 |
| Альфа и Омега | Священник Алексий Тимаков | 03.02.2006 |
Они назвали их матерной бранью. Говорю об этом потому, что, по моему разумению — это боль нашей земли, которую наши деды называли уделом (то есть владением) Матери Божией, а теперь мы на Нее от мала до велика восстаем и еще удивляемся, что у нас крокодил не ловится и кокос не растет. Не это ли хульное неистовство является причиной катастрофического распада семьи? Не из-за этого ли в нашей стране такое количество беспризорных детей, а в детских домах выстраиваются очереди иностранцев, желающих усыновить хоть какого-нибудь, хоть самого больного ребеночка, так как у нас они не востребованы? Не следствием ли этого наша страна беспрецедентно лидирует по количеству абортов, вину за которые наравне с матерями всецело должны разделять и отцы? Разве это не война, причем не только с материнством, но и вообще со всем укладом нормальной жизни? Пока нравственный принцип не будет соблюдаться самим народом, страна ничего путного миру не даст. А внедрением этого нравственного принципа как абсолютного табу у нас сейчас просто некому заняться, кроме священства, так как «люди культуры» в основном перешли на сторону врага.
И еще одно необходимое условие пастырского служения — это полная и безграничная солидарность исповедника с пасомым. Безусловно, у каждого священника среди его прихожан есть его присные, горячо любимые и преданные чада, от прихода которых и душа радуется, и сердце согревается, с которыми установлено полное взаимопонимание, и всегда знаешь, что, что бы ты им не сказал, они всегда всё воспримут адекватно. Но есть и такие, при появлении которых подкатывает некоторая оторопь, ибо, по-видимому, не чувствуешь их боль как свою и не находишь, что им ответить. А есть и такие, в искренность которых попросту не веришь и ощущаешь свою отчужденность, не воспринимаешь их своими близкими. Конечно, по большей части это их «заслуга», это они стараются не подпускать к себе священника совсем уж близко, выдерживать дистанцию, а то и достаточно агрессивно отстаивают свое «право» на грех. Но многие ли из нас смогут подойти к проблеме отчужденности так же, как владыка Антоний? «Помню, когда я был молодым священником, у меня в приходе был человек, от которого я приходил в ужас и отвращение, и внутреннее содрогание. И однако мне было ясно, что если я не могу сказать, что даю через себя, в себе место молитве этого человека, если я не могу сказать перед Богом: „Он и я — одно“, то я не имею права служить литургию за него. Помню, я приходил в церковь за два, за три часа перед службой, стоял перед царскими вратами и бился, и бился до момента, когда мог, наконец, сказать: „Да, Господи, пусть через меня пройдет молитва этого человека; я его признаю как плоть от плоти моей и кровь от крови моей, хотя переживаю его как проказу“. И так в течение больше десяти лет пришлось бороться. И так борются бесчисленные люди. Конечно, не все так плохи, у других людей больше горения, больше духа, больше силы, пусть так; но рано или поздно каждому, может, придется поставить вопрос: могу ли я сказать об этом человеке: „Он плоть от плоти моей, он кровь от крови моей, и мы перед Тобой, Господи, как одно; или вместе нас спаси, или вместе отвергни!“» [1]. Думаю, что слова о борении бесчисленных людей, отнесенные к священникам, и, тем более об имеющих большее горение, связаны с исключительной верой владыки Антония в человека. Скорее мы попросту отмахиваемся от подобных проблем или вообще не замечаем их. Скорее наше кредо может быть сформулировано следующим образом: Ну, я тут, Господи, поработал, попытался кое-что сделать, ну не получилось и не получилось, — что же тут поделаешь? Меня Ты, конечно, спаси, ну, а с этим делай, что хошь. Я хорошо запомнил одного рыжего семинариста, от общения с которым ограждал многих своих пасомых и в глаза которому сказал, что ему не верю. Он на это тут же мне ответил, что не воспринимает меня как священника, и правда в его словах есть — у меня не получается быть солидарным с ним, скорее он мне чужд. А он — вряд ли волк, только я не воспринимаю его как овцу.
