 |
| Православный Санкт-Петербург | Священник Димитрий Пономарев | 21.02.2006 |
Когда я читал документы о смертности, захоронениях и кремации жителей блокадного Ленинграда, то уже не смог спать. Да и сможет ли нормальный человек не содрогнуться от мысли, что в январе — феврале 1942 года на Пискаревское кладбище завозилось в день по 10 000 покойников. Их складывали в штабеля длиною до 180−200 метров и высотою до двух метров. А к кладбищам города — Серафимовскому, Большеохтинскому и Волковскому — двигалось множество своеобразных похоронных процессий, которые представляли из себя сплошную вереницу. Перед воротами кладбищ, прямо на улице, у контор, церквей, на дорожках кладбищ, в канавах, на могилах и между ними десятками, а иногда и сотнями, лежали оставленные в гробах покойники. У людей не было сил копать могилы. Стоял лютый мороз. На Ладоге уже в ноябре был метровый лед. Начала действовать «Дорога жизни». Город как бы замер, застыл. Но даже если у кого-то хватало сил, были деньги или хлеб, чтобы заплатить рабочим, выкопать небольшую могилу, то даже и после погребения следовал яростный налет немецкой авиации, бомбы сыпались в том числе и на кладбища, поднимая вместе со взрывами останки тел тех, кого погребли на глубину 20, 30, 40 сантиметров.
А потом была весна. И даже тех погребенных, кого пощадили вражеские бомбы, велено было выкопать из могил и сжечь. На город надвигалась эпидемия. Трупы стали вытаивать из-под снега. 7 марта специально собранное заседание исполкома решением N 157 обязало начальника Управления промышленности стройматериалов т. Васильева организовать на 1-м кирпичном заводе сжигание трупов, пустив в эксплуатацию одну из тоннельных печей завода к 10 марта 1942 года и вторую — к 20 марта 1942 года. 15 марта 1942 года в Ленинграде заработал самый большой по производительности в мире завод-крематорий, конвейер по сжиганию трупов мирных жителей и воинов, защищавших город. Они дважды спасли его. Первый раз, не сдав врагу и умерев, а второй — лишившись христианского погребения, спасая от болезней.
16 марта 1942 года завод принял и кремировал первые 150 тел. 29 марта сожгли уже 880 трупов. А 18 апреля 1942 года пропускная способность была доведена до 1425 трупов на две печи в сутки. Сюда, на кирпичный, везли усопших со всех кладбищ города (в том числе и с Пискаревки), со всех моргов, из квартир, из многих закрытых, как это было на Серафимовском кладбище, церквей, при- способленных под морги. Милиция сюда же привозила в кастрюлях останки тех, которые не смогли до-браться до могилы. В городе начинали есть человеческое мясо. Все это вываливали в печи. А когда они не успевали переработать свой страшный груз, то складировали умерших в деревянных бараках и за заборами от входа в метро, в сторону улицы Бассейной, и по улице Бассейной в сторону нынешней улицы Гагарина. Сначала печи загружали ночью, а когда количество тел перевалило за тысячу в сутки, то и днем. Скрывать уже было нечего. Город и так все знал. Сюда приходили искать своих родственников со всех концов Ленинграда. Искать тех, кто не дошел до дома. И находили их. Находили с застывшей поднятой правой рукой и сложенными для последнего крестного знамения перед смертью пальцами.
Ленинградцы не хотели гореть. Печи топили не газом — дровами. Трупы не прогорали. Их вынимали из печей и загружали в них снова. В конце концов пепел везли на вагонетках и ссыпали в пруды, берега которых поднялись и обозначились только в войну. На месте же, где ныне стоит православный крест, высилась гора пепла, хорошо видимая из окон проходящего по Московскому проспекту трамвая.
Было холодно. Смеркалось. Прозвучали последние слова молитвы. Я думал, что стою один у края вечности. Сзади кто-то тихо отозвался: «Батюшка, благословите…» Мы шли с рабом Божиим Алексеем по тополиной аллее, которая была посажена сразу же после войны вдоль снятых рельсов узкоколейки, по которой возили вагонетки в пруды. «Мы, батюшка, собираемся здесь каждое воскресение и молимся. Нас немного. Человек десять. Читаем акафист „Всем святым в земле Российской просиявшим“. В этот день началась война».
Боже мой! Ведь кто-то здесь уже молится, а не только купается в прудах, в могилах тех, кто не пережил блокаду. Все-таки русский народ любит Бог. Не всех он покарал за желание жить в «колыбели трех революций»! Возможно, ведь каждый десятый, погибший в годы войны, был ленинградцем. Безстрастные строки документов говорят, что в период только с 1 июля 1941 года по 1 июля 1942 года по данным кладбищ города зарегистрировано 1 093 695 смертей (ЦГА СПб., ф. 3200).
Ныне покойный директор завода-крематория говорил, что в Парке Победы погребены около миллиона ленинградцев. Дотошные историки подсчитали, что при средней производительности печей здесь сожжено 736 000 человек, причем сжигали людей вплоть до весны 1945 года.
Мы идем по аллее. Вот на рельсах стоит в парке та самая вагонетка, поднятая со дна пруда. Вагонетка, на которой возили трупы. А потом дорога назад, ко кресту. Так всегда идет русский человек — от безбожия к Царству Небесному. А от креста… 90 шагов вправо «Музей восковых фигур». Затем еще 100, 200, 300 шагов к метро, к жизни, где нет пока храма-памятника на самом большом кладбище в мире. Но есть Алексий, имя которого переводится как «человек Божий». Есть его молитва. Есть память, а значит — храм будет. Потому что всего 390 шагов от входа метро до вечности.
Священник храма Благовещения Пресвятой Богородицы на Пискаревке Димитрий ПОНОМАРЕВ
http://www.piter.orthodoxy.ru/pspb/n170/ta007.htm
