 |
| Православие.Ru | Иеромонах Иоанн (Лудищев) | 12.08.2009 |
— Отец Антоний, какие советы давал отец Иоанн (Крестьянкин)?
— Отец Иоанн никогда никому не навязывал свое мнение, никогда не любил повторять и заставлять, не любил наставлять второй раз по одному вопросу. Батюшка часто меня оставлял, когда беседовал с кем-то. Наверное, для того, чтобы я набирался опыта. Был такой случай: некий священнослужитель пришел к батюшке и задал вопрос. Отец Иоанн ответил ему отрицательно, и их разговор продолжился. Через какое-то время собеседник повторил свой вопрос, батюшка сослался на святых отцов. Но когда священник в третий раз задал тот же самый вопрос, отец Иоанн сказал: «Поступай, как знаешь». Я дерзнул спросить батюшку, почему на один вопрос он дал, по сути дела, три разных ответа. Он ответил мне так: «Это не я, это Святое Писание, Евангелие, где сказано: „Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи Церкви; а если и Церкви не послушает, то да будет он тебе как язычник и мытарь“».
У меня самого был подобный эпизод. Одна послушница попросила у меня благословение на поездку домой в Сочи (на субботу и воскресенье), я промолчал. Она, видимо, решила, что я ее благословил, и в пятницу заявила мне, что собирается. Я спрашиваю: «Куда?» — «Ну, домой, в Сочи». — «Кто тебя благословил?» — «Я же вам сказала». — «А я тебе что сказал?» — «Вы ничего не сказали, и я решила, что вы согласны». — «Ну, если ты так решила, то теперь решай, как поступать, я тебя не благословляю». — «Батюшка, но у меня уже билеты на руках». — «А меня это не касается». Естественно, она не уехала, ведь я ее не благословил. Я ей сказал: «Ты же не получила от меня ответа, а самовольничать не положено». Вот так я набирался опыта от батюшки.
Я очень эмоциональный человек и часто раздражаюсь, хотя и корю себя за это. И я как-то задал батюшке Иоанну вопрос, как ему удается никого не ругать, даже голос никогда не повышать. Он взялся за бороду и ответил: «Таким, наверное, надо родиться».
Вспоминаю сейчас такой случай. В храме, где я служил, сложилась очень сложная ситуация, и батюшка Иоанн благословил читать акафист Александру Невскому, ведь он хозяин в нашем храме, и он сам все управит. По возвращении я подошел к одной из певчих и рассказал про благословение отца Иоанна. Она сразу собрала постоянных прихожан, и они стали читать акафист. И все постепенно наладилось.
У отца Иоанна каждое движение, слово были сродни самому ценному знанию. Я всегда думал, неужели у батюшки не было своих проблем? Он ведь меня встречает с моими сложностями, затем к нему приходит другой человек и задает свои вопросы и так далее. Этот телесно немощный старичок, неизменно пребывая в добром настроении, вмещал в себя все эти проблемы. Ему их сгружали, а сами до краев нагружались его благодатью. Как ему удавалось всех приветить, успокоить, уврачевать?! Я себе не могу даже представить, что мы можем забыть отца Иоанна. Он для нас якорь, даже после смерти, когда его уже физически нет с нами. Мы все равно цепляемся за его слова, вспоминаем его наставления и находим в них утешение. У меня в комнате есть три портрета отца Иоанна: фотография, где мы с батюшкой на диванчике сидим, посмертная фотография его кельи — он всегда рядом. Какие бы проблемы у меня ни возникли, я сразу к батюшке: что делать? Засыпаю под портретами и просыпаюсь уже с определенным решением. Уверен, отец Иоанн был дан нам для назидания, научения, укрепления. Повторю еще раз: батюшка и после отхода в иной мир никогда не оставляет нас без своей теплой молитвы. Это меня вдохновляет, радует и дает силы со смирением и чувством ответственности перед Господом и старцем служить матери-Церкви.
— Отец Антоний, а как вы пришли к монашеству?
