«Русское или советское?»: к дискуссии вокруг книги прот. Георгия Митрофанова «Трагедия России: „Запретные“ темы истории ХХ века»

Книга о. Георгия Митрофанова «Трагедия России. „Запретные“ темы истории XX века» (СПб, 2009) принадлежит к числу тех книг, которые не имеют целью дать окончательный ответ на поставленные в них вопросы. Это сборник статей, проповедей и речей о. Георгия за последние годы, которые объединены общей темой — русская история XX столетия, особенно то, что в советское время не подлежало обсуждению. В этом смысл подзаголовка «запретные темы…». Статьи и речи посвящены Белому движению, проблеме конформизма в первые годы Советской власти, новомученикам, началу церковного возрождения во время Великой Отечественной войны, проблеме «власовского» движения и некоторым вопросам новейшей российской истории — правление Б.Н.Ельцина, «мутации» коммунистического сознания и т. д.

Книга призвана пробудить интерес и дискуссию к определенным темам русской истории прошедшего века. И вот это ее назначение уже во многом выполнено. Из тех, кто возражает о. Георгию, в первую очередь стоить отметить его коллегу по Петербургской Духовной Академии диакона Владимира Василика — петербургского византиниста, специалиста по византийской литературе и гимнографии, преподавателя Духовной Академии и Санкт-Петербургского Государственного Университета. То, что книга вызвала такое внимание со стороны не-руссиста, говорит о ее общественном значении. В этом и цель книги — подвигнуть читателей к размышлениям о спорных «узлах» русской истории. Какое место в современном русском сознании должно занимать Белое движение? Был ли Советский Союз продолжением русского государства, или же отсутствие самого названия Россия на протяжении 70 лет в достаточной мере характеризует то, как это государство соотносилось с «исторической Россией»? А в этом контексте — была ли борьба против коммунизма на стороне нацистской Германии предательством, подвигом или же одной из многочисленных русских трагедий? Восстановлена ли «историческая Россия» после падения коммунизма, при всех несовершенства современного российского государства? Именно на эти вопросы о. Георгий Митрофанов и о. Владимир Василик нередко дают разные ответы.

Предисловие к книге написано епископом Агапитом Штутгартским, викарным архиереем Германской епархии Русской Зарубежной Церкви. Интересно, что в предисловии Владыки Агапита (как и в послесловии П.Е.Бухаркина) ничего не говорится о самой дискуссионной части книги — о власовском движении. А именно это больше всего интересует оппонентов о.Георгия.

С этого и начнем. Сегодня уже очевидно, что никакой «власовской армии» по большому счету не было. Если сам генерал А.А.Власов попал в плен в 1942 г., то официальное разрешение от нацистов на создание армии он получил лишь в 1944 г. Весной 1945 г, она состояла из одной полноценной дивизии (первая дивизия РОА генерала Буняченко) и двух других, чья комплектация так и не была завершена. Сам Власов был изолирован немцами от командования этой армией даже в последний месяц войны. Единственное участие первой дивизии в боях (не считая попыток ввести ее в бой 11 апреля 1945 г.) — поддержка Пражского восстания 6−8 мая, где дивизия выступила против немецкого СС-вского гарнизона на стороне восставших! Покинуть Прагу пришлось из-за приближения Советской армии, за несколько дней до того не спешившей поддержать восстание (как и в Варшаве в свое время) по причинам политическим. Все годы пребывания у немцев Власов был не подлинным военачальником, но лишь примером советского генерала, героя битвы под Москвой, в плену перешедшего на сторону немцев. Своего рода «брэндом». Немцы вовремя умели использовать его в целях пропаганды, не давая Власову никакой возможности для действий. Так что никто не шел «широкими полями на восходе солнечных лучей», и не было никакого «боя с большевиками за свободу родины своей». И это знали солдаты РОА, когда сдавались в плен Советской армии, поверив ложным обещаниям о прощении.

Наверное, мы никогда не узнаем подлинных причин, побудивших плененного советского генерала перейти на сторону врага: осознание того, что коммунизм есть страшнейшее зло, желание помочь военнопленным, стремление стать у власти после возможной победы немцев или же внутренний слом, произошедший с ним в плену (ср. немецкий фельдмаршал Паулюс после Сталинграда). Несомненно то, что Власов не был подлинным сторонников фашизма. Это подтверждается его последовательным отказом от участия в антиеврейской пропаганде и уничтожении евреев (а это было одной из важнейших составляющих частей нацистской идеологии) и в отказе создать русскую дивизию СС, которая могла бы пополнить ряд других национальных дивизий.

