 |
| Эксперт | Николай Силаев | 14.02.2006 |
Что такое «исламская угроза»? Комплекс, в котором Усама бен Ладен, афганские талибы, палестинская «улица», подростки из арабских кварталов Парижа и турецкие иммигранты, жарящие шашлыки в берлинском Тиргартене, представляются частями некоего целого, угрожающего европейскому и, шире, западному миру — его культуре, его ценностям, его образу жизни.
«Исламская угроза» не столько реальность, сколько способ восприятия реальности. Вот пример, чтобы избежать голословности. Заявление председателя Совета муфтиев России Равиля Гайнутдина насчет того, что неплохо было бы ввести в России пост вице-президента специально для мусульман (примечательно, что это отнюдь не консолидированная позиция всего российского мусульманского сообщества), вызвало множество комментариев. Реанимация не первой свежести претензий к российскому гербу касательно крестов и изображения Георгия Победоносца (и они разделяются далеко не всеми мусульманскими лидерами) тоже было воспринято весьма эмоционально. А вот решение Совета муфтиев России ограничить жертвоприношения животных близ московских мечетей в Курбан-Байрам — что, вообще-то, есть серьезная уступка со стороны мусульман современному городскому образу жизни — прошло практически незамеченным. Не попадая в силовое поле «исламской угрозы», такого рода факты как будто утрачивают общественно значимый смысл.
Печально, что за способом восприятия реальности теряется сама реальность. Это означает, что на отношения между исламом и светским обществом в России мы начинаем смотреть сквозь призму событий в Евросоюзе, автоматически перенося на себя французский или немецкий опыт и не замечая опыта собственного, который у нас куда позитивнее западноевропейского.
Джигит на гербе
Претензии к российскому гербу (напомним, один из российских муфтиев недавно высказался против присутствия в гербе крестов и изображения Георгия Победоносца), любопытно рифмуются с известным историческим анекдотом про «птицу» и «джигита». В Российской империи существовал особый вариант Георгиевского креста для офицеров и солдат, исповедовавших ислам, на котором вместо изображения святого Георгия был двуглавый орел. Кавказские горцы-мусульмане, получая награду, часто просили заменить им орден «с птицей» на орден «с джигитом». Теперь «джигит» кому-то кажется оскорбительным для религиозных чувств мусульманина…Российской империи вообще можно позавидовать в том, что касается гармонии межконфессиональных отношений. Со времен Екатерины II веротерпимость была официальной, да и практической государственной политикой. Да, «совращение из православия» считалось уголовным преступлением вплоть до 1905 года. Но и крестить мусульман или буддистов в массовом порядке никто не пытался. А если вдруг некоторые ретивые начальники на местах отступали от этого правила, их быстро унимали. Всякий, кому довелось прочитать повесть «На краю света» Николая Лескова, может представить, с какими бюрократическими препятствиями сталкивалось православное миссионерство на окраинах.
Принцип веротерпимости соблюдался и в армии, о чем, кстати, забывает руководство нынешнего Минобороны. Наряду с православными батюшками в военных частях при необходимости имелись штатные муллы, раввины или буддийские ламы. В гимназиях уроки Закона Божьего были обязательны только для православных учеников. Мусульмане шли на урок к мулле, иудеи — к раввину. Власти не препятствовали использованию шариата в тех областях права, которые были связаны с семейными отношениями и вопросами наследования. В мечетях империи молились за халифа (до 1924 года этим статусом обладал турецкий султан). Во все договоры России и Турции аккуратно вносился пункт о такой молитве.
Неудивительно, что в Российской империи случаи антиправительственных выступлений под зеленым знаменем можно было пересчитать по пальцам. И характерно, что в самом заметном из таких выступлений — Кавказской войне — участвовали далеко не все мусульмане Кавказа. Многие из них сражались на стороне империи, причем недоверия к ним власти не проявляли.
Враждебность к исламу в империи, конечно, чувствовали многие, особенно к началу XX века, когда стало понятно, что мировое исламское сообщество становится все активнее и это не может обойти Россию стороной. Показательна, например, книга высокопоставленного чиновника и беллетриста Владимира Череванского «Мир ислама и его пробуждение», которая по градусу исламофобии даст фору Ориане Фаллачи. Однако такие настроения оставались частным делом тех, кто их высказывал, и не влияли на установившийся государственный порядок.
