 |
| Фома | Протоиерей Игорь Фомин, Владимир Легойда | 03.02.2006 |
Также у нас в студии традиционно присутствуют студенты и аспиранты МГИМО, сотрудники редакции журнала «Фома» и студенты Московской духовной семинарии. Коллеги, всех вас приветствую!
Батюшка, я хотел бы начать нашу сегодняшнюю беседу вот с чего. Часто ли вы сталкиваетесь с тем, что люди, сегодня впервые приходящие в церковь, причем сознательно приходящие, не понимают значения исповеди и не знают, что это такое?
О. Игорь Фомин: Да. Исповедь, как одно из Таинств, сразу не постижима. Человек, чувствующий груз своих грехов, ответственность за свои поступки, мысли, дела и осуждаемый своей совестью, ищет выхода из сложившейся ситуации. Ему, как путнику, на ноги которого налипло много грязи, уже тяжело идти, и он хочет от этого освободиться. Как это сделать? Он приходит в Храм и, естественно, попадает на первого встречного священника. Если это человек грамотный, путнику повезло. Если это человек, скажем так, малограмотный, то путь его будет долог и сложен, но в конечном результате он все равно придет к настоящему покаянию.
В.Р. Легойда:Наверное, это естественно, что человек может не знать, что такое исповедь, поскольку культура церковной жизни находится у нас в процессе становления. Но ведь есть такое понятие «генеральная исповедь». Когда человек в сознательном возрасте приходит в церковь, его первая исповедь — исповедь за всю прошедшую жизнь.
О. Игорь Фомин: Да, действительно, так называемая «генеральная исповедь» — исповедь за всю свою жизнь, и она в себя включает то, что человек помнит, что ему напомнили, что Господь ему открыл в молитве, подготовляющей к исповеди. Но это не значит, что человек исповедался за всю свою жизнь. На самом деле, исповедь — это очень долгий путь — надо вскопать поле, посадить там какие-то семена, злаки, и сделать так, чтобы они взошли и дали свои плоды.
Выходя на это поле, пахарь вдруг понимает, что поле засыпано камнями. Они большие — ни лошадь, ни трактор не пройдут, — и человек начинает их выносить. Точно так же и грехи: большие грехи видны сразу. Человек, первый раз приходящий на исповедь, видит только большие события — аборт, или плохое отношение к родителям, к начальству, к детям… Он выносит с поля эти камни, возвращается, хватается за плуг, чтобы опять пахать, смотрит, а там — камни поменьше. Он опять оставляет плуг, но камней, которые поменьше, уже больше.
Генеральная исповедь, на самом деле, обычно проходит в течение несколько лет. Человек возвращается к своей жизни. Не сам возвращается — Господь его возвращает, Господь дает ему возможность увидеть то, что он натворил, что он сделал. И это, на самом деле, благо для человека! Если мы приходим к врачу, мы должны сказать, где болит — плечо, нога или сердце… Если мы придем к врачу и скажем: «Лечи меня», он спросит: «А что болит?», а мы ответим: «Какая разница? Лечи!» — то, естественно, врач будет только махать таблетками, шприцами и т. п., но толка не будет, только вред. Так и человек должен видеть, с чем он борется.
В.Р. Легойда:То есть если человек приходит в церковь, ощущая свою греховность и несовершенство, то даже если он не знает назначения исповеди, проблем с вхождением в эту часть церковной жизни у него не будет? Это будет естественный процесс? Я правильно вас понимаю?
О. Игорь Фомин: Думаю, да. Дело в том, что наше общество, в основном, крещеное в детстве, но не воцерковленное. Крестили бабушки, когда им привозили внуков в деревню отдыхать, причем крестили тайно от родителей, и только перед смертью говорили: «Ты, внучка или внучок, крещеный, тебя крестили с таким-то именем». Но не воцерковили.
Каждая душа — христианка, каждая душа приходит в свой родной дом, в свой Отчий дом, и, естественно, Господь вводит этого человека, младенца, по церковным ступенечкам. Но, когда Он его ведет, то может немножечко и отпустить, и там уже надо будет совершать шаги самостоятельно.
В.Р. Легойда:Батюшка, на уровне бытового сознания, как мне кажется, есть несколько представлений о том, что такое исповедь. Одно из них — что это что-то вроде суда, когда ты рассказываешь о своих преступлениях. Второе представление — что исповедь — это что-то вроде большого разговора — просторечно говоря, «за жизнь», — со священником. Мне кажется, что это самые распространенные из стереотипов. Что бы вы сказали по этому поводу?
О. Игорь Фомин: Думаю, исповедь — это не суд и не беседа «за жизнь». Это все-таки рождение, рождение в новую жизнь. Дело в том, что исповедь не может ограничиться только «перерыванием» греха, то есть только тем, что человек назвал этот грех.
Иуда осознал свой грех, он покаялся — бросил серебренники, не взял эти деньги. Он раскаялся, но не пошел дальше, не совершил рождение. Он не почувствовал милость Божию, Его прощение.
Исповедь имеет несколько ступенек. Первая ступенька — увидеть свой грех. Вторая ступенька — осудить себя в этом грехе, сказать: «Вот какой я — лежу как свинья в калу!» — как мы читаем в Покаянном Каноне. Третья ступенька — сама исповедь, когда человек в присутствии свидетеля-священника гласно кается пред Богом, что совершил такой-то грех. А четвертая ступенька — когда человек получает милость Божию, ощущает ее. И вот это — самое важное, это рождение в жизнь новую.
В.Р. Легойда:Есть еще одно сравнение, которое сегодня не менее часто встречается: что исповедь — это такой предшественник кушетки психоаналитика. Не просто разговор с другом по душам, а беседа со специальным человеком, который выслушивает тебя, задает наводящие вопросы, помогает тебе освободиться от ощущения неправильности каких-то поступков. И вот мы уже слышим, что, дескать, Церковь когда-то в несовершенном виде предложила то, что в совершенном виде было позже разработано дедушкой Фрейдом и его последователями. В чем, с вашей точки зрения, основное отличие визита к психоаналитику от исповеди?