Идти одному трудно, почти невозможно. Даже ко Христу. Всегда ощущаешь свою недостаточность, свое несоответствие масштабу того пути, который выбрал. Легче идти за кем-то, зная, что ему-то хоть что-то удалось. Именно здесь, на земле. Именно в наше время. Значит, это принципиально возможно. Опыт канонизированных святых и житийной литературы, безусловно, бесценен, но соприкосновение с ними начинается с икон, мощей или с повествовательной формы. Когда же ты знаешь, что есть твой современник, у которого ты брал благословение, чьи проповеди ты слушал или хотя бы просматривал видеозаписи или слушал аудиобеседы, то появляется надежда, что не все потеряно даже для тебя. Именно здесь владыка Антоний проторил ту дорогу, по которой уже можно двигаться по его следу. И этот след зрим и ощутим. И в этом смысле Владыка для меня является путеводителем ко Христу. Главным условием возможности этого пути Владыка полагал молитву, которую он рассматривал как очное предстояние Живому Богу, живым святым. «На этом пути есть несколько вещей, которые священник должен делать. Первое — молиться; предстоять перед Богом за паству, за народ. Но предстоять за народ не значит чувствовать себя отдельным, привилегированным человеком, который имеет доступ в алтарь и возносит молитвы. Предстоять перед Богом за народ значит чувствовать себя настолько единым с этим народом, что каждый крик этого народа, каждый стон, каждая мольба, каждый возглас покаяния, каждая радость проходит через него, как вода течет по желобу. А это порой бывает страшно <…> Если человек умеет стоять перед Богом в сокрушении сердца, в посильной любви, то будь он праведник или грешник, он может послужить во спасение другим людям» [2].
О необходимости молитвы как условия жизни священника говорят все опытные исповедники и духовники. Об этом глубоко и проникновенно предупреждал меня отец Владимир Жаворонков, когда допускал к священнической хиротонии: Никогда не оставляй молитвенного правила! Как бы ты ни устал! — И его наставление почитаю одним из драгоценных в моей жизни. Здесь важно даже не то, что было сказано, а как это было сказано. Это зримым образом с раннего детства отпечатлелось в памяти: когда вечерами, отправляясь в кровать, я шел к отцу пожелать ему «Спокойной ночи!» и взять благословение, то заставал его неизменно стоявшим перед иконами с молитвенником. Это тот путь, который большинство из нас только начинает нащупывать. Ведь мне значительно легче вынуть частичку на проскомидии за просивших у меня помолиться за них, с твердым упованием, что Господь Сам ведает их беды и нужды, чем напрячь всю свою память и припомнить самому боль этих людей. Научиться же молитвенному пути невозможно, не научившись внимать Богу и ближнему. «Одна из вещей, на которых я настаиваю всегда: молодой священник в простой обстановке или более опытный священник в порядке духовного руководства в первую очередь должен научиться молчать, — молчать глубоко и прислушиваться к тому, что человек на самом деле говорит, и к тому, что Дух Святой в нем совершает» [3]. То есть, молитвенное общение в этом смысле возможно не только между Богом и человеком, не только между человеком и святыми, но и между людьми. Причем не только с живыми собратьями, но и с усопшими.
В истории, рассказанной Владыкой, о человеке, случайно застрелившем свою невесту, постоянно в этом каявшемся и не находившем покоя, есть очень много для постижения тайны такой молитвы. Обращаясь к этому человеку, Владыка говорит: «„Слушайте, вы убили Машу и стали просить прощения у Христа, Которого не убивали, у священника, которого не убивали; вы делали добро тем людям, которые ничего общего с Машей не имеют. А вы когда-нибудь думали просить прощения у Маши лично?“. — Он удивился: „А как это сделать? Маша же умерла“. Я ответил: „Либо она умерла окончательно, бесповоротно, если вы не верите в вечную жизнь; тогда не о чем волноваться, дело конченное. Либо вы верите в вечную жизнь, и тогда она жива, она с Богом, она сейчас просветленная Божественной любовью, и она — единственный человек, который может вас простить. Потому что и Бог не может простить вас без ее прощения <…> Если Маша вас не простит, то что может Христос сделать? Потому что когда вы встретитесь лицом к лицу в вечности, все равно между вами будет эта же ужасная трагедия“. — „Что же делать?“. Я говорю: „Вот когда я уйду, прочтите вечерние молитвы, а потом сядьте и поговорите с Машей. Все ей расскажите, о том, что случилось…“ <…> Он так и поступил. Я его встретил через несколько дней и спросил: „Ну что?“. И он ответил: „Я нашел мир. Я Маше все рассказал, я говорил с ней долго, излил всю душу и потом замолчал. И вдруг на меня сошел такой мир, какого я никогда в жизни не переживал. Теперь я знаю, что прощен и что когда я встречу Машу в вечности, мы встретимся с той же любовью, с которой мы расстались“» [4].
