Святая Олимпиада, диакониса Константинопольская

К 1600-летию со дня кончины

Святая Олимпиада происходила по отцу от одной из самых знатных римских фамилий — князей Анасиев (Анициев). Мать Олимпиады была дочерью епарха Авлавия (Аблабия), того самого епарха, к которому во сне явился святитель Николай и повелел отпустить из заточения трех оклеветанных мужей с угрозой, что в противном случае он будет съеден червями и вся семья его погибнет. Из жития Николая Чудотворца мы знаем, что епарх не ослушался святителя, а посему и не погибла его семья, но дала редкий плод благочестия в его внучке — святой Олимпиаде.

Мать святой, Олимпия, еще в детстве была обручена с Константом († 350), сыном императора Константина. Однако этот брак не состоялся из-за смерти Константа, и она вышла замуж за царя Армении Арсака (Аршака; † 367). Селевк Анасиев, проконсул, отец святой Олимпиады был вторым мужем ее матери. Ближайшим родственником святой был также и епископ Елеонопольский Палладий, автор знаменитого «Лавсаика» — египетского патерика.

Родственная принадлежность к таким высоким и знаменитым родам, ее знатность и богатство уже способствовали тому, чтобы имя ее было отражено в истории. Но не это было истинным достоинством святой Олимпиады, а высота редчайших духовных качеств выделила ее из окружающей знатной среды, и она как яркая звезда просияла среди множества святых своего времени.

Ее наставлял святитель Григорий Богослов, и его знаменитые «Советы Олимпиаде», стали советами для многих девушек, желавших подвизаться в благочестии. Младший брат Василия Великого — святитель Григорий Нисский по ее просьбе написал и посвятил ей толкование на «Песнь песней» в 15-ти беседах. С детства воспитывалась она благочестивой Феодосией, сестрой святителя Амфилохия и теткой святителя Григория Богослова. Но самым близким, ревностным, пришедшим в самый плодотворный и скорбный период ее жизни наставником Олимпиады был святитель Иоанн Златоуст. В таком редчайшем созвездии выкристаллизовалась редкая по красоте душа святой. Вот почему житие ее, отраженное в письмах к ней и о ней, в ее собственных письмах, в памятниках, написанных людьми, ее современниками, воскрешает нам ее образ с несомненной подлинностью, раскрывая не только внешнее проявление ее благочестия, но и состояние ее души и мыслей.

Родилась Олимпиада в Константинополе около 370 года. Рано лишившись родителей и ближайших родственников, девочка познала тяжелую боль утрат и одиночество, но Божественным промыслом вручена была редкой наставнице — умной, добродетельной Феодосии, что и определило пребывание Олимпиады среди благочестивейших людей своего времени. «Есть у тебя Феодосия — этот Хирон между замужними женщинами. Она для тебя — живой образец всякого слова и дела; она приняла тебя от отца и образовала в тебе добрые нравы. Это единоутробная сестра неукоризненного архиерея Амфилохия, громозвучного вестника истины, моего украшения, которого вместе с непорочною Феклою препроводил я к Богу», — пишет святитель Григорий Богослов к уже повзрослевшей Олимпиаде. Так единственная дочь, которая, несомненно, могла быть избалована своими любящими родителями, получает воспитательницу — глубоко верующую женщину, все внимание которой сосредотачивается на необходимости открыть девочке истинного Бога. И чистая ее душа с редкой жадностью воспринимает спасительные слова, и, достигнув сознательного возраста, Олимпиада принимает святое крещение. С той поры она, несмотря на свой нежный возраст, неудержимо предается подвигам: молитва, пост, чтение Священного Писания и благочестивых христианских книг занимают почти все ее время. Из писем святителя Иоанна Златоуста мы знаем, что уже в детстве святая вступила в борьбу с зародышами грехов, подавляя их силою воли, испрашивая в своей детской молитве помощи, чтобы не успели они превратиться в страсти и греховные навыки.

Достигнув юного возраста, Олимпиада становится одной из привлекательнейших личностей столицы — редкой красоты девушка, приветливая, с прекрасным кротким характером, возвышенным умом и высокими идеалами. Неизвестно, была ли она замужем за константинопольским епархом Невридием или была только его невестой, но, пламенея любовью к Жениху Небесному, она сохранила девство до конца своей жизни. Именно ко дню бракосочетания уже стареющий Григорий Богослов и написал юной Олимпиаде свои «Советы», дышащие нежной отеческой любовью к достойной этой любви: «Посылаю тебе, дочь моя, этот добрый подарок; посылаю я, Григорий, а совет отеческий есть самый лучший. Не золото, перемешанное с драгоценными камнями, служит украшением женщинам, Олимпиада. Царского лика не покрывай румянами — этим нравящимся срамом, на образ свой не наводи другого — погибельного образа. Багряные, золотые, блестящие, испещренные одежды предоставь другим, которые не украшены светлой жизнью. А ты заботься о целомудрии, о красоте, достойной удивления для очей внутренних. Добрые нравы — самый лучший цвет в женщине, которая имеет прочную, неизменяемую и достойную прославления красоту».

Господь оградил святую Олимпиаду от этого брака: смерть унесла ее жениха или кратковременного мужа. В письме к императору Феодосию Великому, желавшему вновь выдать ее замуж, Олимпиада писала: «Если бы Царь Небесный, Господь мой Иисус Христос, хотел, чтобы я жила с мужем, Он не отнял бы от меня первого супруга. Когда я осознала себя неспособной к совместной жизни, что не могло нравиться мужу, Он освободил его (мужа) от брачных уз, а меня от тяжкого ярма мужнина рабства. Этим Он указал мне истинное мое призвание, превосходнейшее того ига, — воздержание».