— Я долгое время служил целибатом — и при Святейшем Ефреме, и при Святейшем Давиде. Но в первый же год патриаршего служения Святейший Илия благословил мой монашеский постриг. Монашества я желал всегда. Но мне говорили, что я еще молодой. Святейший Ефрем беспокоился за меня, не хотел, чтобы случилось что-то непоправимое. Ведь я всегда был активным, я люблю, когда костер горит, люблю играть с огнем, люблю пекло. И многое делаю в ущерб себе. Не надо, наверное, лезть на рожон, общаясь со светскими властями, а мне нужно доказать, что Церковь умнее. Я проживаю напряженную жизнь. Я рассказывал о своем аресте и заключении: я тогда признал свою вину, не должен был я так поступать, но я не до конца себя обвинил. Вот святитель Николай дал же пощечину Арию. За что? За то, что он осквернял святыню, клеветал на Троицу. Святитель защищал Троицу. Конечно, я даже не дерзаю сравнивать его с собой. Но я ведь тоже защищал свою рясу.
Я счастлив, что меня Господь ограждает от участия в политической жизни. Я в этом не разбираюсь и даже в гостях у достаточно известных людей не принимаю участия в дискуссиях. Мне сейчас пришла на ум книга греческого писателя Никоса Казандзакиса «Остров Афродиты». Там есть герой — полковник. Он присутствует на всех совещаниях, встречах, везде, но нигде не произносит ни слова. В конце концов, ему задают вопрос: «Почему вы все время молчите?». Его ответ врезался в мою память: «Вы знаете, я выбрал такую позицию — всегда молчать, всех слушать, для себя делать выводы».
— А чем знаменательны для вас годы послушничества?
— Надо сказать, когда я говорю об отце Иоанне (Крестьянкине), о Святейшем Патриархе Ефреме, о любимых людях, у меня настолько переполняется сердце, что не могу воздержаться от слез, не могу без волнения рассказывать и вспоминать: во мне просыпается тот молодой человек, который пережил все это. Я благодарен своей судьбе за то, что Господь дал мне возможность побывать под началом таких людей и пострадать. Тогда я думал, что страдаю напрасно, что меня неправильно поняли, меня неправильно наказали, а сейчас оказалось, все это было для моего же блага.
Вспоминаю такую историю. Я был послушником при патриархе Ефреме, и мы по какому-то случаю спустились из дома в Сионский кафедральный собор. Святейший велел мне взять куколь, рясу и отнести в алтарь и дал задание по дому, которое я стал выполнять. Мое отсутствие затянулось, и когда я пришел в храм, надел стихарь, то Святейший уже причастился. Он мне говорит, что (пока меня не было) я чего-то не сделал. Я отвечаю: «Меня же не было». Патриарх посмотрел на меня с упреком и говорит: «Я задаю тебе вопрос, почему ты этого не сделал?». Я — молодой человек — немного вскипел и приподнятым тоном говорю: «Ведь меня же не было!» Патриарх стукнул кулаком о подлокотник: «Как ты дерзаешь мне так отвечать?! Убирайся отсюда! Вон! Вон! Вон!» Я зашел в ризницу и стал плакать. Мне было обидно. Тогда я не понимал, почему со мной так поступают. Сижу, плачу. И чувствую, как какой-то голос мне говорит нехорошее о патриархе: «Он старый; наверное, выжил из ума, ругает ни за что ни про что». Тогда я не понимал, что это бесовское наваждение, которое настраивало меня против Святейшего. И возмущение разгоралось, разгоралось и дошло до такого состояния, что я думал: «Сейчас вот выйти и по волосинке вырвать бороду этому старику. Почему он ни за что ни про что меня ругает?» Сейчас я понимаю, что, когда гневался и чуть не вступил в дружбу с диаволом, в это время Святейший за меня молился, чтобы Господь меня укрепил. Он хотел испытать и укрепить меня в вере. Для меня это было тогда непонятным. Я находился в гневе. После литургии Святейший всегда служил молебен на кафедре, а я должен был держать посох. А у меня лицо распухло от слез, от плача, и я переживал, как же пойду: в храме люди стоят, что скажут. И я пошел на левую сторону алтаря, чтобы умыться. Выхожу из ризницы и украдкой хочу пройти. В это время Святейший говорит: «Иди сюда». Я подошел, но лицо у меня было недовольное (как же, меня обидели!). Он говорит: «Нагни голову». Я с неохотой нагнул. И Святейший поцеловал меня в голову! Такая любовь была проявлена в этом, что она перекрыла все зло, которое у меня было. В тот момент я даже забыл, за что он меня наказал. Что это было — радость или удивление, я не мог понять. Сейчас понимаю, что это была награда за то, что я претерпел, хотя и бурчал.