Если реального участия собственно власовских частей в войне не было, то нарицательное имя «власовцев» было на слуху. Почему? Что оно значило и для населения, и для советских солдат, и для советской идеологии? Когда я спрашивал о них советских ветеранов, отношение было, на удивление, уважительным. Власовцы (скорее утопические, чем реальные) ассоциировались, судя по всему, отнюдь не с карательными акциями и не с национальными отрядами по охране немецких лагерей, а в самом деле с теми, кто решил присоединиться к той «Krieg gegen Bolschevizmus,» которая официальным образом была провозглашена гитлеровской Германией. Если нацистские идеологи вплоть до самого конца войны не решались из-за своего расизма на формирование самостоятельных русских частей, то советские солдаты, массово сдававшиеся в германский плен в начале войны, по началу воспринимали немцев действительно как борцов с коммунизмом, а соответственно как друзей тех, кто помнил коллективизацию, террор тридцатых годов или чекистские репрессии на территориях, отошедших к Советскому Союзу в 1939 г.

Помнили немцев и по последнему году Первой Мировой, когда немецкая оккупация охваченного гражданской войной юга России означала в первую очередь восстановление хоть какого-то порядка. Кстати, эти воспоминания о тех немцах нередко погибельным образом удерживали евреев от бегства перед наступлением немецкой армией, несмотря на известия об «окончательном решении еврейского вопроса» на оккупированных территориях. Эти слухи уж очень противоречили воспоминаниям о немцах прежней войны. Наверное, так было и с теми солдатами, которые сдавались в плен в начале Великой Отечественной и верили А.А.Власову, что им предстоит принять участие в Освободительном движении. Генералы Вермахта с самого начала войны, с начала массовых сдач в плен советских солдат и офицеров, предлагали сформировать русскую армию, которая сражалась бы вместе с ними действительно против коммунизма. Но в том-то и дело, что гитлеровская Германия была по своей официальной идеологии так же далека от прежней Германии, как сталинский Советский Союз от «исторической России». Могли ли это понимать простые солдаты (и даже простые генералы), к тому же попадавшие под давление тоталитарной пропаганды? Так что по-прежнему остаются в силе слова А.И.Солженицина о том, что не перешедшие на сторону немцев пленные солдаты предали свою родину, но «родина их предала». И совсем другое дело — те, кто действительно принимал участие в нацистских зверствах на оккупированных территориях и в лагерях. Можно напомнить, что в настоящее время в очередной раз идет суд над членом украинского контингента лагеря Треблинка Иваном Демьянюком (предполагаемым «Иваном Грозным»), выданным Соединенными Штатами немецкому суду. Но это как раз не имеет отношения к «власовцам». Как, кстати, и русские части на Западном фронте: Власов неоднократно пытался опротестовать это решение немецких властей, но, как мы помним, влияния на их решения он никакого не имел.

Кажется, что вопрос участия советских граждан в войне на стороне Германии является частью более общего вопроса, стоявшего перед европейцами в 30е гг.: что лучше — фашизм или коммунизм? Западная интеллигенция перед войной оказалась будто бы перед выбором между двумя тоталитаризмами. Но отвратительны как дифирамбы Сталину французских писателей на фоне Беломор-канала, так и письмо немецких интеллектуалов, во главе с Хайдеггером, в поддержку Гитлера. Выбор между тоталитаризмами — это ложный выбор! Результатом такого ложного выбора стала мясорубка Второй Мировой войны. В дискуссии вокруг книги о. Георгия мы будто бы вновь становимся перед таким выбором: за кого стоило воевать? Большинство русского народа свой выбор сделало, так что вряд ли русской традиции грозит «власовщина», как опасается о.В.Василик.

Но не стоит забывать то, как различные этапы войны охарактеризовал в 1946 г. генерал А.И.Деникин, герой антибольшевистского сопротивления в годы Гражданской войны: «Первый период войны… Защита Отечества. Возросший престиж нашей родины… Героический эпос русского народа. И в душах наших не было тогда сомнений. В помыслах своих, в чувствах мы были едины с народом. С народом, но не с властью. Но вот, когда красная армия вышла за пределы российских земель, большевицкий Янус повернулся к миру своим подлинным лицом. Ибо по мере того, как советская стратегия на штыках российских несла народам освобождение, советская политика претворяла его в порабощение». (Цит. по «Трагедия России». С.39). Это необходимо помнить! Как Вермахт расчищал дорогу для СС и Гестапо, так и Советская армия с 1939 г. — для всего того, чем был известен сталинский режим. Какова в этом ответственность самих военнослужащих? По принятым сегодня представлениям — юридической ответственности тут нет. Но кто из советских или германских офицеров не знал о том, что будет твориться в их тылу?