Клеветы на святую о расточительном ее отношении к огромному наследству, которое она щедро раздавала нищим, а также желание выдать Олимпиаду замуж за своего родственника Ельпидия заставили императора отдать приказ новому епарху Клименту взять в опеку все имения Олимпиады до достижения ею 30-летнего возраста. С радостью приняла Олимпиада такое, казалось бы, притеснение императора. «Державный государь, ты оказал мне, бедной, милость, которая достойна не только государя, но и епископа. Опекою над имениями моими освобождена я от великих забот. Для большего счастья моего благоволи повелеть, чтобы роздано было все церквам и нищим. Издавна боюсь я наклонности к суетности, которая при раздаче имений так легко возникает. Временные блага, пожалуй, могли бы отдалить сердце мое от истинных благ духовных и вечных», — писала императору святая Олимпиада. Через три года, когда Феодосий Великий вернулся из похода (находясь в западной части империи до 391 г.), он отменил свой приказ, убедившись в добродетельности Олимпиады и ее намерении лучше других распорядиться своими «временными благами».

С тех пор Олимпиада открыла свой дом для всех духовных лиц, приходящих в Константинополь, — епископов, монахов, священников, благочестивых странников. Сама она, отказавшись от всех удовольствий света, вела самую скромную жизнь: никогда не вкушала мяса, ночные бдения у нее превратились в привычку, все свободное время она посвящала молитве и чтению, одежда ее была самая простая даже в глазах нищих. Воздержание ее в пище и питье было поразительно, она приучила себя вкушать столько, сколько нужно было, чтобы не умереть с голода. Олимпиаде был тогда 21 год.

Патриарх Нектарий, оценивший высокие духовные качества Олимпиады, посвятил ее в диаконисы, что было гораздо раньше положенного возраста. Для благочестивой девушки открылся широкий простор благотворительной деятельности, для изъявления любви и сострадания к страждущим, для проявления своей веры в богоугодных делах. «Она раздала все свое чрезвычайно большое богатство и помогала просто всем без различия. Ни город, ни деревня, ни пустыня, ни остров, ни отдаленные страны не были лишены щедрот этой славной девы. Она давала и церквам на священные потребы, помогала монастырям, общежительным обителям, богадельням, темницам, находящимся в изгнании, и вообще рассылала милостыни по всей вселенной», — пишет о ней епископ Палладий в «Лавсаике». И добавляет: «Я своими глазами видел жизнь и ангельский нрав сей блаженной девы как духовный и искренний ее друг и ближайший родственник, так что она поручала мне раздавать свое богатство». Как диакониса, она подготавливала женщин и детей ко крещению, посещала больных и немощных стариков, укрепляла страждущих, помогала сиротам. Она не гнушалась никакой работы и на любой зов о помощи откликалась всем сердцем. «О всех соболезновала, бедным обильно благодетельствовала, многих жен, бывших за язычниками, наставляла в вере, давала им средства к пропитанию и всей жизнью оставила по себе вечно незабвенное имя благодетельницы. Выкупив из рабства на волю бесчисленное множество рабов, она сделала их равночестными своему благородству, — такой образ святой Олимпиады воскрешает нам епископ Палладий. — Кротость ее была такова, что превосходила простоту самых детей. И что я говорю? Чем более останавливаюсь мыслью на рассказе о подвигах и добродетелях этой твердой, как камень, души, тем далее слова мои остаются позади дел ее. И да не подумает кто-нибудь, что я приукрашено говорю о бесстрастии достохвальной Олимпиады, которая вся была многоценным сосудом Святого Духа».

Добродетели Олимпиады были предметом утешения и удивления всей Церкви. Знаменитые святые того времени говорили о ней с глубоким уважением. Святители Амфилохий Икониский и Епифаний Кипрский, Онисим Понтийский и Петр Севастийский, Оптат Милевитский и митрополит Писидийский Оптим и многие другие пользовались ее щедрой милостью и славили за нее Бога, благотворящего в лице Своих избранников. Благочестивой жизнью, святостью души и несметными богатствами Олимпиада была известна тогда почти во всех уголках христианского мира.

Нельзя сказать, что в это время в столице не было других добродетельных женщин. Сама Олимпиада, по словам епископа Палладия, в духовной своей жизни шла по стопам благочестивой и ученейшей женщины того времени — диаконисы Сальвии (Сальвины), чрезвычайно начитанной, прочитавшей практически всех отцов Церкви того времени, аскетический образ жизни которой приводил в удивление даже монахов. Были и другие вдовы, ставшие по своему благочестию диаконисами, но именно Олимпиаде, подвизавшейся с раннего детства в служении Богу, было предназначено стать избранным сосудом, достигшим редчайшего уровня бесстрастия и покорности воли Божией.

В конце 397 года, после смерти патриарха Нектария, на Константинопольскую кафедру был избран знаменитый антиохийский пресвитер Иоанн Златоуст, муж богодухновенный, ревнитель благочестия, опытнейший наставник для устремленных к Богу пасомых.

Нельзя не удивляться премудрости Божией, соединивших этих двух столпов благочестия для взаимного усовершенствования их светлых душ, для вспоможения этих ревнителей в деле спасения константинопольской паствы, для их взаимной поддержки в скорбях и заточениях, понесенных ими в дальнейшей жизни.

На Константинопольском престоле тогда уже не было Феодосия Великого, поборника Православия, ведшего сокрушительную борьбу с язычеством, он почил в 395 году, и империя была разделена между двумя его сыновьями — слабохарактерным Аркадием и Гонорием. Восточная часть империи управлялась Аркадием, но в этом управлении принимала деятельное участие его супруга, своенравная и властолюбивая Евдоксия, дочь римского полководца германского происхождения.

Святитель Иоанн, оказавшись на Константинопольской кафедре, в красивейшем городе, где роскошь и богатство аристократии уживались подчас с низостью и распутством ее нравов, не мог не выделить в этой среде диаконису Олимпиаду, украшенную неветшающими духовными добродетелями, подкрепленными неисчислимыми делами милосердия. Олимпиада стала ближайшей и преданнейшей помощницей и ученицей святителя. Ее благочестивая жизнь, ее добрые дела, ее чистейшая душа, стали образцом подражания для других диаконис, дев и вдовиц константинопольского клира. Иоанн Златоуст, имея возможность при совместной деятельности близко присмотреться к своей ученице, оставил нам драгоценные сведения о ее редких качествах. Он подробно знакомит нас с нею и открывает одно за другим сокровища святой души этой замечательной подвижницы в сохранившихся 17 письмах к ней. Никогда привязанность более живая и трогательная не существовала между двумя людьми, сближенными только узами духовными. «То был один дух в двух телах, или то были две подобные души, взаимно друг другу подчиненные», — восклицает епископ Палладий.