К сожалению, сегодня мы умеем наказывать, нам очень нравиться наказывать, а прощать не умеем. Вот факт, как надо быть с молодыми строгими и как надо их ублажать. Наверное, я умру, и со мной вместе вот это уйдет — эта мудрость, мудрость от Бога. Еще раз говорю, мы очень любим наказывать. Но, наверное, будет лучше, если мы будем проявлять и любовь, чтобы человек понимал, зачем это наказание.
Вспоминается еще один случай из жизни Святейшего. Владыка Александр (Крупелидзе), когда стал немощным (у него прогрессировала слепота), поселился в Шиомгвимском монастыре. Вместе с ним был его родственник, будущий патриарх Ефрем. Когда тот был игуменом и в монастыре не хватало людей, его благословили пасти стадо. Это сам Святейший мне рассказывал. Думаю: «Ну, как это возможно: будучи уже игуменом, пасти стадо?» Я не мог представить тогда, что все это потом пригодится мне для смирения. Оказывается, все, что патриарх говорил, все, что он делал и показывал мне, все это пригодилось мне в жизни.
«В один день, — рассказывал Святейший, — гоню стадо к монастырю и уже подогнал. Ворота надо было открыть. Вижу, возле ворот стоит мальчик лет десяти-двенадцати. Видно было, что он спустился с гор: какой-то оборванный, сопливый. Я спрашиваю его: „Что ты хочешь?“. Мальчик отвечает: „Монашества хочу“. Я так обрадовался, что свой пастуший посох передал ему: „На посох, будешь монахом“. И впоследствии этот маленький мальчик, естественно, нес свое послушание пастуха со смирением». Он умер настоятелем храма Светицховели архимандритом Парфением, который своей кротостью, своей любовью, своим смирением, своим служением Богу заслужил большой почет и уважение грузинского народа, его помнят и по сей день.
Был еще очень примечательный эпизод. Как-то мы спустились в кабинет Святейшего Ефрема. И он специально открыл сейф, а сам ушел. Запретный плод всегда сладок, и я одним глазом глянул в сейф, а там деньги лежат. Так Святейший меня испытывал, так он воспитывал и формировал меня. Самое главное — он учил преданности своему делу, ревностному его исполнению.
В последний год своей жизни, когда патриарх был болен, он решил все равно отпраздновать свой день рождения. Тогда не принято было приглашать гостей в ресторан. У себя дома, в резиденции, он распорядился накрыть стол для самых близких людей. Там были владыка Илия, протоиерей Виктор Шаламберидзе, преподаватель семинарии, курьер, водитель, я там присутствовал. В тот год решался вопрос о начале издания журнала в честь святой Нины. И вот один из гостей, уполномоченный по делам религии, говорит: «Ваше Святейшество, а может, отложим этот вопрос, а вам дадим хороший автомобиль?» А у патриарха Ефрема был, как вы помните, «переходящий» «ЗиМ». Святейший заволновался: «Какая машина? На трамвае буду ездить, только дайте мне журнал выпускать». Потом было поздравление от владыки Илии. А после патриарх сказал ему: «Я тебе Церковь хочу оставить в таком состоянии, чтобы лет десять тебе ни о чем не пришлось думать». Такие вот слова — слова завещания. Патриарх Ефрем все делал для того, чтобы сохранить Грузинскую Церковь, чтобы росло число ее прихожан, чтобы улучшалось ее материальное положение.
— Отец Антоний, помните ли вы патриарха Каллистрата?