О. Игорь Фомин: Визит к психоаналитику подобен визиту к врачу, который заглушает симптом, но не докапывается до сути. В нашем храме служит батюшка, который ведет и службы в храме, и частную практику в поликлинике.
В.Р. Легойда:Как психолог?
О. Игорь Фомин: Нет, он гомеопат терапевтического направления. И вы знаете, к нему просто потрясающие очереди! В чем причина? А в том, что эффект от его лечения очень большой. Он затрагивает не только тело, но сначала углубляется в душу. Он показывает, что болезнь можно вылечить только с помощью Бога и лечить надо сразу.
Исповедь — это Таинство, когда Господь полностью освобождает тебя от греха. А психолог показывает, как обойти твое угнетенное состояние, появившееся из-за того или иного проступка. Вот и все. И эта разница, как мне кажется, очень существенна, диаметральна. Церковь освобождает от греха, а психолог — показывает, как обойти грех, который остается в человеке и обязательно потом всплывет, если человек не придет в храм.
В.Р. Легойда:Батюшка, вы уже сказали, и это тоже очень важно, что человек исповедуется Богу. Господь освобождает человека от греха. В этой связи вспоминается еще одно распространенное представление об исповеди: человек приходит в Церковь к Богу, на исповедь он приходит тоже к Богу. Зачем же там еще священник, в чем его тогда функция, если я прихожу к Богу? Я бы задал даже двойной вопрос — а почему я не могу исповедаться Богу, покаяться в грехах у себя дома перед иконой?
О. Игорь Фомин: Начнем с первого вопроса. Зачем нужен свидетель, человек, который отпускает или связывает грехи, то есть разрешает на земле то, что Господь сделает на небе?
Вообще, грех — это болезнь души. Не душевная болезнь, а духовная. Когда человек болеет каким-нибудь постыдным, страшным недугом, он, придя к врачу, начинает краснеть. Ему стыдно говорить о своей болезни, ему стыдно преподнести эту болезнь. Но когда человек от этой болезни уже изнемогает, он понимает, что это предел. Если он сейчас все не расскажет, он не сможет выздороветь. Стыд присутствует, остается, но отходит на второй план.
Вот и исповедь нужна для того, чтобы человек засвидетельствовал, рассказал в присутствии свидетеля о своем грехе. Чистое намерение — чтобы человек пережил стыд и получил себе в союзники того, кто может засвидетельствовать, что он действительно хочет от этого греха избавиться.
У Антония Сурожского есть замечательное сравнение созревания греха в человеке — с луковицей. Когда грех зарождается, это как будто сердцевинка, которую многие, если не все, любят — она очень сладкая, сочная, замечательная. А потом эта сердцевина, этот грех начинает расти и превращается в лепесточки лука, вкушая которые каждый плачет. От них появляются слезы. Когда совесть в человеке начинает вопиять к его сердцу, к его сознанию, к его душе, грех начинает отмирать. Но без заботливой хозяйки, которая может очистить эту луковицу от шелухи, самоочищения не происходит. Нужен кто-то, кто засвидетельствует на земле, что человек здесь прошел те адские испытания своего сердца по поводу совершенного греха, которые он уже не будет испытывать в жизни вечной.
В.Р. Легойда:Батюшка, и все-таки расскажите о роли священника немножко подробней. Человек должен ждать какого-то вразумления от священника на исповеди? Если священник — свидетель, значит ли это, что, в принципе, священник может вообще ничего не говорить? Мы, действительно, приходим на исповедь и уходим в сомнениях: «Батюшка мне ничего не сказал, так может быть, это какая-то ненастоящая исповедь?».
О. Игорь Фомин: Здесь уже можно перейти к другому вопросу — о духовничестве. Кто такой священник? Кто такой духовник? Каждый ли священник является духовником? Кто, вообще, из священников может давать какие-либо советы и когда их можно давать? Это очень сложный вопрос.
Мне в жизни посчастливилось встретиться с несколькими настоящими духовниками. Их, на самом деле, не так уж и много по стране, хотя каждый священник может являться духовником при одном условии — если он слушает исповедающегося и слушает Бога. Вот это очень важный момент. Слушание Бога в духовничестве — это самая главная часть. И если священник ничего не сказал, это не значит, что исповедь не совершилась. Если священник, наоборот, что-то сказал, то надо как-то встрепенуться, надо немножечко подумать: что такое? Что вдруг неправильно произошло в моей душе, так что священнику даже пришлось обратить внимание на меня? Что он сказал? Независимо от того, говорит или не говорит священник на исповеди, не надо смущаться. Исповедь происходит между тремя — между исповедающимся, священником и Богом. Каждый из них играет очень большую роль.
В.Р. Легойда:Батюшка, в этой связи вот какой вопрос: а что такое «тайна исповеди»? В свое время к нам в редакцию журнала пришло письмо, где женщина писала, почему она не может заставить себя пойти на исповедь. Она это сформулировала так: «Потому что я отчетливо представляю себе такую картину. Вот все исповедовались, священники собираются где-то после службы и начинают: „А мне сегодня то-то сказали, а мне — то-то и то-то!“».
О. Игорь Фомин: У Феофана Затворника есть интересное замечание к исповедающим священникам, что на аналой надо положить для исповедающегося крест и Евангелие, а для того, кто принимает исповедь — нож. Если он произнесет что-либо греховное, пусть лучше язык себе отрежет. Это очень жестко, но и очень правильно.
Разглашение тайны исповеди — это автоматическая смерть для самого себя. Если священник дерзнул разгласить тайну исповеди, — при любых обстоятельствах, даже при грозящей государству опасности, — то я считаю, что этот священник уже не достоин носить сан.