И, несомненно, простые константинопольцы в своем архиерее увидели защитника и истинного пастыря. После молчаливого, как рыба, патриарха Нектария, они вдруг услышали с кафедры слова, которые выражали их чаяния. Они услышали мысли, которые по скромности своей и не дерзали сформулировать, но которые как непонятная боль мучили их сердца, чувством неправильности и несогласованности реальной жизни с правилами христианской добродетельности.

Благочестиво настроенные единомышленники святителя составляли лишь малую часть среди большинства представителей высшего общества, легкомысленно предавшихся страстям и мирским порокам. Всюду царило охлаждение к вопросам веры, незнание Священного Писания, непонимание догматов и полнейшее пренебрежение к правилам христианской нравственности. Да и в среде константинопольского клира того времени было также много соблазнительных допущений. Целибатные клирики держали в прислугах подозрительных «сестер». Некоторые девы, давшие обет непорочности, жили в домах своих неженатых родственников, давая повод для сплетен. Другие, сохраняя внешне скромные одежды, оттачивали их до такой подчеркнутой элегантности и прелестности, что превосходили мирских модниц, давая повод думать, что внимание их устремлено отнюдь не к высшим идеалам. «Не побороли страсти к щегольству в одежде, но пленены и покорены ею более, чем даже мирские женщины, — говорил о них Иоанн Златоуст, — они всеми мерами старались посредством простых своих одежд превзойти украшение облаченных в золото и в шелковые платья, и, таким образом, казаться более их прелестными, занимаясь, как сами они думали, безразличным делом, а, как показывает сущность дела, губительным и вредным, ведущим в глубокую пропасть». Тем более выделялась на их фоне Олимпиада, про которую святитель сказал, что она «освободила себя от всякой страсти нравиться. показала образец самоотречения, не уборами отличаясь, а строгим поведением, не в красные одежды облекаясь, а ограждая себя оружием духовным». К сожалению, и вдовицы, в обязанности которых входило воспитание детей и гостеприимство, услаждались сплетнями и злословием, втираясь в богатые семьи, одних сорили, других примиряли не без собственной выгоды. Дух подвижничества в значительной мере угас, церковные обязанности, как правило, выполнялись формально. Общество было погружено в паутину губительного самообольщения.

Строгий монах, поборник благочестия, человек святой жизни Иоанн Златоуст не мог примириться с таким состоянием паствы, да и с некоторыми представителями клира, далеко отошедшими от истинного своего призвания и назначения. Некоторых он отстранил, некоторых призвал к порядку, а некоторых отправил и в ссылку (среди них были и замешанные в убийствах, и в симонии, и самых недостойных пороках). Константинопольская Церковь встала на путь очищения, на путь действительного служения Богу.

Иоанн Златоуст приказал удалить из домов целибатных клириков сомнительных «сестер», потребовал от богатых диаконис, дев и вдовиц непритязательного образа жизни и скромности нарядов, отказа от бросающейся в глаза роскоши. Он изменил и обстановку архиерейского дома, которой ранее была присуща барская пышность и комфортность. Словом, он постарался, чтобы церковный клир был действительно примером для мирян, чтобы призывы Церкви к духовному совершенству, нестяжательству, скромности, духовной чистоте подтверждались внутренним состоянием и настроем представителей Церкви.

Надо заметить, что Иоанн Златоуст скорректировал поведение и Олимпиады, оградив ее от раздачи своего имения без разбору. Историк Созомен, современник Олимпиады, в своей «Церковной истории» рассказывает, что «Иоанн, видя, что она расточает свое имущество просящим и, все прочее презирая, печется только о Божественном, сказал ей: „Хвалю доброе твое расположение, но стремящийся к высоте добродетели ради Бога должен быть домостроителен. Между тем, как ты, расточая богатство богатым, не более делаешь, как вливаешь свое собственное в море. Разве не знаешь, что имущество ты добровольно посвятила просящим ради Бога и что, быв поставлена распорядительницей в деньгах, как бы уже вышедших из твоей власти, ты подлежишь отчету? И так, если хочешь послушаться меня, то для пользы нуждающихся умерь раздачу остального, ибо этим сделаешь добро многим и в воздаяние приобретешь от Бога милость и заботливейшее о тебе попечение“». Олимпиада смиренно послушалась святителя и более без его мудрого совета не распоряжалась своими имениями. Многим любителям поживиться чужим добром это пришлось не по вкусу, и, не получив выпрашиваемых очередной раз средств, они сменили прежнюю лицемерную лесть на злословие и хулу на святую Олимпиаду.

К тому времени относится устройство Олимпиадой женской обители в южной части своих земель. В этом небольшом монастыре собралось примерно 50 девиц, а позже их стало 250. В их числе были и некоторые родственницы Олимпиады: Елисандия, Мартирия и Палладия, позже посвященные в диаконисы Иоанном Златоустом.

Трудно описать всю деятельность Иоанна Златоуста: он строил больницы и странноприимницы, помогал гонимым и нуждающимся, защищал обижаемых вдов, подчас вступая в конфликт даже с императрицей, его богословские труды стали кладезем Церкви, а за свои проповеди он был прозван Златоустом еще в Антиохии. Живые слова святителя всегда были направлены на обличение пороков общества. Он чутко ощущал болезни своей паствы. Целью святителя было желание направить людей на путь духовного совершенства и спасения, на путь истинного служения Богу, на ограждение паствы от влияния нераскаявшихся грешников.