— Мне было лет двенадцать, когда он умер. Он был очень старенький и очень добрый. Патриарха Каллистрата невозможно было не любить. Когда он скончался, Сталин прислал огромный венок. Святейший был очень-очень милостивым. Помню, как-то в алтаре батюшка детей поругал, а патриарх Каллистрат подозвал их к себе и сказал: «У нас в деревне так учили: если медведь на тебя зарычит, назови его дедушкой, и все будет хорошо, а если медведь зарычит на тебя и ты схватишь палку, медведь и палку поломает, и тебя покусает». Вот такое простое, но чрезвычайно мудрое наставление: если старший человек тебе делает замечание, нужно промолчать, признать свою ошибку, так как старший не будет ругать без причины, а если ты начнешь огрызаться, то сама жизнь тебя накажет.
В то время священников катастрофически не хватало. И когда Сталин разрешил открывать храмы, монастыри и семинарии, Святейший Каллистрат в самые кратчайшие сроки нашел людей, которые до революции закончили духовные училища: один работал на мебельной фабрике, другой — милиционером, третий почту возил — и рукоположил их.
Патриарх Каллистрат любил и жалел всех, был необычайно щепетильным. И примеры здесь можно приводить бесконечно. Его племянница вспоминает, как им во время войны привезли мешок муки, а расплатиться нечем. Она попросила деньги у Святейшего. Он был возмущен: «Какой мешок муки? Люди голодают, а патриарх мешками муку закупает?» И распорядился этот мешок раздать людям.
Святейший Каллистрат очень хорошо понимал, чувствовал, что враг преследует человека на каждом шагу. Одну историю рассказал мне патриарх Ефрем. Когда он был митрополитом Кутаисским и Гаенатским, однажды приехал к Святейшему в гости. Надо сказать, жил патриарх Каллистрат очень скромно. Заходит владыка в комнату Святейшего, а тот чихает. И вместо того чтобы произнести «Будьте здоровы», владыка Ефрем сказал фразу, которая переводится с грузинского как «Желаю милости огня». Получилось почти проклятие. И владыка бросился на колени, дополз до патриарха: «Ваше Святейшество, простите, не знаю, что со мной случилось». Тот переждал немного, дал ему успокоиться, погладил по голове и говорит: «Ну, Ефрем, если бы мы были неверующие, мы бы подумали, что ты хотел мне плохого, но мы же верующие, мы же знаем, что каждое доброе дело преследуется диаволом. Вот он и захотел нас с тобой поссорить. Но мы же не можем из-за этого ссориться!» Возможны ли такие слова сегодня?
Еще один случай. После войны пришел инспектор в собор и сказал: «У вас задолженность за свет». Настоятель послал его в домик Святейшего. Он выслушал инспектора и велел приходить через несколько дней. В условленный день тот пришел с бумагой: «Дедушка, вот бумага, чтобы вас освободили от уплаты, только надо расписаться». Святейший пишет на ней: «КПК». Тот воскликнул: «Дедушка, это что такое? Надо фамилию и имя написать». — «А это и моя фамилия, и имя: Католикос-Патриарх Каллистрат». И потом добавляет: «Сынок, послушай меня. Если ты будешь жить так, как я тебе скажу, ты будешь всегда молодец. Человек живет ради своего имени. Постарайся свое имя не замарать». Такие наставления он давал: краткие, но существенные.
Они были большими друзьями с патриархом Алексием (Симанским).
Патриарх Алексий дружил и со Святейшим Ефремом. Много лет я надевал на него панагию с такой надписью: «Митрополиту Кутаисскому и Гаенатскому Ефрему от патриарха Алексия Московского. 1948 год. Город Кутаиси». Святейший Алексий часто приезжал в Грузию, в Тбилиси. Как-то Святейший Ефрем уступил ему весь этаж, а сам ночевал в канцелярии. В свою очередь, Грузинский патриарх неоднократно бывал в Москве, в Переделкине. Патриарх Алексий махал ему рукой (жесты у него были благородные, дворянские) с балкона. Такие теплые, сердечные отношения. Когда Московский патриарх скончался, Святейший Ефрем, конечно, поехал на его похороны. Собралось огромное число политиков, священников, архиереев со всего мира. Патриарх Ефрем подошел ко гробу, снял покровец с лица, чего делать нельзя. Повисла тишина, а он говорит: «Уходишь, да? Как живой. Уходишь? А меня на кого оставляешь?» И людей прорвало. Плакали все!