Очень часто бывает, что к тебе приходит человек, ты принимаешь его исповедь и слышишь о таких грехах, что думаешь: «Господи, как с ними не то что ему, — он-то будет прощен, — а как с ними ты будешь дальше жить?» Но человек только отошел от аналоя, и ты уже все забываешь. Господь полностью стирает из тебя все, что тебе не нужно и не полезно.
А тайна исповеди — это один из основополагающих пунктов присяги священника, которую дают перед рукоположением.
В.Р. Легойда:В американских фильмах очень любят эксплуатировать сюжет, когда какой-нибудь убийца узнает, что священник, — как правило, католический, — видел, как он совершал преступление, и идет к нему на исповедь. Исповедуясь, он тем самым как бы затворяет уста священнику, тот не может его выдать. И дальше весь фильм полиция этого священника мучает, а он говорит: «Я видел, но сказать не могу».
Мне, честно говоря, это всегда казалось несколько надуманным. Я не думаю, что «тайна исповеди» — это об этом.
Или все-таки тайна исповеди предполагает, что священник не может ничего рассказать даже в таком случае?
О. Игорь Фомин: Я считаю, священник не может, никак не может рассказать о том, что услышал на исповеди. Тем, более, как вы говорите, это человек, совершивший тяжкий грех.
В.Р. Легойда:А если священник понимает, что этому человеку глубоко наплевать и он не раскаивается, а пришел именно затем, чтобы священник никому о нем не рассказал?
О. Игорь Фомин: Я считаю, что даже в этом случае священник не может пойти и заявить в полицию о том, что такой-то совершил убийство. Надо просто смотреть, а зачем этот убийца пришел в храм? И зачем он вообще об этом разговаривает? Язык, что ли у него хорошо подвешен? Ему надо было об этом поговорить? Но он тогда разболтает всем, сам потом в полицию придет и покается.
Таинство исповеди — это совершенно отдельная история, совершенно отдельный мир, где священник не может выносить на люди то, что ему было доверено.
Мы в своих рассуждениях должны еще учитывать один очень маленький, но очень весомый аргумент. Есть еще Промысел Божий, о котором никогда не надо забывать. Именно Промысел Божий привел этого убийцу в храм. Промысел Божий поставил именно этого священника у аналоя, Промысел Божий соединил все события воедино именно для этой исповеди. Может быть, этот убийца не покаялся, и ему, как вы говорите, наплевать, но Благодать его обязательно коснется. Совесть — удивительная вещь! Это такой зверь, что если его не кормить, он тебя потом обязательно съест. Этот убийца сам потом придет и покается, Господь его приведет.
У Станиславского, кажется, есть замечательный момент — когда он, объясняя актеру, как надо играть убийцу, говорит: «А ты попробуй, оправдай себя в этом убийстве. Не играй жестокого, а попробуй — оправдай!» Так вот, пока человек сам себя оправдывает, покаяние, конечно, не совершится. Но когда человек придет и, может быть, даже пожалуется, что он согрешил или с оправданием придет — «Я не виноват, меня этот гаишник остановил и посмотрел на меня так жестоко, что мне просто пришлось его убить!» — все равно он потом покается. Он же не просто так пришел в храм!
В.Р. Легойда:Батюшка, а можно ли говорить о том, что тайна исповеди существует не только для священника, но и для того, кто исповедуется? Я как-то был свидетелем одного разговора. В храме разговаривали два человека: «А вот мне батюшка вчера на исповеди сказал…» — «Но это же он тебе сказал, зачем ты мне об этом рассказываешь? Тайна исповеди и нас тоже касается!» Это действительно так?
О. Игорь Фомин: Я думаю, что человек, который исповедуется в своих грехах, сам волен выбирать, рассказать ему другим о своем грехе или не рассказать. А вот о том, что сказал батюшка на исповеди, говорить нельзя. Почему? Потому что сейчас мы видим множество всяких книжечек, брошюрочек вроде «Что посоветуете, батюшка?», и вред от этих брошюрочек очень-очень страшный. Представьте: замечательные, прекрасные батюшки, вели свою паству, лично вели каждого человека каким-то своим путем, давали ему личные советы. И вдруг эти личные советы стали применять к каждому встречному-поперечному! Да это даже просто невозможно вместить, это нехорошо!
То, что ты совершил, ты можешь произнести на людях. Кстати, здесь тоже нельзя перебарщивать. В первые века христианства была даже такая ересь, когда люди специально грешили, а потом соборно каялись: «А я совершил такой-то грех!» И все вокруг: «Ууу!» В наше время такого не должно быть.
В.Р. Легойда:Еще один вопрос, который тоже часто возникает в разговорах об исповеди. В русской Православной Церкви, в нашей традиции, обязательна исповедь перед Причастием. А, например, в греческой православной церкви — нет. Я так понимаю, что это все-таки часть традиции, а не каких-то догматических установлений. Как вы считаете? Можно ли говорить о том, что какая-то традиция правильней или более канонична?
О. Игорь Фомин: Традиция есть традиция — она или приживается, или не приживается в том или ином народе. Мне кажется, именно для нашей Церкви, для Церкви, находящейся на территории бывшего Советского Союза, это традиция замечательная. Потому что все семьдесят лет мы были оторваны от духовной жизни, все семьдесят лет мы даже не представляли, как исповедоваться, как готовиться к Таинству Причастия.