Но сложившаяся столичная оппозиция, во главе которой стояла не блиставшая добродетелями императрица Евдоксия, властолюбивая, сластолюбивая, корыстолюбивая, не собиралась изменять свой образ жизни. Легкомысленно предаваясь различным утехам, поощряемая еще более порочными людьми своего окружения, Евдоксия предпочитала просто избавиться от святителя-обличителя. Она и ее окружение ненавидели своего архипастыря, а вместе с ним и его верную помощницу и ученицу Олимпиаду, которая со свойственной ей незлобливостью, скромностью во всем, чуждая интриг и развлечений, преисполненная добродетелей, была живым укором перед остатками их совести. Они ее ненавидели за тот дискомфорт, который они испытывали от самопроизвольного стыда перед ней за свой безнравственный образ жизни.

Для расправы над святителем им не хватало аргументов, чересчур явно на одной стороне было благочестие, а на другой — порок, сладострастье, бездуховный смрад. Но случай представился, когда появился другой ненавистник Златоуста — епископ Александрийский Феофил, который не раз посещал ранее Константинополь и пользовался щедрыми пожертвованиями диаконисы Олимпиады. В свое время он хотел поставить на освободившуюся Константинопольскую кафедру своего протеже — благочестивого Исидора, пресвитера Александрийской Церкви, надеясь через него иметь влияние на императорский двор. Но его план не осуществился, и ему пришлось участвовать в хиротонии Иоанна Златоуста. Возможно, уже тогда в нем и зародилась нелюбовь к святителю.

Взаимоотношения между двумя кафедрами — Константинопольской и Александрийской — были весьма натянутыми еще при императоре Феодосии Великом. Тогда Александрийский епископ Тимофей пытался единолично поставить для Константинополя своего епископа — Максима Киника (Циника), в то время как многие другие владыки сочли это недостойным и неприемлемым. На I Константинопольском Соборе (II Вселенский Собор, на котором были собраны представители только Восточной Церкви) 381 года был поставлен на столичную кафедру достохвальный епископ Григорий Богослов из Назианза, а хиротония Максима Киника была признана недействительной. Однако эта попытка Александрийского епископа вмешаться в дела столичной кафедры вызвала серьезное беспокойство императора, который считал Константинопольскую кафедру самостоятельной, неподвластной Александрии. Собор 381 года даже закрепил следующее правило: «Пусть епископы не устремляются в церкви, находящиеся за пределами диоцеза, и не расстраивают дела церквей. Но, согласно правилам, пусть Александрийский епископ правит только в Египте; епископы Востока пусть пекутся о делах только Востока, с сохранением преимуществ Антиохийской Церкви, признанных Никейскими правилами; епископы диоцеза Асия пусть управляют только в Асии, диоцеза Понт — только в Понте, епископы Фракии — только во Фракии. Без приглашения епископы не должны переходить границ своего диоцеза для хиротонии или какого-либо другого церковного дела». По этому правилу церковные диоцезы стали основной «единицей невмешательства».

Другое выработанное Собором правило было направлено на защиту церковных прав столицы империи от вмешательства извне, тем более что в гражданском отношении Константинополь был изъят из всех административно-территориальных структур. «Епископ Константинополя пусть имеет преимущество чести вслед за Римским епископом, ввиду того, что этот город — второй Рим». Однако преимущество чести еще не давало столичным предстоятелям никаких формальных преимуществ власти, и на практике они не только не соблюдались, но Александрийские предстоятели продолжали вмешиваться в дела Константинопольской Церкви, что ярко проявилось в последующих событиях. В то время еще не были строго разработаны канонические права кафедр и их иерархии, многие сложившиеся подчиненности не имели узаконенных подтверждений.

С другой стороны, IV век в жизни Вселенской Церкви характеризовался активным становлением истинного понимания Священного Писания, Символа веры, канонов Церкви, он протекал иногда очень бурно и часто болезненно для Церкви и для богословов, имевших свои суждения, подчас весьма частные и неодинаково трактуемые. Наряду с такими явными ересями, как арианство или савеллианство, которые были плодами умов не богодухновенных, а наоборот, смущавших умы простодушных, и которые требовали справедливого обличения, были иногда споры, диктовавшиеся скорее амбициями некоторых церковных деятелей или светской властью. Преданные Богу и Церкви люди — аскеты, богодухновенные мужи — оказывались судимыми Церковными соборами по личной антипатии к ним или из каких-то скрытых целей временно всплывавшими лидерами, навсегда обесчестивших себя за гонения праведников. В то время происходили так называемые оригенские споры между последователями и учениками Оригена († 254), которых было немало как в Александрийской Церкви, так и в Иерусалимской, и людьми, указывавшими на сомнительные и даже еретические позиции в его учении. Многие святые отцы, умело используя труды этого богослова, не касались тех его суждений, которые позже были объявлены еретическими, поэтому в Восточной Церкви почитатели Оригена, как и его противники, старались сохранять церковный мир, предоставляя будущему сделать правильные оценки его трактовок тех или иных вопросов. Этой же позиции придерживались и в Риме. Авторитет работ Оригена тогда еще был очень высок. Что же касается Феофила Александрийского, то он, не имея своего собственного принципиального суждения по этому вопросу, примыкал то к одному лагерю, то к другому, не без собственных политических, а возможно и корыстных интересов.

Поводом для вспышки неприязни Феофила к Константинопольскому архиерею были прибывшие в столицу в поисках защиты монахи, изгнанные Александрийским владыкой из Нитрийского монастыря. «Долгие братья» — под таким именем они вошли в историю не за какие-то особые заслуги, которые эти аскеты и постники, наверно, имели, а за их причастность к событиям, приведшим к гонениям на Иоанна Златоуста и его приверженцев. Братьев обвиняли в оригенской ереси, и они, уверенные в несправедливости выдвинутых против них обвинений, явились в Константинополь. Святитель Иоанн в соответствии с установленными канонами не мог допустить их ни в клир, ни к приобщению святых Христовых таин, потому что они были отлучены своим Александрийским архиереем, но, принимая в них участие, он писал к Феофилу, чтобы лучше разобраться в степени виновности этих монахов. Гражданские же власти, вставшие на сторону монахов, вызвали на суд епископа Феофила из Александрии в Константинополь.