Весьма показательна и история совершенно иного рода. Вышло постановление правительства о введении зарплат духовенству. И патриарх Ефрем отказывался решать этот вопрос. И дошло дело даже до первого секретаря ЦК. Он был очень спокойным, уравновешенным человеком (я знал это, так как его дочери у меня исповедовались). И Святейший своей настойчивостью настолько вывел его из себя, что тот чуть-чуть повысил голос на патриарха. Святейший сказал: «Возлюбленный, ты не забыл, с кем ты разговариваешь?» И тот извинился. Вот как надо защищать свои права, вот как надо любить Церковь!
Еще один яркий штрих к портрету Святейшего Ефрема: рядом с ним всегда находились матушки Манефа и Ангелина. Патриарх отобедал и отдыхал. А надо сказать, что он очень любил розы, даже из Парижа их привозил, разводил их, ухаживал за ними. Я в тот день собирался встретиться с одной девушкой — молодой тогда был. Я говорю: «Матушка Ангелина, сейчас Святейший отдыхает, так я пока выйду из подъезда, а ты мне через забор кинь три розочки — я пойду на свидание». Сказано — сделано. Но тут ее окликает патриарх Ефрем: «Ты, матушка, что сейчас делаешь?» Он, оказывается, вышел на балкон и все видел. Розочки, можно сказать, остались в воздухе. Стал я просить у Святейшего прощение. А он меня наставил так: «Запомни раз и навсегда: монаха нельзя обмануть, потому что монах на три дня раньше беса родился». Сказал он это мягко, правильно, как любящий отец, который наставляет своего сына. Я это запомнил.
С розами связано и еще одно, курьезное, можно сказать, воспоминание. Один батюшка из России приехал к Святейшему. И вот патриарх в садике у старого здания Патриархии подрезает розы, поправляет листья. Иерей подходит к нему и говорит: «Мне бы Святейшего увидеть». Патриарх, в подряснике, с секатором, решил не представляться: «Ты пройди в канцелярию, спроси». Батюшка, конечно, принял его за садовника. В канцелярии его просили подождать, через некоторое время он спросил: «Сколько же можно ждать?» Ему сказали, что не могут тревожить патриарха, поскольку он работает в саду: «Вон он, видите?» После этого батюшка попросился выйти через другую дверь.
Не могу не рассказать и следующую историю, которая оказалась тоже очень поучительной для меня — с самой неожиданной стороны.
Во время, когда в СССР стали в массовом порядке закрывать церкви и монастыри, попросили и Святейшего закрыть хотя бы один храм, который не особенно функционирует. И предложили храм преподобного Давида на горе, где только по четвергам служат. Святейший Ефрем отказался, а когда слишком настаивали, глубоко переживая за это, произнес: «Я такое сделаю, на весь мир вас опозорю. Я убью себя, и всему миру станет известно, почему я себя убил». Я, конечно, пересказывал эту историю ребятам-семинаристам, которые однажды подошли ко мне и поведали новую версию с совершенно невероятными деталями: будто бы патриарх Ефрем хотел придти с топором, завернутым в газету, к зданию ЦК и отрубить себе голову! При этом горе-рассказчик ссылался на меня, а у него и не было другого выхода, ведь ему самому в год смерти Святейшего было всего девять лет. Данный частный случай подтверждает общую недобросовестность современных историков, в том числе, к величайшему несчастью, и церковных. Убежден, к истории нужно относиться уважительно. Я, например, считаю преступлением ездить по Невскому проспекту в Питере на автомобилях, ведь там каждый камень — история.