Он сам шел за кем-то, кого знал лично, кто был для него путеводителем. В лихолетье еще младенцем вынесенный на чужбину, он явился семенем той веры, которая хранила наших предков, и донес ее до нас, не отвернувшись, как многие его современники, лишенные отечества, от нашей несчастной Родины, и остался верен до конца как ей, так и Русской Православной Церкви, оказавшись таким образом одним из самых верных хранителей традиции. И ко всему прочему семя этой веры принесло плод на, казалось бы, чуждой британской почве, тем самым утверждая и нас в верности выбранного пути и открывая Владыку как продолжателя апостольского служения в наши дни. Это апостольское служение как дар и обязанность становятся условием бытия для каждого православного христианина, ибо, по мысли Владыки, независимо от того, несет ли он священный сан или нет, всякий христианин послан в мир быть проповедником Христа, свидетелем вечной жизни, путеводителем других в Царство Небесное. «Поэтому то, что я имею сказать, относится, разумеется, в первую очередь к священнослужению, но относится также к царскому священству всех верующих» [5]. И если в неправославной Британии удалось Владыке найти отзывчивые к православной традиции сердца, то наша прямая обязанность не терять веру в наших соотечественников, отбившихся от Христова стада, и с надеждой и любовью без устали возвещать им забытую ими радость церковную, потому что «чужих» нет [6] или не должно быть для нас: по слову Христову, есть у Меня другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести (Ин. 10:16). Сложность заключается в том, что мы, увы, говорим совсем не на языке Владыки. Сочетание простоты и глубины без использования заковыристых слов и корявых выражений составляют особую обаятельность и притягательность его по-настоящему русской речи, до которой нам никогда не удастся дорасти.
Безусловно, существует Евангелие и святоотеческая традиция его прочтения, являющиеся основой нашего пути. Дорогу к этой традиции помогает отыскать слово Владыки. Бесспорно, мысль изреченная есть ложь, но если эта мысль пропущена через сердце, через душу и вкладывается в другое раскрытое сердце, с жадностью готовое ее воспринять, то такая мысль уже не просто изреченная, — она прочувствованная, и она оказывается способной передать самое сокровенное, не исказив истины. Такой силой мысли обладали пророки, ибо пророк — это человек, не имеющий слова лжи. Такой силой мысли обладает слово Сурожского архипастыря, ибо он не просто призывает, но и сам «на новом языке говорит вечные истины» [7]. И в этом смысле Владыка — явление пророческое в наши дни — несть лести в нем (Ин. 1:47).
Уровень требований, которые предъявляет владыка Антоний к пастырскому служению каждого из нас, обязывает с оторопью всмотреться в свою поступь: не являемся ли мы сами заблудшими пастырями блуждающего стада Христова, слепыми вождями слепых (см. Мф. 15:14), ибо уж больно чувствуется несоответствие этим критериям. Надежда только на одно, что научимся бережному отношению к тому дару, который вручил нам Христос и возгласом Аксиос! подтвердила Церковь. Что станем мы той тонкой хирургической перчаткой, которая благодаря своей хрупкости не мешает хирургу творить земные чудеса своей рукой. Ибо «мы должны быть настолько гибки, настолько тонки, чтобы мудрая рука Божия могла руководить каждым движением» [8].
[2] Там же. С. 22−27.
[3] Там же. С. 97.
[4] Там же. С. 318−319. См. также по поводу подобного подхода к молитве: Монахиня Ксения Смирнова. По вере вашей будет вам… // Альфа и Омега. 2003. N 4(38). С. 206−220.
[5] Митрополит Сурожский Антоний. Указ. соч. С. 13.
[6] Там же. С. 25.
[7] Там же. С. 34.
[8]Там же. С. 45.
«Альфа и Омега», N 42
Опубликовано на сайте Православие и современность
http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/01church/1041.html