Прибывший на суд Феофил вскоре понял, что в Константинополе святитель Иоанн имеет сильную оппозицию в лице императрицы, с которой и поспешил наладить контакты. Поэтому из обвиняемого он превратился в обвинителя, и то, что не смогла сделать императрица, с блеском совершил искушенный в ложных обвинениях и клевете Александрийский епископ, с головой влезший в дела чужой кафедры. Не будем стараться понять, что подвигнуло Александрийского Феофила поднять хулу на Константинопольского Иоанна, но вряд ли это было стремление к чистоте Церкви, или к правильности понимания Священного Писания, или, тем более, к любви и миролюбию. «Страстным и пристрастным» охарактеризовали поздние историки личность Феофила Александрийского, сделавшего много положительного для Александрийской Церкви и для Церкви вообще по борьбе с ересями, но опорочившего себя навсегда своей ненавистью к праведнику. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто» (1 Кор. 13: 1−2).

Бог обличил внутреннюю нечистоту епископа Феофила, обнажив перед всем христианским миром его ненависть к человеку редчайшей святости, Божиему избраннику несравненной духовной высоты и чистоты, светильнику Вселенской Церкви. После расправы над Иоанном Златоустом он как бы забыл свою борьбу с оригенством, в пристрастие к которому предвзято обвинял святого. Сам же он постоянно прибегал к учению этого богослова за неимением в то время лучшего учителя, лукаво оправдывая себя словами: «Ориген — это чудный цветник, в котором рядом с сорными травами растут прекрасные розы. Срываю только последние».

Итак, в 403 году был созван Собор «под дубом», названный так по наименованию виллы, в которой он проходил. Председательствовал на Соборе неожиданно поддержавший Феофила митрополит Ираклийский Павел, старейший архиерей Константинопольской Церкви, что придало Собору некоторую окраску законности. Вопрос о «долгих братьях» решился как бы сам собой: один из них, Диоскор, скончался до Собора, а другой, Аммоний, скончался по прибытии на Собор. Феофил поплакал, неизвестно, притворно или искренне, вспомнив, что в его время не было монаха, подобного Аммонию, и устроил ему пышные похороны. Остальные монахи, лишившись своих лидеров, смиренно просили прощения, были прощены, и инцидент был исчерпан. Поэтому на повестку дня был поставлен ранее не запланированный вопрос о святителе Иоанне Златоусте. Инициатива выдворения его с Константинопольской кафедры исходила от Александрийского епископа, которому по канонам было позволительно заниматься только делами египетских церквей. Но, поддерживаемый светской властью и движимый своим властолюбием, он закрыл глаза на незаконность своих действий. К тому же, на Соборе были представители в основном Александрийской Церкви, подчиненные Феофилу. Из клира Константинопольской Церкви на Собор прибыли в основном недовольные святителем и неистовые его враги, которые были в свое время лишены кафедр за недостойное поведение. Были среди них и личные враги святителя, такие как Акакий Веррийский, Антиох Птолемаидский, К (в)ирин Халкидонский и Севериан Кавалльский.

Такое положение дел и определило решение Собора, носившего явно необъективный характер. По 23 пунктам нелепых обвинений епископы осудили Златоуста, и решение суда было сурово — изгнанать святителя из Константинополя. Кроме обвинения Златоуста в приверженности оригенской ереси, Собор по наущению Феофила обвинил святителя в уничижении императорской власти, неявки на Собор (святитель требовал созыва Вселенского Собора) и проч. Даже в глазах императрицы Евдоксии такое решение суда сомнительного Собора казалось жестоким, правда, скорее не из-за сочувствия к праведнику, а из-за боязни народных волнений, в чем она не ошиблась. После удаления из столицы в Никомидию святителя Иоанна, авторитет которого в народе был чрезвычайно высок, возмущение людей грозило вылиться в бунт, многие кричали: «Утопить Феофила в Босфоре!». В особенности поддалась панике императрица. Жизнеописатель Иоанна Златоуста епископ Елеонопольский Палладий пишет, что Евдоксия в своей спальне пережила какое-то явление Иоанна Златоуста. Блаженный Феодорит сообщает, что в эти же дни случилось в Константинополе землетрясение. Феофил поспешил бежать в Александрию, боясь быть утопленным в море, а императрица потребовала возвращения Златоуста. Она сама послала с особым курьером письмо к нему, уверяя, что она лично непричастна к его высылке и приглашает вернуться в столицу.

Диакониса Олимпиада, столько пережившая во время суда, старалась изо всех сил сохранить этот неустойчивый мир между Церковью и светской властью. Но правдолюбие и бескомпромиссность Златоуста не могли сочетаться с переходящей все границы распущенностью и безнравственностью императрицы. Так, по наущению эпарха, язычника, она воздвигнула себе серебряную статую перед храмом и устроила празднество с неистовыми плясками, пением и лицедейством перед ним. Некоторые историки считают, что проповедь святителя о женских пороках была преподнесена врагами Златоуста, как направленная лично против императрицы, что вызвало у нее слезы, гнев и требование его удаления. Другие вспоминают проповедь «Против зрелищ», где Златоуст якобы произнес: «Опять беснуется Иродиада, опять пляшет, опять требует головы Иоанна». Так или иначе, но враги Златоуста делали все, чтобы обострить конфликт его со светской властью, их цель была — выдворить святителя из столицы, и они этого добились.

Второй Собор «под дубом», несмотря на сильное противодействие сторонников святителя, вторично осудил его. Александрийского Феофила на нем не было, он прислал своих представителей. Одно из обвинений, выдвинутых против Златоуста, — его возвращение на кафедру после первого изгнания без соборного решения епископов. По решению этого второго Собора святитель Иоанн лишался сана и подвергался ссылке. Но власти до времени боялись объявлять приговор, а потребовали лишь временного его заточения в архиерейском доме.