Вообще патриарх Ефрем любил повторять: если ты умнее, будь проще. У нас в Грузии был такой академик Шалва Нуцубидзе — однокурсник Святейшего. От него настоятельно требовали вступления в партию, а он все отнекивался: «Мне некогда, вы подождите немного». Пришло время избирать его в академики, и ему, конечно, напомнили об обещании. И он сказал: «Хорошо, я вступлю в партию, если вы ответите мне на один вопрос. Мы едем в одном поезде, в одном направлении. Он останавливается, и мы должны сходить. Кто быстрее это сделает: у кого много чемоданов или у кого всего лишь один портфель?» Ответ очевиден. Тогда Шалва говорит: «У меня столько багажа, что мне не до вашей партии». А у нас было много таких людей, которые вступали в партию, сотрудничали с соответствующими органами, чтобы только карьеру сделать, какую-то выгоду извлечь.
Расскажу один случай из своей жизни. Когда я закончил семинарию, меня вызвал к себе уполномоченный по делам религий — тогда была такая практика: представлять ему кандидатов в священство — и стал меня склонять к сотрудничеству с компетентными органами. Я отказался от его предложения. Уполномоченный сказал мне: «Я тебе предлагал сладкий, горячий чай, а ты сам выбрал холодный, невкусный. Теперь отправишься в деревню месить грязь». Такие были времена!
— Батюшка, расскажите о вашем знакомстве с Патриархом Московским и всея Руси Пименом.
— Первая наша встреча с патриархом Пименом состоялась в Грузии. Я сопровождал его на интронизации патриарха Илии. Постепенно мы сблизились. Я каждый год, перед началом Великого поста, привозил Святейшему в Москву трехлитровую банку меда. Он всякий раз благословлял меня служить с ним литургию — и это было для меня огромной честью. Очень хорошо помню внимание патриарха Пимена ко мне, его интересные высказывания в мой адрес. И потом: он ведь некогда настоятельствовал в Псково-Печерском монастыре. Есть фотография, где он с братией на фоне трапезного храма, в который во время войны попала бомба. После кончины Святейшего Пимена его келейники передали мне золотые часы с монограммой «П.П.», отдали мне также его подрясник и зимнее пальто.
С большой теплотой вспоминаю архимандрита Трифона, он при патриархе Пимене занимался церковной утварью, ювелирными изделиями. Он всегда показывал мне свои эскизы, делился планами.
— Расскажите немного о митрополите Киевском Владимире (Сабодане).
— Он удивительно простой человек. А его жизнь, служение сложились очень непросто, я бы сказал, драматично. На его любимой Родине — на Украине — вылез раскольник Филарет Денисенко. Он и его приспешники подло издеваются над владыкой Владимиром, довели его до серьезной болезни. А какой он эрудированный, образованный! Есть у него книга проповедей — там их не менее пятидесяти. Так вот, в них дважды не повторяется ни единой мысли.
Мне рассказали случай из его ректорской жизни (он ведь руководил Московскими духовными школами). Один студент напился до бесчувствия, и владыка забрал его к себе в покои. Просыпается учащийся утром, ничего не помнит. Видит ректорские покои и только тогда понимает, что случилось. А рядом сидит владыка Владимир. Конечно, студент сразу же бросился просить прощения. Владыка погладил его по голове и сказал: «Постарайся не грешить больше». Студента не отчислили, и он был безмерно предан ректору. Вот это настоящий пример отеческого отношения.
Я уже много говорил о том, какими простыми людьми были известные архиереи, священники, ученые. Ну, тогда еще история. Одна женщина поехала в Англию с письмом от своего духовника к владыке Антонию Сурожскому. Приходит она в храм, а там старичок в банных шлепанцах моет пол. Она подходит, поздоровалась: «Мне бы владыку повидать, мне ему письмо надо отдать». Он сказал, что сейчас позовет. Пошел, переоделся и вернулся к ней. Она упала ему в ноги: «Владыка, простите». А он ей: «Ничего, ничего». И это митрополит Антоний, проповеди которого гремели, без преувеличения, на весь мир, даже английская королева его слушала.
— Батюшка, когда вы познакомились с отцом Тихоном (Шевкуновым) — наместником Сретенского монастыря?