Я сейчас служу в таком соборе, где происходит множество разных случаев. Выходишь с Чашей, и всех причастников знаешь в лицо, потому что они только-только исповедовались у тебя. И вдруг видишь, что подходит к Чаше тот, кто не исповедовался. Спрашиваешь: «Здравствуйте, а вы что хотите?» — «А мне вот этого, что у вас там…» (смеются)
Понимаете, исповедь — она ведь не только перед Причастием, она не только для людей, которые уже воцерковлены, но и для тех, которые в храм пришли первый раз. Они чего-то хотят. Они пришли в ГУМ, в Мавзолей — и зашли в Казанский Собор. И вдруг там что-то дают, очередь, как в советские времена, как замечательно! Ностальгия (смеются)
И с таким человеком на исповеди надо поговорить, объяснить, что к Причастию надо подготовиться. Внимательно посмотреть, можно причастить или нет.
Хотя, конечно, случаи бывают совершенно разные. Даже в канонических правилах есть пункт, что если человека, — например, младенца — причащали без крещения, то он потом крестится без катехизации. Но я считаю, что в нашей стране исповедь перед Причастием -это неотъемлемая и замечательная традиция Церкви.
В.Р. Легойда:Батюшка, у нас в студии есть и те ребята, которые только приходят в Церковь, и те, которые уже, наверное, прошли воцерковление. Может быть, мы обратимся к ним за вопросами и комментариями?
Студент: Отец Игорь, я хотел бы вернуться к теме духовников. По каким критериям можно оценить прелесть того, что у человека есть духовник? Что лучше — чтобы у человека был духовник или чтобы человек просто приходил и становился в общую очередь на исповедь?
О. Игорь Фомин: Мне кажется, это все-таки вопрос о выборе духовника. Кто такой духовник? Ну, чтобы для студентов МГИМО было понятнее, скажу: духовник — это как шпаргалка, которая очень серьезно помогает на любом жизненном экзамене, выручает в сложных ситуациях, но ни в коем случае не заслоняет собой учебник, предмет или преподавателя. (смеются)
Духовник — это тот, кто не заслоняет собой Бога, но идет вместе с человеком ко Христу. Если слепец ведет слепца, как мы читаем в Евангелии, то оба упадут в яму. Духовник, который обращает внимание на себя и замыкает все на себе, мне кажется, выбрал пагубный путь.
В.Р. Легойда:Но все-таки, батюшка, как вы считаете, у человека должен быть духовник? Статус с духовником гораздо предпочтительней?
О. Игорь Фомин: Да, ситуация с духовником гораздо предпочтительнее. Для чего вообще нужен духовник? Духовный отец, как мы по-другому называем, — тот, который рождает в жизнь вечную. «Много среди вас, — говорит апостол Павел, — наставников, но не все — отцы. Я родил вас во Христе». То есть духовный отец — это тот, который тебя рождает для соединения со Христом, он рождает тебя во Христе.
В.Р. Легойда:Все-таки вы недаром разделили священника, который исповедует, и духовника. Мы говорим о духовном отце, который слушает, которому можно что-то сказать и к которому можно обратиться за советом.
О. Игорь Фомин: Да, и он слушает не только исповедающегося, он слушает еще и Бога.
Амвросию Оптинскому его духовное чадо задало вопрос, и тот сказал: «Я не могу тебе дать ответ сейчас, мне нужно время». Проходит какой-то промежуток времени, преподобный Амвросий все молчит и молчит. Чадо уже с недоумением вопрошает: «В чем дело, батюшка? Мне-то как быть?» Амвросий отвечает: «От себя сказать ничего не могу, а Господь мне ничего не открывает по этому поводу». Силуан Афонский пишет о том, что преподобный Серафим Саровский говорил: «Все, что я говорю, говорю — от Бога, но когда говорю от себя, бывают ошибки. И большие ошибки».
Преимущество того, кто слушает Бога, перед другим священником очень велико. Если мы переходим на исповедь из храма в храм, — благо в Москве очень много храмов, — можно долго ходить, и никто, никакой священник о тебе не воздохнет. Духовник — это еще и тот, который молится о своем чаде, который о нем скорбит. Звонит ему чадо учащееся и говорит: «Я двойку получил». И у духовника, в этот момент забивающего гвоздь, вдруг молоток падает на ногу. Но он не замечает этого, а скорбит, переживает и плачет вместе с этим страдающим, несчастным человеком. Хотя, может быть, и по пустяку, на самом деле.
В.Р. Легойда:Хотя, может быть, и правильно двойку поставили?
О. Игорь Фомин: Может быть, и правильно. А может быть, не за что-то, а для чего-то поставили. Духовник — это тот, который воздыхает вместе со своим чадом.
Как прекрасно прийти к человеку, который за тебя молится! Ведь ты это даже чувствуешь. Как приятно прийти к маме: ведь ты знаешь, что она тебя всегда примет, простит, можно уткнуться ей в колени… Духовнику тоже можно уткнуться в колени.
Студент: Возвращаясь к вопросу о психологии. Сейчас можно часто слышать, что священнику хорошо иметь дополнительно еще и психологическое образование, потому что оно ему очень поможет. Вот вы, исходя из своего опыта, что можете по этому поводу сказать? Помогает ли, действительно ли нужно? Ведь бывает, люди приходят к священнику в первый раз, и им тяжело — они не знают, с чего начать.
О. Игорь Фомин: Я считаю, что священник обязательно должен быть образован. Не должно быть такой сферы, — хотя они, конечно, есть у священника, — в которой бы он не разбирался или не понимал. Ну, закона Бойля-Мариотта и правило буравчика, пожалуй, можно не знать. Духовник, я считаю, в первую очередь, должен иметь большое сердце. Где он приобретет это сердце — на уроках психологии или в каких-нибудь других университетах, — это вопрос второй. Но очень важно, чтобы священник в каждом человеке видел образ и подобие Божие.
Помогает или не помогает психология? Вы знаете, любое образование помогает, абсолютно любое. Кем бы ты ни был, оно обязательно тебе поможет в твоей духовнической практике.