Императорская семья не скрывала своего нерасположение к святителю: она демонстративно не явилась на службу Рождества Христова 403 года. Молчаливое противостояние светской власти патриарху было нарушено в день Великой субботы 17 апреля 404 года, когда в древней Церкви по установившейся традиции происходило крещение оглашенных, совершаемое Константинопольским архиепископом. В храме святой Софии собралось около трех тысяч новообращенных, расположившихся под галереями в ожидании часа крещения. Вот как описывает это событие Тьерри в книги «Святитель Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия».

«Служба шла своим чередом, заклинания уже были произнесены, миро и святая вода освящены, диаконы и диаконисы были на своих местах, обменивая одежды, и крещяемые по порядку погружались в купели, как вдруг страшное смятение послышалось у дверей, и ряды солдат с мечами наголо заполнили внутренность храма. Они сначала схватили архиепископа, которого грубо влекли по переходам вон из церкви, невзирая на его протест; затем, разделившись на два отряда, одни побежали в крещальню, другие направились через неф церкви к амвону и алтарю. Вошедшие в мужскую крещальню очистили купели ударами мечей, без разбору поражая и оглашенных и духовенство; в этой схватке многие были ранены „и воды возрождение человеков, — говорит нам один из свидетелей этого насилия, — были обагрены человеческой кровью“. В крещальне женской зрелище было еще более прискорбное. Несчастные женщины, полуодетые бросались по церкви в различные стороны, в ужасе, с громкими криками. Солдаты, двинувшиеся к алтарю, силой отворили его двери и там произвели осквернение святыни, одно воспоминание о котором полвека спустя приводило в негодование церковных писателей, передавшим нам об этом. Многие из этих грубых солдат были язычниками, они подняли нечистые руки на святые дары, и святая кровь обрызгала их одежды». Святитель и его приверженцы понесли не меньшее унижение. Сам святитель был сослан в отдаленный район империи — в город Кукузы в Малой Армении.

Олимпиада, потрясенная до глубины души всеми бедствиями Церкви, прилагала все усилия, чтобы смягчить своими заботами тяжесть положения святителя. Трудно передать ее переживания, когда она видела тщетность своих усилий изменить ситуацию, улучшить положение невинного страдальца, несчастных православных, всех понесших несправедливые гонения и уничижения. Олимпиада — сильная в перенесении собственных невзгод — терялась при невозможности помочь своим близким, находящимся в беде. Для нее не было ничего болезненнее того, как видеть попирание своего учителя, наставника, человека, который был для нее выше всех на земле. Преданность Олимпиады своему духовному отцу была необыкновенно велика, но ничего нельзя было изменить.

Тьерри так описывает прощание Олимпиады со своим духовным отцом, которое происходило в соборе святой Софии. «Подозвав к себе Олимпиаду, Пентадию, Ампруклу, Сальвину, — тех, кто более других был ему привержен, он сказал им: „Подойдите, дочери мои, и слушайте меня внимательно. Что касается меня самого, чувствую, что все кончено: мой путь совершен; быть может, вы не увидите более лица моего. Даю вам одно только поручение: кто-нибудь возведенный на этот престол с общего согласия без происков и властолюбия, будет моим преемником, покоритесь ему, как бы мне самому, ибо Церковь не может остаться без епископа. Заслужите тем милосердие и поминайте меня в своих молитвах“. Диаконисы, слушая его, бросились к его ногам, обливая их слезами. Тогда, подозвав одного из священников, следовавших за ним, он сказал: „Удали их, чтобы их скорбь не возбудила народ“».

Иоанн Златоуст покинул храм святой Софии. «Ангел церкви, — говорит епископ Палладий, как очевидец этой сцены, — удалился с ним». В ночь, когда святитель Иоанн покинул Константинополь, загорелся собор святой Софии, пламя перекинулось и на другие здания, огонь не пощадил ни здание Сената, ни собора с его прекрасными базиликами. Столица погрузилась в один из мрачных периодов своей истории.

Но не так на эти события смотрели враги Златоуста: в пожаре они усмотрели дела рук человеческих, а именно, единомышленников и приверженцев низложенного архиепископа. Их хватали, арестовывали, сажали в тюрьмы, пытали. Многие из них скончались от страшных пыток, но причина пожара так и не была выяснена. Не добившись признания от стойких мужчин, власти решили подвергнуть пыткам женщин, надеясь, что они скорее признаются в злоумышленных действиях, и в первую очередь, как наиболее приближенную к изгнанному святителю, схватили Олимпиаду.

Созомен описывает: «Когда по тому же делу она (Олимпиада) была приведена на судилище, то на вопрос префекта, зачем зажгла она церковь, отвечала: „Не такова цель моей жизни; напротив, огромное свое состояние употребила я на обновление храмов Божиих“». Много раз ее привлекали к суду: ее стыдили, унижали, рвали на ней одежду. Несмотря на ее очевидную невиновность и невозможность доказать того, чего не было в действительности, несмотря на аргументированные доводы и основательность ее правдивых ответов, ее не оправдали. После изощренных допросов ее приговорили к значительному штрафу и ссылке. Осталось неясным, в чем же ее обвинили: в нелепой причастности к поджогу, или к оригенской ереси, или нашли еще какой-то предлог, известно только, что ее обвинители, не находя подтверждений своих обвинений, пытались ей приписать то одно, то другое. Историк Созомен говорит, что у Олимпиады были сильные заступники при дворе, из-за чего она имела некоторые послабления, но, вероятно, эти послабления касались того, что ее не подвергали смертельным пыткам. Родственница царей, одна из богатейших женщин, с безукоризненной совестью, она была поругаема, оскорбляема, позорима и беззащитна перед напором злобы и клеветы. Одни имения ее продавались с публичного торга, другие разорялись чернью, за третьи ее таскали по судам. Собственные ее слуги, к которым она относилась с материнской любовью, по наущению врагов восставали на нее, люди, которые пользовались ее милостыней, вели себя как враги.