— Как я уже упоминал, раньше был поезд «Таллинн-Москва», который проходил через Печоры. И однажды, когда мы уезжали из монастыря, отец Иоанн сказал: «Надо вам вот этого молодого человека взять с собой, вместе ехать». А билета у него не было. Но до Москвы мы все-таки добрались. То есть познакомились мы с отцом Тихоном в Псково-Печерском монастыре, а окрепли наши отношения, когда он подвизался уже в Донском монастыре. Наверное, нас больше сблизила все-таки интуиция. Через мою жизнь прошло много людей, и многие остались в прошлом, а с отцом Тихоном нас связывает дружба.
Много раз помогал нам батюшка с книгами (тогда даже один экземпляр Библии было непросто достать), когда работал в Издательском отделе, который возглавлял владыка Питирим. Очень трудолюбивый архиерей! Он ценил людей, но не выносил предателей и двуличных.
Отец Тихон всегда поддерживал меня, и я чрезвычайно ценю его теплое отношение. В период моей болезни он ежедневно причащал меня, навещал, присылал насельников монастыря. Именно отец Тихон прямо из реанимационной палаты позвонил батюшке Иоанну, и он поговорил со мной. Им было сказано всего несколько слов. Но они — такие личные и важные — вызвали у меня и слезы, и радость: я почувствовал отеческую заботу, заступничество. Отец Тихон сделал мне столько добра, что это не передашь словами!
— А о ком еще из насельников Сретенского монастыря вам бы хотелось рассказать?
— Я постоянно вспоминаю покойного схиархимандрита Анастасия (Попова). Замечательный монах. Очень много бесед было у нас с ним, он говорил много полезного. Я от него черпал, он от меня черпал. Очень наблюдательный, милосердный. Он беспрекословно исполнял все послушания, прекрасно знал свои обязанности, уважал иерархию.
Вот я сейчас вспомнил, как мы поехали в скит, на кладбище к отцу Анастасию. Но сугробы такие были, что мы не сумели пробраться, и среди поля, в снегу, на ветру стали служить литию. И все успокоилось, вышло солнышко. Любили его, очень любили.
— Каковы, на ваш взгляд, главные проблемы современной церковной жизни и духовного образования?
— Раньше, в тяжелые времена, когда господствовал атеизм, большинство церковных людей — от патриарха до уборщицы в храме — умели держать себя, умели почитать старших, понимали, что такое смирение, послушание, благодарность. А сейчас все это куда-то выветривается.
Здесь, в Сретенском монастыре, я был свидетелем одного происшествия. Отец Тихон спросил у дежурного пономаря: «Просфоры для народа есть?» — «Не знаю». — «А почему не знаешь?» — «Не знаю». — «Ты посмотри, люди стоят в храме, после службы по одной просфоре можно им дать?» Батюшка был немного взволнован. Он относится к братии, к семинаристам как любящий отец — и иначе не может быть. Но, к несчастью, некоторые этого совсем не ценят, им почти не знакомо чувство благодарности. И их, конечно, жалко, ведь хорошие же они! Вот этот самый пономарь так прекрасно читал Апостол, голос у него чудесный.
Приведу сейчас очень простой пример, на котором я учу маленьких детей. Матушка Варвара, игумения в Пюхтицах, подарила мне фотографию праведного Иоанна Кронштадтского — во весь рост: в одной руке он держит крест, а в другой — кропило. И когда мои родственники или знакомые приводят ко мне детей, я им всегда говорю: «Видишь, каким надо быть? Батюшка Иоанн в одной руке держит крест, которым он может наказать, если ты не подчиняешься законам этого креста, то есть ведешь себя нечестиво, нехорошо, не понимаешь, что Спаситель ради нас распялся. И если ты грешишь, значит, вбиваешь гвоздь в Господа, то есть по сей день распинаешь Его. Страшно? Но в другой руке батюшка держит кропило — символ освящения святой водой. Отец Иоанн как бы говорит тебе: „Я могу наказать, но могу и простить. Крестом наказую и сразу кроплю, чтобы не было больно“». И старое поколение верующих людей хорошо это понимало: они умели наказывать, но умели и прощать. А мы, к сожалению, только наказывать горазды, прощаем мы неохотно. Справедливо наказывать и милостиво прощать — этому нужно учиться всю жизнь!