Русская эмиграция, в первую очередь эмиграция во Франции, в своем большинстве оказалась той частью русского народа, которая отказалась сделать выбор в пользу одного из тоталитаризмов. Об этом свидетельствуют святые русского зарубежья. Не так давно были прославлены мученики — мать Мария (Скобцова), священник Дмитрий Клепинин, Георгий Скобцов и Илья Фундаминский, погибшие в немецких лагерях за действенную помощь гонимым в оккупированной нацистами Франции. Французское сопротивление в значительной степени состояло из русских эмигрантов, одним из которых был и будущий митр. Антоний (Блум), в то время хирург, приявший монашеский постриг перед уходом на фронт. В Германской епархии зарубежной церкви также был недавно прославлен как мученик Александр Шморель (1917−1943). Он был смешанного русско-немецкого происхождения, гражданин Германии, ставший организатором немецкого антифашистского движения «Белая роза». В 1943 г. Александр был гильотинирован нацистами. Не считает ли его о.В.Василик изменником своей родины и предателем, если он уклонялся от службы в Вермахте, соглашаясь лишь на медицинскую службу, и боролся во время войны против своего государства? Вот это святые русского зарубежья, ставшие мучениками от немецкого тоталитаризма, но не сделавшие выбор в пользу тоталитаризма советского. О мучениках от советского тоталитаризма упоминать не будем, так как они известны куда больше.

С советской точки зрения А.А.Власов всегда будет предателем, а с русской — трагической фигурой. Но русское и советское — не одно и то же. И это необходимо помнить в отношении всей истории коммунизма и его жертв в XX столетии.

Особая тема книги — Белое движение. Казалось бы, для православных в России здесь нет никакого вопроса: Белое движение — последняя, и героическая, попытка сохранить ту самую «историческую Россию». Для о.В.Василика это не так, поскольку «водораздел» русской истории проходит не по октябрю, а по февралю 1917 г. Отчасти это верно — революция началась в феврале. Но все же степень преемства совершенно иная. Император Николай II сам отрекся от престола: «В эти решительные дни в жизни России, почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть» (Манифест об отречении). Если бы Государь Император считал отречение от престола однозначным предательством, то вряд ли бы его могло сломить какое-то бы ни было давление генералов. Россия — не первая и не последняя из стран, которая совершила (бы) переход от монархии к республике, не потеряв своего лица. Это знал и Святейший Синод, призывая в своем послании к «Верным чадам Православной Российской Церкви» от 9 марта 1917 г. «оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо России, доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы». Так что и созыв Учредительного Собрания (вспомним Смутное время XVII столетия), и лояльность Временному правительству были все еще в контексте подлинной русской государственности. Другое дело — октябрьский переворот, уничтоживший само имя России. То, что белые были самых разных политических убеждений, включая крайне левых, еще не отрывает их от России.

Если говорить о кровопролитии Гражданской войны, но у белых и красных оно было не просто разных масштабов, но и разной природы. Белые действовали по старым меркам, если угодно — по Столыпинским: человек мог быть повешен за свое личное членство в большевистской партии или явную помощь Красной армии, как Столыпин вешал террористов, взятых при совершении преступления. Речь не шла о том стратоциде, которого изначально и в течение десятилетий придерживались красные — уничтожение всех слоев общества, сословий, религиозных общин, групп и наций, которые могут быть враждебны новой власти. Почему белое движение оказалось под подозрением у оппонентов о.Г.Митрофанова? Это хорошо выразил д.ф.н.А.Л.К. в эфире «Православного радио Санкт-Петербурга» от 30 июля 2009 г. «Быть может спасение России в том, что после революции власть не оказалась в руках у либералов, но у тех, кто смог ее крепко держать в руках. И русская государственность была таким образом сохранена. Без уничтожения „пятой колонны“ смогла ли Россия победить во Второй Мировой войне?». С этой точки зрения Сталин начинает становиться куда более истинным русским правителем, чем все белогвардейцы-либералы с их идеями народного волеизъявления на Учредительном собрании, сохранением частной собственности и продолжением союза с западными демократическими странами. В отношении Сталина появляется концепция «двух Сталиных» — плохого (на начальном интернационалистическом этапе) и хорошего (с начала войны или даже с конца 30х). Национал-коммунизм начинает казаться чем-то более приемлемым, но не на его ли постепенном укреплении в советской идеологии оказался идейно обоснован союз Советского Союза и гитлеровской Германии с лета 1939 до июня 1941 г.