Самое главное — в России накопился колоссальный по длительности опыт взаимодействия с исламом и мусульманами, причем взаимодействия повседневного. А значит, до известной степени стерлись различия в образе жизни мусульман и немусульман (взять хоть «Казаков» Толстого). На бытовом уровне мусульман не воспринимали как чужих. Не зря в России так и не появился характерный для Западной Европы миф о «загадочном Востоке». Восток всегда был рядом, был своим. В этом, собственно, и заключается одно из наших главных отличий от Франции: там до недавнего времени с мусульманами непосредственно сталкивались разве что чиновники колониальной администрации в Северной Африке.
Советский государственный атеизм одинаково третировал все религии. Это приводило не только к их фактическому равенству, но и к стиранию еще остававшихся различий в образе жизни их последователей. Мусульмане уже не могли использовать шариат (хотя в Дагестане шариатские суды сохранялись до 1927 года), число мечетей было ограничено. Другое дело, что закрытие мечетей объективно наносило исламу вред чуть меньший, чем ликвидация храмов — христианским конфессиям. Обрядовая сторона ислама не столь жестко привязана к мечети, как христианства — к храму. Так что властям Советского Союза приходилось не только закрывать мечети, но и регулярно проводить кампании против «незаконных» богослужений у мусульман.
Ислам и ислам
Что советской власти действительно удалось — так это «законсервировать» российский ислам. Отчасти благодаря этому в нем сохранились многие особенности еще столетней давности.Исламовед Алексей Малашенко из Московского центра Карнеги подчеркивает, что в России так и не сложилось единого исламского сообщества. Выделяются две крупные общины — условно татарская (условно, потому что в нее входят и мусульмане других национальностей, живущие в Центральной России, Поволжье, Сибири) и северокавказская. И ни в Российской империи, ни в Советском Союзе никогда не пытались объединять эти общины под одним управлением. Различия продолжают существовать и со временем не становятся меньше.
«Есть две характерные ошибки, — говорит Алексей Малашенко, — мы очень часто судим по татарам об остальном мусульманском мире и судим о татарах по остальным мусульманам. Это неверно. Татарская культура — это феномен. Это уникальный пример европейской мусульманской культуры».
В России так и не появился характерный для Западной Европы миф о «загадочном Востоке». Восток всегда был рядом, был своим. В этом, собственно, и заключается одно из наших главных отличий от Запада
А вот ислам Северного Кавказа трудно назвать европейским. Правда, и отождествлять его с исламом ближневосточным тоже было бы несправедливо. Кавказ очень мозаичен в религиозном плане. Есть Дагестан, с его древними мечетями (например, в Дербенте), давней традицией исламской учености, привязанностью к арабскому языку, религиозностью населения, распространенностью суфийских братств (суфизм — мистическое направление в исламе). А есть, например, Адыгея, где формально исповедуют ислам, но фактически он особой роли в жизни общества не играет, сильно уступая по значимости всему тому сложному комплексу чувств и образов, которые связаны с адыгским национализмом.
В Поволжье и в Центральной России мусульмане заняты повседневным обустройством религиозной жизни. А также, что немаловажно, размышлениями о реформировании ислама. Самое яркое сочинение на эту тему, которое принадлежит перу Рафаэля Хакимова, советника президента Татарстана, носит довольно-таки вызывающий с точки зрения ортодоксии заголовок «Где наша Мекка?».
На Северном Кавказе в то же самое время идет довольно острое выяснение отношений между так называемым традиционным исламом, тесно связанным с суфизмом, и последователями разнообразных фундаменталистских течений, приходящих с Ближнего Востока. Речь необязательно идет о радикальных исламистах: бывает так, что в ваххабиты записывают автономные мусульманские общины, всего-навсего последовательно воплощающие исламское требование об отказе от спиртного. (Кстати, к вопросу об образе жизни: в Кабардино-Балкарии или Карачаево-Черкесии ходить по пятницам в мечеть и не пить водку бывает достаточно, чтобы вызвать у властей подозрение в антигосударственной деятельности.) В этом противостоянии пытаются найти свое место духовные управления мусульман северокавказских республик — бюрократические, по сути, организации, тесно связанные с республиканскими властями и с переменным успехом пытающиеся сохранить свой контроль над религиозной жизнью. Характерная деталь, которую мало кто заметил: в обсуждении темы мусульманина-вице-президента или допустимости присутствия крестов на российском гербе практически не приняли участия северокавказские муфтии. Им просто не до обсуждения общероссийской проблематики. Да к тому же не с руки выдвигать претензии государству, которое главы северокавказских духовных управлений рассматривают как своего важного союзника.