Одному молодому человеку, который исповедовался в страшных грехах и отчаивался, в глазах которого я увидел, что от моего решения зависит его дальнейшая судьба, я сказал: «Со мной тоже такое было. Тебе семнадцать, а мне четырнадцать было, когда я этот грех совершил». Сейчас он на Афоне монах (не помню, в каком монастыре, но точно не в Пантелеимоновом). А если бы я стал его обличать, смирять, неизвестно, как сложилась бы его жизнь.
Мой хороший друг епископ Туровский и Мозырский Петр рассказал мне такую историю. Он после отца Трифона заведовал ювелирным отделом. Было ему очень тяжело — прямо до отчаяния. Он решил: «Поеду в лавру». Приехал к отцу Кириллу: «Батюшка, не знаю, что делать, у меня иногда бывает желание взять баллон бензина, облить и все зажечь». Тот его успокоил и велел ложиться спать. Петр выспался, уехал назад — и все пошло своим чередом. Вот так старцы умеют руководить душами людей: они не кричат и не бьют палкой.
Серьезнейшую проблему духовного образования я усматриваю в следующем: некоторые ребята приходят в семинарию, чтобы просто провести время. И в этом, прежде всего, нужно видеть корни непослушания и гордости. Ведь если человек приходит учиться в духовную школу осознанно, если он искренне верует в Господа, значит, всякое послушание, которое ему дают, послужит ему на пользу. Пускай сегодня сложно, больно, со слезами, но это делается для него, для его спасения. И тут нет места гордости, поскольку она является предвестником погибели.
Замечательным примером послушания, смирения, терпения является наместник Сретенского монастыря архимандрит Тихон. Я не устану напоминать, что патриарх Грузинский Каллистрат на буднях в кафедральном храме сам выносил свечу. И он же установил такой обычай: иерей может служить и диаконом. Разве можно назвать это унижением? Перед кем унижал себя Святейший Каллистрат? Перед Богом. А перед Ним мы все должны уничижаться.
Я недавно одному молодому батюшке сделал замечание два раза. А он потом мне сказал: «Отец Антоний, а почему вы сделали мне замечание, я такой же священник, как и вы». Я в ответ: «Дорогой батюшка, ты прости меня, пожалуйста; ты, конечно, такой же священник, как и я, но, как любят говорить грузины, я на две рубашки больше тебя сносил».
Молодому священнику нужно испытать трудности: послужить в деревне, дров порубить, просфор повыпекать. И только примерно лет через пять можно отправлять его в город. А сейчас ведь как получается: рукоположили — и сразу в кафедральный собор. И вот уже пошла с треб денежка. Тут уж не до учебы, не до самообразования. А отец Иоанн (Крестьянкин) подвизался очень далеко от Москвы — на границе с Эстонией. И его помнят и почитают от одного конца земли до другого. Вот ради чего надо жить и служить, а не ради столичного комфорта.
Прекрасно, что семинаристы-сретенцы имеют возможность ездить в паломничества в Италию, Иерусалим. Но это должно восприниматься ими как дар, только тогда будет польза. Надо признать, что так происходит далеко не всегда. Я не прозорливец, но у меня за плечами 44 года священнического служения, и я могу по тому, как мальчишка-семинарист принимает от меня конфетку, понять, ведомо ему чувство благодарности или нет.
— Отец Антоний, очень хочется услышать от вас слова напутствия по случаю пятнадцатилетия возобновления иноческой жизни в Сретенском монастыре и десятилетнего юбилея Сретенской духовной семинарии.
— Есть такая меткая грузинская поговорка: мозг, силой вложенный в голову, не удержится там. Поэтому человек сам должен принять бескомпромиссное, твердое решение учиться в семинарии, поступить в монастырскую братию. Но если он его уже принял, он обязан, с помощью Божией, постоянно работать над собой. А его наставники должны научиться и наказывать, и прощать своего воспитанника.
Беседовал иеромонах Иоанн (Лудищев)