В.Р. Легойда:Я бы тоже присоединился к вопросу. Я тоже слышал такую точку зрения, что хорошо бы священнику быть врачом или психологом. Иногда приходят больные люди, и профессиональным взглядом можно сразу увидеть, что человек просто болен и ему лучше пойти не на исповедь, а к врачу.
О. Игорь Фомин: Вы знаете, каждая профессия налагает свой отпечаток на того или иного человека. И, естественно, математика наложит отпечаток на священника, который раньше был программистом или математиком. У него будут замечательные проповеди, он все разложит и логически выведет так, что ни к чему не подкопаешься. Врач сразу увидит, больной человек или не больной. Но духовно помочь сможет только тот из этих математиков, врачей и педагогов, кто любит человека.
Вот я не вижу, что здесь очень важна профессия. Важно систематическое духовное образование для священника, очень важно. То, что мы сейчас пожинаем, — это результат того, что когда вдруг сразу открылось много храмов, семинария не справилась с таким потоком. И очень многих стали рукополагать, как говорят, «от сохи». Я не говорю ничего плохого про этих священников, но им пришлось очень-очень тяжело. Синод, священноначалие даже приняли постановление о младостарчестве. Самотворчество, опыты над живыми людьми выводили, конечно, людей на правильный путь, но сколько в это время пришлось людям перенести! Для священников очень важно систематическое богословское образование.
Студент: Батюшка, скажите, а как избежать профанации исповеди? Ведь из-за того, что в России два Таинства — Исповедь и Причастие — соединены, наверняка бывают такие случаи, когда человек, подходя к исповеди перед Причастием, механически перечисляет какие-то грехи. Он умом осознает, что так поступать не следует, но сердцем при этом в своем грехе глубоко не раскаивается. Как быть в такой ситуации?
О. Игорь Фомин: Это сложный вопрос. Из двух Таинств, соединенных вместе, естественно, Причастие — вещественное соединение со Христом в Крове и Теле — имеет приоритет, самое главное значение в жизни верующего, в жизни христианина.
Как избежать профанации Таинства Исповеди? Здесь все зависит от исповедающегося и от священника, духовника. Иногда надо встряхнуть человека, сказать: «Ну что, дорогой, ты сегодня каешься в пятом, восьмом и двадцать пятом грехе, как обычно?» (смеются) И тогда человек вдруг понимает: «Как же так? Ведь так не должно быть! Батюшка, можно я сейчас причащусь, а над своим грехом я потом подумаю». Человеку, который уже глубоко церковный, духовник разрешит причаститься, потому что знает: он потом сам поймет.
В.Р. Легойда:Или не разрешит…
О. Игорь Фомин: Или не разрешит. Но, скорее всего, разрешит, потому что соединение со Христом — это очень важно. И Причастие не может зависеть ни от пищи, ни от питья, ни от чего-либо другого. Соединение со Христом может зависеть от твоего желания быть со Христом, или не быть со Христом. Но если прийти и сказать: «Я вчера всю ночь гулял, а сегодня хочу причаститься. Можно?» — батюшка, конечно, скажет: «Нельзя». (смеются)
Здесь все должно быть по устроению человека. Чтобы исповедь не стала профанацией, надо просто почувствовать грех, увидеть, что это такое, как это страшно. Мы видим, как страшно для человека пьянство. И коснение во грехе — это тоже страшно, даже еще страшнее. Пьяный человек может взять и обратиться ко Христу, а человеку, закосневшему во грехе, очень тяжело.
В.Р. Легойда:Батюшка, а вот вы говорите: «Уувидеть свой грех». Для большинства наших современников это, может быть, и есть основная проблема. Вот люди пришли в церковь. Они, в общем, смертных грехов не совершали, живут церковной жизнью: ходят в воскресенье, — а то и в субботу и в воскресенье, — в храм, регулярно исповедаются и причащаются. Но даже по разговорам людей часто понимаешь, что в России сложилась такая проблема церковной жизни: у человека пятый, шестнадцатый и двадцать шестой грехи как были пять лет назад, так и остаются. Ничего не меняется. Он может раз в месяц приходить, раз в три месяца, но он все время будет называть эти же грехи. Или, может быть, я не прав?
О. Игорь Фомин: Человек меняется. Меняется, даже если совершение греха остается. В этот грех все равно впадаешь, но меняется отношение к этому греху и, самое главное — к самому себе. По крайней мере, я не видел такого человека, который, будучи думающим, падая в лужу, не вставал бы. Он может упасть в лужу и начать бить кулаками по этой луже: мол, когда ты высохнешь наконец! Человек меняет свое отношение к себе и ко греху. Даже если он совершает его много-много раз.
О теме греха, если можно, я немного пространней попробую ответить. В Евангелии есть замечательная притча о блудном сыне. Все мы ее прекрасно знаем. Она очень многогранна и отвечает на многие вопросы духовной жизни. В первую очередь, она отвечает на вопрос о Промысле Божием. И вообще, на вопрос «Кто с кем в мире борется? Есть ли борьба Бога и дьявола за душу человека?» Вот эта притча четко говорит, что нет.
Мне хотелось бы обратить внимание, что в этой притче есть два сына и отец. Отец — состоятельный, богатый человек. Два сына у него работают, ждут от него наследства. И вдруг младшему все надоело и он говорит: «Папа, прости, хочу взять у тебя свою половину наследства». И отец отдает половину наследства! Отец — человек очень опытный, он все предвидит, он знает — ну, куда сын с деньгами пойдет? Богатство, свалившееся на человека просто так, развращает.
Так оно и происходит — младший сын ушел на сторону далече, прокутил там все наследство, докатился до того, что начал кушать вместе со свиньями, и то его иногда отгоняли от этой кормушки. И он приходит в себя. Именно это слово употреблено в Евангелии — он пришел в себя, то есть, вдруг все осознал. И он возвращается к отцу.