Дело даже не в том, что при таких различиях между двумя российскими исламскими сообществами вряд ли можно сформулировать цели, планы и интересы, единые для всех мусульман России. Дело в том, что проблемы, с которыми сталкиваются мусульмане, лежат далеко в стороне от конфликта со светским обществом. После краха советской политики государственного атеизма перед исламом в России возникли такие задачи и появились такие возможности — не в плане некоей мифической «экспансии», а в плане внутреннего развития, — которые только начинают решаться и осваиваться. И вопреки распространенному стереотипу меньше всего ислам в России развивается в политической сфере.
Минус политика
Известный российский исследователь мусульманского права Леонид Сюкияйнен (он, к слову, консультировал адвокатов, защищавших в катарском суде сотрудников российского посольства, которые обвинялись в убийстве Зелимхана Яндарбиева), отмечал, что в России имеется «явное расхождение между культовой и светской сторонами ислама или, говоря словами исламских мыслителей, между исламом-религией и исламом-государством». Исламское возрождение, которое Россия переживает в последние полтора десятилетия, затрагивает сферу духовную и культурную, но почти не оставляет следов в сфере социальной и политической. Например, Леонид Сюкияйнен отмечает, что в России до сих пор очень мало настоящих знатоков исламского права.Между тем в исламе тема политики — в широком смысле этого слова — звучит весьма активно. И это одно из его отличий от других мировых религий. «Ислам развернут на социальные проблемы, — говорит Алексей Малашенко, — в этом нет ничего страшного, это та данность, которая составляет часть общечеловеческой цивилизации». Политическую сторону ислама мы замечаем главным образом благодаря ее радикальным проявлениям вроде иранских аятолл или афганских талибов. Но есть и другие примеры: турецкий премьер Реджеп Тайип Эрдоган возглавляет исламистскую партию, что не мешает ему проводить реформы, направленные на вступление Турции в Евросоюз. Вполне конструктивной силой оказались исламисты, например, в Малайзии.
Однако в России ислам не дал сильных политических ростков. Сейчас, наверное, никто не вспомнит о таких организациях, как Союз мусульман России, движение «Нур», партия «Рефах». Их попытки участвовать в выборах в Госдуму были неудачными. Оказалось, что для большинства мусульман политическая ориентация и политический выбор не связаны с верой. Исламская повестка дня в политике не оказалась для них актуальной.
Правда, сложно сказать, пошло ли это на пользу российской политике. «Политизация ислама в девяностые годы во всероссийском масштабе была умеренной, ее представляли люди, встроенные в российский политический истеблишмент, — отмечает Алексей Малашенко. — Сейчас политизация связывается с радикальной оппозицией. Между тем наше государство не успело наладить диалог с исламистами». Отсутствие умеренного, системного исламского политического движения приводит к тому, что у государства нет никаких рычагов для воздействия на радикальный исламизм, кроме административных и силовых. А они, как показывает северокавказский опыт, не слишком эффективны.
Похоже, и Кремль, и российский политический класс начинают осознавать этот недостаток. Иначе как истолковать обращение к идее присоединения России к Организации «Исламская конференция», выдвинутой еще в 90-х самими российскими мусульманами? Или выступление Владимира Путина на первом заседании парламента Чечни: «Российская Федерация всегда была самым последовательным, верным и твердым защитником ислама, являющегося религией мира». Мол, лучшие друзья ислама — в Кремле, и не стоит беспокоиться. И вообще правительству в России уже недостаточно быть «единственным европейцем», пора стать и «единственным исламистом». Складывается впечатление, что из этой же области и недавно созданное движение «Российское исламское наследие», фактически претендующее на роль своего рода посредника между исламом и российской политикой. Кстати, один из создателей этой организации, предприниматель и сенатор Умар Джабраилов, входил в делегацию, сопровождавшую Путина в его прошлогоднем турне по Ближнему Востоку. По меньшей мере это свидетельствует о том, что Кремль не прочь распространить диалог с российскими мусульманами и на политические вопросы.
Глава Духовного управления мусульман Азиатской части России Нафигулла Аширов в беседе с «Экспертом» так прокомментировал идею создания поста «исламского» вице-президента: «Если мы сейчас закрепим за мусульманами пост вице-президента, это будет автоматически означать, что мусульманин никогда не сможет стать президентом». Естественно, эту фразу можно истолковать в духе «исламской угрозы» или «исламской экспансии». Но тогда мы не заметим главного: в сущности, такой комментарий свидетельствует, что российские мусульмане далеки от того, чтобы считать себя угнетенным меньшинством, лишенным доступа к «социальным лифтам». Даже несмотря на все обиды, связанные с тем, что еще сравнительно недавно власть слишком активно оказывала особые знаки внимания православию. А значит, российское общество пока остается динамичным, открытым и полным возможностей, в чем, пожалуй, главный залог межконфессионального мира.