Клеветы и злословие от врагов, родных и знаемых, завидовавших ее святой жизни, с детства были ей знакомы. Но она не падала духом, мужественно переносила все неприятности, приписывая их сатане, а не людям. Она не отнимала ни от кого своей снисходительной всепрощающей любви. Злоба людей не смущала ее, не нарушала мира ее чистой души. И эти глумления она переносила с истинно ангельской кротостью и неподражаемым терпением. «Никто из близких к ней никогда не замечал, чтобы эта христоносица порицала кого-нибудь, — пишет епископ Палладий. — Вся тягостная жизнь ее прошла в сокрушении сердечном и в обильном излиянии слез; скорее можно было видеть во время зноя источник без воды, нежели ее поникшие, всегда созерцавшие Христа очи без слез». Оставив Константинополь, Олимпиада на некоторое время поселилась в Кизике.

Занявший Константинопольскую кафедру престарелый Арсакий, брат патриарха Нектария, скончался в ноябре 405 года, пробыв на кафедре лишь год. Его сменил враждебно настроенный к Иоанну Златоусту Аттик.

Несмотря на смерть императрицы Евдоксии, которая скончалась в том же году, гонения на сосланного святителя и его последователей не прекратились. Три основные восточные кафедры — Константинопольская, Александрийская и Антиохийская — возглавлялись врагами Златоуста: Аттиком, Феофилом и Порфирием. Властолюбивый Феофил практически стал главой Восточной Церкви. Всех, не желавших с ними общения, преследовали по приказу императора. Трудно описать бедствия, которые претерпела тогда Церковь. Враги Златоуста заставляли каждого, входящего в храм, произносить анафему на своего незаконно низложенного, любимого и почитаемого архиерея. Церкви стояли пустые, собрания вне храмов были запрещены. В христианском обществе наблюдался раскол, «гибельная схизма». Для последователей святителя Иоанна схизматиками были его гонители, а незаконные гонители считали схизматиками всех, сохранявших верность своему архиерею, последователей и преданных Иоанну Златоусту людей называли «иоаннитами». Результатами этого раскола были насилие, кровопролитие, тюремное заключение.

По переписке со святителем Иоанном можно понять, что Олимпиада не сразу посвятила его в свое бедственное положение, которое она понесла за верность своему учителю: о суде и об изгнании ее из столицы он узнал позже от других. Златоуст, думая, что она по-прежнему имеет влияние при дворе, дает ей некоторые поручения, которые она не в силах выполнить.

Изгнанная из столицы, она некоторое время скиталась с небольшой общиной сестер по Малой Азии, пока ее не отправили в ссылку в Никодимию. Здоровье этой женщины, хрупкой по природе и по аскетическому образу жизни, при перенесении ею дополнительных страданий подорвалось. Ее мучила лихорадка, она не могла подняться с постели, находясь в полузабытьи. Полгода она находилась в таком печальном состоянии. Нередко она говорила о смерти, как о желанной гостьи, которая могла бы освободить ее от земных страданий. Ей было в то время около 36 лет. Следы ее красоты, столь прославляемой совершенствами, не исчезли. Еще более удивительная красота чистой ее души светилась в глазах. Но невыносимая скорбь обуревала ее душу — она видела уничижения добра и победу зла, торжество беззакония и беззащитность невинности. И самым тяжелым испытанием для святой было то, что ее молитвы как бы не были услышаны Богом. Ее по-детски чистая вера поколебалась, она впала в душевное изнеможение.

Об этом состоянии духа Олимпиады мы узнаем из писем Иоанна Златоуста к своей ученице. Как чуткий отец, он, поняв недуг, одолевший святую, спешил помочь ей своими мудрыми советами, наставлениями, не боялся он и восхвалять Олимпиаду, зная силу ее смирения. Сколько приводит он примеров уничижения Спасителя, апостолов, мучеников и святых, стараясь привить любовь ее к страданиям, попускаемым для совершенства души. «В терпении вашем стяжите души ваша» (Лк. 21: 19). Письма эти и сейчас живой источник, бальзам для сердечных ран наших изнеженных душ, боящихся ничтожных скорбей, которые чаще несем мы из-за собственного несовершенства. «Прошу тебя, благословенная Олимпиада, о том же, о чем я всегда непрестанно просил: брось печаль свою и прославляй Бога. Ты всегда это делала, и теперь не перестань делать, благодари Его за все тяжкие и горестные приключения нашего времени. Через это и себе получишь ты величайшие блага, и диаволу нанесешь существенный вред, и мне доставишь великое утешение», — наставляет святитель Олимпиаду. И уже позже, видя ее выздоровление, радуется: «Великое дело — мужественно терпеть несчастья. Но даже совсем как бы не чувствовать, что они есть, но почитать их за ничто, но надевать на себя венец терпения с большей беззаботностью, не трудясь, не беспокоясь, не требуя помощи от других, а как будто играя и празднуя, это явный знак совершенного любомудрия». Закаленная гонениями и сопереживанием за всех и за себя, она научилась в этом совершенствоваться так, что новые беды уже не устрашали ее, и, как золото, ее душа от скорбей становилась чище и опытней. Только смерть святителя Иоанна прекратила переписку этих изгнанников, оставшихся до конца верными друг другу.

Известие о смерти святителя Иоанна не потрясло Олимпиаду. Она и сама готовилась перейти в мир иной, и была, наверно, рада, что душа его перешла в вечные обители, хотя святитель уже и на земле духом был на небесах. И слова Златоуста: «радуйся же и веселись за тех, которые скончались блаженной кончиной не дома, не на своей кровати, но в темницах, в оковах, в пытках», написанные им в последнем его письме, вселяли в нее утешение, затмевая грусть утраты. После смерти Златоуста его друзья и почитатели все свое внимание изливали на Олимпиаду, как сострадалицу, окружили ее вниманием и почетом, видя в ней уже неземное существо, отрешенную от всего мирского. Но враги по-прежнему старались всячески усугубить ее положение изгнницы. Александрийский Феофил издал пасквиль на Златоуста, где не постеснялся оклеветать и его ученицу Олимпиаду, но это уже не могло ее возмутить.