Сразу возникает вопрос — а мог ли отец взять и посадить этого сына в подвал? Отдать ему половину наследства, посадить в подвал и приковать к сохе. Представьте, любимый же сын! Не так уж и много сыновей у него — только два. Отец мог приставить к нему кучу народа с копьями и со всякими тарелочками, прямо около сохи его и кормили бы. И пусть он пашет это поле, а за ним следят, и никуда бы он не делся. Ведь мог он это сделать? Мог. Но отец этого не сделал. Он специально отпускает сына, дает ему возможность впасть в этот грех, чтобы тот потом просто пришел и по-настоящему полюбил отца.
В нашей жизни очень часто бывает так, что Господь попускает человека впасть в тот или иной грех. Как Лазарю его болезнь — не для смерти, но к жизни вечной. Господь в Евангельской притче попускает блудному сыну впасть в грех, чтобы потом именно этот человек смог по-настоящему возлюбить отца, который смог по-настоящему проявить любовь к сыну.
Понимаете, грех в нашей жизни часто остается очень долго, иногда человек в этом грехе может покаяться только перед смертью. У меня совсем недавно был такой случай. Скончался очень близкий для нашей семьи человек. Всю жизнь он страдал от одного греха, от ангела сатанина, который ему был дан. «Жало было дано в плоть», как говорит апостол Павел. Он молился, просил, чтобы Господь его освободил, точно так же, как апостола Павла, но Господь почему-то этого не сделал. Апостолу Павлу Господь сказал: «Да вольется в тебя Благодать моя, довольно с тебя Благодати моей», — а здесь не произошло этого. Что Господь ему сказал, неведомо, но человек скончался и покаялся в этом грехе только в самом конце своей жизни.
Действие греха на человека многогранно. Я не воспеваю сейчас оду греху, не хочу сказать: «Давайте грешить, это промысел Божий!» (смеются) Ни в коем случае! С грехом надо бороться, от него надо освобождаться, но в человеке не должно быть отчаяния, что он — такой-сякой грешник и нет ему спасения. Поэтому, мол, хоть напоследок поживу по-человечески, не по-человечески оторвусь. Ни в коем случае! С грехом нужно бороться. Но если в борьбе с грехом побеждает грех, отчаяние не должно вступать в твою душу. Может быть, это Господь специально попускает тебе, не избавляет тебя от этого греха.
В.Р. Легойда:У нас есть еще вопрос!
Студент: В восточных учебных заведениях, которые аналогичны нашей школе, существует предмет «Теория и практика исповеди». Он проходится в течение года. А в курсе пастырского богословия, который был в России до революции и есть сейчас, эта тема, очевидно, реализуется не полностью или не реализуется вообще. Как вы считаете, можно ли научить исповеди? Или здесь необходимо присутствие людей — подопытных, на которых молодой священник учится?
В.Р. Легойда:Вы имеете в виду, научить священника исповедовать, да?
О. Игорь Фомин: Мне кажется, исповеди надо уделять особое внимание на ПРП — «Практическом руководстве пастыря». Понимаете, исповедь — это личное, индивидуальное общение священника с прихожанином. И мне кажется, что этому надо учить на ПРП.
Надо приглашать замечательных духовников — таких, как отец Кирилл. В свое время мы ходили к отцу Кириллу и с ним общались. Он не говорил нам: «Значит, так. К вам через двадцать пять лет придет Марья Ивановна, и вы с ней поговорите так-то». Мы просто смотрели, как он общается с другими людьми, и для нас это стало идеалом. В своей жизни я столкнулся с одним замечательным священником — протоиереем Василием Владышевским, который служил в Подмосковье, — и понял, что этот человек — настоящий пастырь. Очень часто хочется достать шашку и порубать какого-нибудь грешника в капусту, скажем так. Но, вспоминая его, вспоминая его любовь, отношение к нам и лично ко мне, я понимаю, что шашки не нужны. Можно ли этому научить? Мне кажется, можно.
В.Р. Легойда:Но это же не технологично! Одно дело — когда ты впитываешь опыт от общения с человеком. Вы же ходили к отцу Кириллу. А вот представьте себе, что кого-то обязали приходить! Когда это становится технологией…
О. Игорь Фомин: Учебник написать по этому невозможно, я вам сразу говорю. Просто невозможно. Ну, перечислить грехи, можно, конечно.
В.Р. Легойда:Да, я видел, ходит по Москве такой полный перечень грехов. Самый полный.
О. Игорь Фомин: Да, он, мне кажется, составлен на основании требника Петра Макеева. Там замечательные вопросы к исповеди — просто земля под ногами горит, когда их тебе задают! Но задача пастыря — не запугать человека тем, что он такой-сякой немазаный, а наоборот, воодушевить его, напитать его любовью. Показать, что оказывается, тебя любят. Ты — грешник, последний грешник, плачущий и кающийся, а тебя вдруг любят! Вот этому можно научить? Я считаю, что показать это можно, но не знаю как. В педагогических институтах студенты ходят на уроки практиковаться с детьми. А здесь — может быть, можно как-нибудь ходить общаться к каким-то великим людям. Или просто к духовнику Лавры или монастыря, где ты учишься.
Студент: В каких случаях священник вправе не читать разрешительную молитву? Не могли бы вы перечислить случаи, когда это стоит делать? И еще, может быть, вы подробнее расскажете об епитимье, об отлучении от Причастия?
В.Р. Легойда:Давайте сначала поясним для нашей аудитории, что такое разрешительная молитва!
О. Игорь Фомин: Разрешительная молитва — это заключительный акт примирения кающегося с Богом. После исповеди священник читает над исповедавшимся молитву, в которой он здесь, на земле, по слову Спасителя, разрешает и отпускает грех. После разрешительной молитвы человек избавляется от этого греха. Я подчеркиваю, именно освобождается. Это Таинство непреложно совершается над каждым истинно кающимся человеком.
