее развитие» по западному пути, а необходимость сохранения русской великодержавности в меняющемся мире. В этом ключе сподручнее рассматривать и революцию ХХ века.

Революция 1905 года была только бурным эпизодом в процессе слома старой и нарождения новой социально-политической системы. Начало этого процесса следует отнести ко времени, последовавшему сразу за отменой крепостного права, а завершился он вовсе не в 1917 году, а много позже. Пожалуй, российскую революцию можно считать в основных чертах закончившейся к середине 30-х гг. прошлого века, с полным разрушением старой социально-сословной структуры, экономической системы и стабилизацией политических институтов. Эта новая система во многих своих существенных чертах походила на старую, хотя в таком виде, в каком плохо поставленный фильм походит на книгу, по которой был написан сценарий.

Большевики — в этом их заслуга — плохо или хорошо, но выполнили историческую миссию: на несколько десятилетий превратили Россию в могучую военно-индустриальную державу. Эта технократическая квази-империя, опиравшаяся на новейшие достижения цивилизации, в том числе и в области технологий воздействия на массовое сознание и подавления всякой оппозиции, во-многом основывалась на традиционных ценностных установках в отношении власти, но «очищенных» от христианского человеколюбия. Культ личности вождя был ничем иным, как культом монарха, но в такой степени, в какой он никогда не осуществлялся в России, напоминая черты восточного деспотизма. В аграрной сфере большевики, разрушив общину, заново создали нечто подобное, хотя и худшее — колхоз, и возродили в новой форме «крепость земле» (месту работы).

Тем не менее, большевикам удалось восстановить и ценностную этику государственного служения, и пафос доверия к главе государства, т. е. все те компоненты, которые Иван Ильин, например, считал неотъемлемыми для монархического сознания. Сам культ личности был не столько прославлением самого Сталина, сколько восхвалением идеальных качеств правителя.

Объективный результат революции 1905−33 гг. не планировался никем из её устроителей и вождей. На него нельзя найти никаких указаний ни у Ленина, ни у Троцкого, ни у Сталина. Даже белогвардейские эмигранты, типа «сменовеховцев» (Н.В.Устрялов и др.), внимательно следя из-за границы за эволюцией советской власти, всё равно не смогли в полной мере предсказать грядущие трансформации. Жизнь распорядилась так, как не ожидал, видимо, никто из деятелей, союзников и противников революции. Только Константин Леонтьев ещё в 80-е годы XIX столетия смутно провидел нечто подобное.

Итак, унитарная сверхдержава с автократическим правлением, отсутствием гражданских свобод и политических прав в западном понимании, но победившая в самой тяжёлой войне ХХ столетия — таков итог революции 1861−1938 гг. Этот итог никак нельзя однозначно назвать антироссийским. Мыслил ли кто в 1905 году, особенно среди либералов, что поднявшееся революционное движение придёт именно к такому финалу?

Только исходя из этого конечного результата всего революционного процесса и нужно оценивать альтернативы 1905 года. Тот путь, на который хотела свернуть Россию антимонархическая оппозиция, был тупиковым. 1-я половина ХХ века в большинстве европейских стран ознаменовалась триумфом не либеральной демократии, а жёсткого авторитаризма. Российская интеллигенция поднимала и донашивала обноски 1789 года, когда Европа их уже сбрасывала с себя. Политические основы автократии всегда гораздо лучше подходили для осуществления задач, которые история постоянно ставила перед Россией.

В 1905 году отчетливо проклюнулся росток будущего, не отвечавшего ни либерально-революционным, ни кондово-реакционным представлениям о путях России. Но он был тут же заглушен терниями с обеих сторон. Я имею ввиду как раз то мощное правое движение, которое в ответ на бесчинства революционеров поднялось из толщи народных масс и, в условиях повсеместной растерянности властей, во-многом способствовало погашению той первой вспышки революции.

Представим себе такую картину. Во главе государства — неограниченный монарх, он же и глава единственной легальной политической партии (скажем, «Союза русского народа»). Эта партия, при своей массовости, представляет собой кузницу кадров для государственного аппарата. Законодательный орган, избираемый под контролем партии, штампует законы, выработанные той же партией и вносимые в него Государем. Это похоже на советско-партийную автократию, но почему такая система была бы несовместима с автократией монархической? Либеральный вариант развития России, как показала история, был утопией.

Только такая эволюционная «модернизация» политического строя России, а вовсе не его демократизация в духе кадетских программ, имела альтернативное будущее в ХХ веке. При сохранении монархии для преобразования России в современную технократическую державу не потребовались бы ни революции, ни раскулачивание, ни многое из того, что кровью отметило путь нашей страны в минувшем столетии.

Конечно, такое государственное устройство неизбежно стало бы по-своему демократичным. Никто иной, как Ленин, писал о «мужицком демократизме», свойственном черносотенным организациям. Для своего выживания монархический строй должен был последовательно провести принцип «каждому — по способностям, а не по происхождению, не по богатству и не по связям». Ещё Пётр I произвёл грандиозную перетряску и ротацию правящего класса, пополнив его талантливыми выходцами из низов. Россия нуждалась в «революции сверху», но не в сторону либерализации, а по типу революции петровской — в сторону усиления государственно-распределительного начала.

Разумеется, что такая монархия по своему социальному устройству была бы уже не той, что прежде. Следовало отменить необоснованные сословные привилегии, оставив лишь те, которые даруются за службу, обуздать алчные аппетиты буржуазии, а может быть и провести национализацию, открыть всем равный доступ к образованию и государственной карьере — то есть сделать то, что сделала впоследствии советская власть, ибо подобные изменения давно требовались жизнью. Для них вовсе не нужно было разрешать антигосударственные партии, созывать парламент и т. п. Требовавших подобное следовало подавлять в зародыше, и ресурс для такого подавления заключался в демократическом по составу, но не по целям, национальном черносотенном движении. Только самодержавие могло провести назревшие изменения без потрясений, без разрушения русского национального сознания и русской духовности, не разрывая ткань органического развития России. Короче, исторический шанс России заключался в превращении из сословно-авторитарной монархии в монархию всесословно-тоталитарную.

Но столетие назад никто не мог предугадать, какие социальные и политические формы «выбродят» в России через несколько десятков лет. Торжество «общечеловеческих ценностей» казалось близким, всеобщим и долгим не только либералам. Нужно было поистине сверхчеловеческое предвидение, чтобы верно усмотреть единственно спасительную гавань для русского государственного корабля, и сверхчеловеческое напряжение всей воли (не только одного главы государства), чтобы его туда привести.

Ярослав Александрович Бутаков, кандидат исторических наук, сотрудник «Агентства политических новостей»