Епископ Палладий дал некоторое представление о последних днях святой Олимпиады. Она поселилась в маленьком домике, в котором, как в церкви, всегда были священники, всегда лилась молитва. Победившая страсти настолько, что уже ничто не могло смутить ее душу, приуготовив себе награды в Царстве Небесном, она и здесь, на земле, находилась в совершенном спокойствии духа. Еще недолго продолжался ее подвиг, незаметный для людского глаза, подвиг ее бескорыстного служения Церкви и людям. Все то же милосердие, но не от избытка, а от оскудевших средств, все тот же аскетизм, но уже к умирающему телу, еще большая простота в одежде, еще глубже любовь и сострадание к окружающим и нуждающимся. Есть основание думать, что небольшая община сестер-монахинь разделяла с ней молитвы, бдения и тесноту ее изгнания. Своим монастырем в Константинополе она также руководила сама. Правда, существует мнение, что часть ее сестер подпали под влияние схизмы, и в конце жизни Олимпиады сестры были вынуждены его покинуть.

Перед своей смертью Олимпиада передала паству Марине, своей родственнице, через собственноручно написанное письмо.

25 июля 409 года тихо, безболезненно, радостно как бы уснула она навеки, предав свою душу в руки Господа. «Так я знаю, точно знаю, что теперь ты паришь от удовольствия, как птица, и думаешь, будто уже сложила плоть свою. И, если позовет время, ты легче скинешь ее с себя, чем другие скидывают платье, в которое одеты», — писал ей в последнем письме Иоанн Златоуст, понимая, какой духовной высоты достигла его ученица и как легко ей будет покинуть этот мир. Диаконисе Олимпиаде было тогда около 39 лет.

Расправа над святителем Иоанном Златоустом и диаконисой Олимпиадой является одной из печальных страниц Церкви, осознаваемой всеми последующими предстоятелями Церкви, константинопольскими правителями и церковными историками. Время это было не временем гонений на христиан, не было это и борьбой с какими-то носителями ереси, да и гнавшие их не принадлежали к каким-то еретикам. Тем печальнее это для нашей Церкви.

Еще при жизни некоторые из гонителей праведников понесли наказание. Антиохийский епископ Флавиан, выступавший против Златоуста, скончался 26 сентября 404 года. 6 октября 404 года скончалась и императрица Евдоксия, недолго она прожила с чувством мнимой победы над святителем. Умерла она в 24-летнем возрасте в страшных страданиях при рождении своего мертвого ребенка без обычного христианского напутствия. За нею с назидательной последовательностью понесли заслуженную кару и другие враги Златоуста и Олимпиады. Активный деятель Собора «под дубом» епископ Халкидонский Кирин умер от «антонова огня» — у него сгнили ноги. Еще один из врагов, упав с лошади, моментально умер, другой отошел в вечность от гнойной водянки, третий от рака языка. Сам Феофил Александрийский в конце своей жизни сошел с ума и умер скоропостижно.

Император Аркадий, устрашенный множеством бедствий, обрушившихся на Константинополь — сильным градом, страшными землетрясениями, небывалыми бурями, — просил молитв у подвижника Нила Синайского († 450; память 12 ноября), но тот ему отказал в этом, назвав столицу преступной и недостойной молитв. Император Аркадий скончался менее чем через год после смерти Златоуста.

В 417 году Константинопольский патриарх Аттик под нажимом многочисленных сторонников святителя Иоанна Златоуста внес его имя в диптих и убедил это же сделать последнего врага Златоуста — святителя Александрийского Кирилла, племянника Феофила. В диптихи других Церквей имя святителя Иоанна уже было внесено. Так восстановилась справедливость, но самого Златоуста уже не было в живых, он почил в изгнании со словами на устах: «Слава Богу за все!».

С тех пор уже 1600 лет имя святителя Иоанна Златоуста во всех храмах вселенной произносится на отпусках, где бы ни совершалась установленная им литургия.

Не осталась в безвестности и славная его ученица Олимпиада. Сразу по кончине она явилась в сонном видении митрополиту Никомидии и велела ему поставить гроб свой в лодку и водному течению предоставить определить место ее погребения. Митрополит исполнил желание святой, и пущенная на волю лодка с ее гробом, долго плавая по течению, прибилась на противоположном от Константинополя берегу к местечку Врохдис, близ монастыря святого Фомы.

Игумену же монастыря явился ангел, который сообщил о святых останках Олимпиады, повелел их взять и положить на жертвенник в церкви. При этом двери храма открылись сами собой. Такое видение повторилось, и игумен узрел в этом Божью волю. Братия монастыря с крестом и Евангелием встретили святые мощи Олимпиады и перенесли их в храм святого Фомы. По преданию, множество больных получили исцеление от мощей святой Олимпиады.

Через 200 лет на местечко Врохдис напали дикари, которые сожгли и монастырь, и храм святого Фомы, но мощи Олимпиады остались невредимыми. Узнав об этом, Константинопольский патриарх Сергий повелел перенести святые ее мощи в столицу. При перенесении их из нетленного тела Олимпиады потекла кровь, что было принято как знак бескровного мученичества святой исповедницы. Рака с нетленными мощами святой Олимпиады была поставлена в основанном ею монастыре.

Известно, что после Марины настоятельницей монастыря стала другая ее родственница — диакониса Елисандия. Примерно в VI веке монастырь был упразднен, но в VII веке, при Юстиниане, он был восстановлен при игумении Сергии. Она же и составила жизнеописание святой основательницы монастыря, добавив и некоторые подробности истории обители. Говоря об многочисленных исцелениях от святых мощей, она не пожелала рассказать об отдельных конкретных случаях, заметив: «Блаженны, не видевшие, но уверовавшие». И добавила, что если бы она пожелала в малой мере перечислить все деяния святой, у нее не хватило бы времени для повествования о них.