Отлучение от Причастия — это очень деликатный вопрос. В свое время я слышал из уст нескольких людей, очень авторитетных, в том числе и уже почившего епископа, что приходской священник, то есть не архиерей, может отлучить человека от Причастия не более, чем на одну Литургию.
В.Р. Легойда:А если человек приходит, исповедуется, но священник по какой-то причине считает, что не может его допустить до Причастия, он не читает разрешительную молитву?
О. Игорь Фомин: Нет, он может прочитать разрешительную молитву, отпущение греха совершается. Но священник, по каким-либо обстоятельствам, ссылаясь на какие-то канонические правила, отказывает в Причастии.
В.Р. Легойда:А что, есть какие-то канонические правила, которые говорят: вот в таком, таком и таком случае нельзя допускать к Причастию?
О. Игорь Фомин: Да, есть своего рода «скелет», свод таких правил, на которые священник должен ориентироваться. В том числе и что в таких-то и таких-то случаях он не может допустить к Причастию. Даже определены сроки отлучения — до чуть ли не пожизненного отлучения от причастия. Но это может совершить правящий епископ. А приходской священник, — мне это очень нравится, и я пытаюсь этого придерживаться, — может отлучить от Причастия только на одной Литургии. Он может наказать чадо возлюбленное, сказать: «Знаешь что, сегодня ты не будешь причащаться ввиду тяжести твоего греха. Ты должен осознать, что не достоин приступить к Таинству».
Но к кому это можно применить? К тому, кто вкусил сладость Причастия, кто без этого жить не может. А если приходит человек новоначальный, который первый раз пришел в храм, и начинает говорить: «Батюшка, я блудник, я убийца, я то, пятое, десятое…»?
Был у нас такой случай. Приехал один священник, который никогда в жизни не исповедовал. Он исполнял свою череду в одном монастыре, и его никогда не ставили на исповедь. Он служил Литургию, совершал какие-то требы, заведовал какой-то определенной хозяйственной частью, но с исповедованием никогда не сталкивался. Приехал он к нам на приход и вдруг попал на исповедь. К нему пришли два человека, которые покаялись в таких грехах, что он взял и отлучил их от Причастия на полгода. Потом приходит и спрашивает: «Что вы делаете вот с такими-то и такими-то грешниками? Я их отлучил на полгода». Мы спрашиваем: «А они знают, от чего вы их отлучили?». Он говорит: «Не знаю, они никогда в жизни не исповедовались и не причащались». То есть он их отлучил от того, чего они и не знали. И вот здесь очень важно чутье священника. Можно было сказать этим людям, что они всю жизнь были отлучены от Причастия, а теперь пришли в себя, осознали свои грехи, и может быть, им надо прийти в Церковь.
Как Марии Египетской, помните? Замечательное, очень живое и прекрасное житие!
Она ехала на пароходе в паломничество, и весь этот путь блудила. А потом вместе с этими паломниками решила пойти и поклониться Кресту. И вдруг ее останавливает неведомая сила. Все входят, а она пытается — и не может войти! И она ужаснулась, она вдруг осознала все, покаялась и получила прощение. Потом она зашла и причастилась, а после этого ушла в пустыню — сохранять ту Благодать, которая ей была дана. Не зарабатывать Царствие Небесное, как мы очень часто воспринимаем, а именно сохранять ту Благодать, которую она получила.
Отлучение от Причастия — это очень тонкая грань.
Был вопрос об епитимье. Тоже отвечу из личного опыта. На кого можно возлагать епитимью? Естественно, на любого человека, который осознает свой грех. Но какую епитимью можно возлагать? Если ты даешь человеку, допустим, двадцать поклонов каждые полчаса, до конца жизни, то для тебя этот конец скоро наступит, потому что священник должен выполнять в два раза больше — сорок поклонов. Тогда епитимья у священника всегда будет очень взвешенной и разумной, она будет реальной. Ведь священник будет вместе с этим человеком сострадать его грех.
Когда человек сейчас приходит на исповедь, он наклоняет голову к Евангелию, и священник накрывает его главу. А раньше священник клал руку на выю, на шею кающемуся, и произносил слова: «Твои грехи я беру на себя». Совсем другая молитва, не та, которая сейчас. И это свидетельствует о том, что церковь живет. Священник берет на себя эти грехи, то есть он должен нести епитимью вместе с кающимся — вместе с этим замечательным человеком, который пришел и покаялся, избавился от этого греха, но который должен его хорошо осознать. Епитимья это не наказание — это исправление, это восстание человека в духовную жизнь.
В.Р. Легойда:Спасибо. Батюшка, разговор у нас получается неспешный, и, наверное, это правильно, поскольку тема такая, о которой наспех говорить нельзя. Но, если позволите, у меня есть несколько практических вопросов, которые хотелось бы Вам задать. И у ребят, наверное, вопросы тоже есть.
Когда человек готовится к исповеди, естественно, он волнуется и у него возникает стыд. Особенно, если это первая исповедь. Как это волнение преодолеть, и нужно ли преодолевать этот стыд? Нужно ли заходить бесстрашно?
О. Игорь Фомин: На первой исповеди стыд и волнение преодолеть невозможно. Можно себе помочь. Человек очень часто готовится к исповеди: и помолился дома, и вспомнил все свои грехи. Например, как в семилетнем возрасте залез в чужой сад, украл там яблоко, потом пнул кошку… Вот он все это вспомнил, и дошел до более серьезного своего возраста, когда уже и грехи серьезнее. Можно себе помочь — записать, сделать какую-то шпаргалочку, чтобы от волнения ничего не забыть.
А волнение на исповеди обязательно будет, будет и стыд. И это прекрасно, это свидетельство того, что мы еще живы, не на кладбище пока. А записать нужно, чтобы ничего и не утаить. Если человек на исповеди специально что-либо утаивает, это сугубый грех.
В.Р. Легойда:Батюшка, а как часто надо исповедоваться?
О. Игорь Фомин: Вы знаете, это глубоко индивидуальный вопрос. В монастыре есть практика ежедневного исповедания помыслов.
В.Р. Легойда:Но это не исповедь. Насколько я понимаю, там духовник может даже не быть священником.
О. Игорь Фомин: Но это все равно открытие своих помыслов. А в мире, мне кажется, совершение греха не должно проходить для человека бесследно. То есть он должен, в первую очередь, самостоятельным быть перед Богом. В конце вечерних молитв есть молитва, в которой перечисляются грехи. И чтобы это не было бездумным перечислением грехов, многие духовники, многие священники советуют вместо этой молитвы покаяться в своих грехах, которые ты совершил за этот день.
Но это не значит, что покаялся и забыл. Может быть, нужно где-то даже зафиксировать эти грехи и на ближайшей исповеди их упомянуть. Как часто исповедоваться — раз в неделю, раз месяц, раз в полгода, — определить невозможно. Здесь каждый должен для себя сам определить. Для кого-то надо раз в день поисповедоваться, а для кого-то раз в неделю, раз в две недели… Но это надо совершать часто.
Студентка: Батюшка, а может быть, вы подскажете — во время подготовки к исповеди что взять за основу? Как вообще понять, в чем ты согрешил, в чем ты должен покаяться?
В.Р. Легойда:Да, вот, скажем, человек хочет покаяться, но он не знает в чем!
Студентка: К примеру, гордыня. Может быть, я с этим живу, и мне это не мешает жить. Почему я должна каяться?
О. Игорь Фомин: При подготовке к исповеди есть два пути — правильный и неправильный. Можно сказать: «Я — как все: тихонечко покуриваю, немножечко выпиваю. Тихонечко то делаю, тихонечко это, но это же все делают! Посмотрите, мой сосед еще сильнее выпивает!» Это неправильный путь. Правильный путь — сказать себе: «Какой я плохой!»
Мне нравится святитель Игнатий Брянчанинов, его труд о подготовке к исповеди, который сейчас во множестве распространен, где он перечисляет грехи, не объясняя их. Можно взять за основу «Исповедь» Блаженного Августина, но только один раз в жизни. Общественное покаяние все-таки сильно отличается от глубоко личного, и я полностью уверен, что Блаженный Августин пишет не обо всем, а о том, что полезно Церкви. Он не мог говорить только о своей личности, он был человек публичный и должен был обязательно видеть в свой исповеди пользу для всей Церкви. За основу берите свое самоуничижение — «Какой я плохой!» Это толчок. Не надо сразу говорить о том, что Господь вас сразу помилует, не надо впадать в крайности.
В.Р. Легойда:Вот вопрос, который наверняка волнует многих мирян — исповедуются ли священники и епископы?
О. Игорь Фомин: Да, конечно, мы исповедуемся, и стараемся исповедоваться часто. В многоштатных приходах — там, где служит несколько священников, — это делать намного легче, потому что ты можешь в любой момент прийти к своему собрату и поисповедоваться. Вот в одноштатных приходах это сложнее. Особенно, в деревенских, где священник по полгода не выезжает, допустим, из какого-нибудь Чкалова за Полярным кругом. Там это сложнее, но все равно исповедь обязательно совершается. В каждой епархии есть свои духовники, а если у тебя нет духовника или твой духовник почил, ты всегда можешь воспользоваться епархиальным духовником. Чего и вам желаю — исповедуйтесь как можно чаще!
В.Р. Легойда:Батюшка, я думаю, что наш разговор сложно закончить, поскольку тема большая и, наверное, мы к ней еще не раз будем возвращаться. Но я бы хотел попросить вас подвести итог. Может быть, вы хотите сказать еще несколько слов, обращаясь к присутствующим в студии и к нашим зрителям?
О. Игорь Фомин: Тема, которую мы сегодня затронули, дорогие братья и сестры, очень актуальна в наше время. Она всегда была актуальна, потому что новое рождение человека, обновление его сердца и души, в этой жизни надо переживать как можно чаще. Пусть исповедь, покаяние будет неотъемлемой частью вашей жизни.
Что принесут в вашу жизнь исповедь и покаяние? Соединение со Христом. Для многих это абстрактное имя, но соединение со Христом — это соединение с Любовью. Бог есть Любовь. Кто хочет по настоящему войти в общение со Христом, должен пройти через дерево своей гордыни — как евангельскому мытарю Закхею, которому для того, чтобы увидеть Христа, увидеть Любовь, пришлось залезть на дерево. Ему, почтенному старику, пришлось залезть на дерево стыда! Вот на это дерево стыда я желаю залезть каждому присутствующему в этой аудитории и нашим зрителям. Пусть каждый залезет на дерево стыда своих грехов, пусть залезет один раз, но потом в сердце его остановится Христос, как Он остановился в доме Закхея-мытаря. Из множества людей он выбрал Закхея, сказав: именно у тебя мне придется сегодня вечерять, именно ты готов сегодня к тому, чтобы принять меня в дом. И после этого Закхей полностью изменился.
Дорогие братья и сестры, пользуйтесь исповедью! Залезайте на дерево своего стыда, чтобы в вашем сердце жил Христос, жила любовь.
В.Р. Легойда:Спасибо, дорогой отец Игорь!
Дорогие друзья, я, в свою очередь, хотел бы сказать, что тема, о которой мы сегодня говорили, не просто важная, не просто глубокая, сложная и в каком-то смысле, нескончаемая, но еще и такая, о которой бессмысленно только говорить. Это нужно обязательно попробовать.
Вы смотрели «Русский час» с журналом «Фома». Встретимся через неделю. Не сомневайтесь!
http://www.fomacenter.ru/index.php?issue=1§ion=88&article=1566
