 |
| Фонд стратегической культуры | Олег Слепынин | 06.08.2009 |
5 августа Илье Репину 165 лет. Всюду, или почти всюду, этого художника именуют и великим, и русским; некоторые его картины признаются шедеврами, даже и «европейского масштаба». Но отчего-то во всех похвалах Репину явно чувствуется натяжка. Что-то как будто в Репине ненастоящее: при оглядке в ту даль, где обитают действительно великие русские художники — Суриков, Васнецов, Нестеров — его нет.
***
Первый успех Илья Ефимович снискал своими «Бурлаками на Волге» (1873). «Передовая публика» — в восторге. В ту пору пароходство, бурно развивающееся с 1840-х, освоило уже и малые волжские притоки. Бурлаки в 1860−70-е — и на Неве, где он их однажды видел, и на Волге — анахронизм, экзотика особого рода, как грузчики-бомжи средь торговых точек на рынке компьютерного оборудования. То есть бурлаки у Репина — идея, символ, тенденция. Теперь кажется несомненным, что Ф.М.Достоевский в своё время попробовал мягко вразумить зреющее дарование: «Чуть только я прочел в газетах о бурлаках г. Репина, то тотчас же напугался. Даже самый сюжет ужасен: у нас как-то принято, что бурлаки всего более способны изображать известную социальную мысль о неоплатном долге высших классов народу… К радости моей, весь страх мой оказался напрасным: бурлаки, настоящие бурлаки и более ничего. Ни один из них не кричит с картины зрителю: „Посмотри, как я несчастен и до какой степени ты задолжал народу!“ И уж это одно можно поставить в величайшую заслугу художнику».
Мы знаем будущее: предостережение Достоевского не сработало, Репин «не внял». Впрочем, действительно, он «не кричит» вслед за разночинно-революционными «шестидесятниками», Репин тоньше и, как сказали бы ныне, работает на уровне подсознания, фокусируя внутреннее зрение русского общества на обозначенной предшественниками тенденции, на том, чем он уже и сам обуян. Зритель видит: баржу тащит голь перекатная, физиономии выразительные, на палубе жирует богатей, в отдалении — идёт по течению — пароход, знать, машина аглицкая. А на барже, что тащится против течения — флаг России! Чтоб никто на Волге не впал в ошибку. В переднюю лямку, как сообщает Репин, запряжён любимейший его герой, некто Канин. Этот Канин, как оказывается, поп-расстрига. Репин заворожён лицом опустившегося человека, прямо-таки в восторге: «лоб — большой, умный, интеллигентный лоб; это не простак». Ну да, точно, интеллигентно-балагуристое лицо, хорошо известное нам и в ХХ-м и ХХI-м веке, для которого ничто не свято, на всё ироничный прищур. Вот так вождь!.. Вот так мечта.
Репин описал в старости исток: праздное путешествие — «…бypлили пo Heвe, и я был в нecкaзaннoм вocxищeнии oт кpacoт. pocкoшныe дaчи нa Heвe. шиpoкиe дaмcкиe шляпы, гaзoвыe вyaли и цвeты, цвeты… A дyxи… yпoитeльныe apoмaты дoнocятcя дaжe к нaм, нa пapoxoд — чapы, чapы дo нeвepoятнoй фaнтaзии… Для мeня этo былa coвepшeннo нeoжидaннaя нoвocть. Дo этиx пop я был пoлoн гopдoй мыcли yкpaинcкoгo вoeннoгo пoceлянинa, чтo, кpoмe Укpaины, нигдe в миpe ничeгo xopoшeгo быть нe мoжeт. И вдpyг тaкaя pocкoшь pacтитeльноcти, тaкoй гycтoй, бpызжyщий cвeжecтью цвeт зeлeни. И cиpeнь, и кaштaны, и липы… a бepезa-тo, бepeзa!..» И вдруг: «Oднaкo чтo этo тaм движeтcя cюдa? — cпpaшивaю я y Caвицкoгo. — Вoт тo тёмнoe, caльнoe кaкoe-тo, кopичнeвoe пятнo..» Оказывается, бурлаки. Издали разглядел — и тёмное и сальное, и коричневое. Оно, конечно, фантастика, люди так не говорят. И в мелочи тенденциозный вымысел. Но и путь к обобщению: «Пpиблизившиcь coвceм, этa вьючнaя вaтaгa cтaлa пepeceкaть дopoгy cпycкaющимcя к пapoxoдy…
— Вoт нeвepoятнaя кapтинa! — кpичy я Caвицкoмy. — Никтo нe пoвeрит!"
Все поверили. В каждом учебнике «Родная речь» десятками лет, сквозь миллионы глаз тащится баржа, запряжённая бродягам во главе с лукавым богоотступником. Движутся они мимо камня с обрывком верёвки, знать, кто-то уж утопился от жизни такой. А может и был утоплен. Короче говоря, такая вот несносная русская жизнь. Кто виноват? Что делать?..
Ясно, кто и что. Три врага у «передового общества»: монархия, православие, народность.
С народностью в «Бурлаках» Репин хоть и не до конца, но худо-бедно разобрался. Пора было плотно приниматься за православие и монархию.
Репин, начиная с карандашного рисунка физиономии Каракозова, который в 1866 году указал пистолетом, стреляя в Александра II, кто виноват и что делать, и, кончая всеми его революционно-безбожными «Не ждали», «Ареста пропагандиста», «Отказа от исповеди» и пр., и пр., вычерчивает в подсознании общества мысль оправдания богоборцев-цареубийц. Ведь не заинтересовал же Репина крестьянин Осип Комиссаров, который оттолкнул руку Каракозова. Репина не устраивало такое проявление народности, монархии, православия. Впечатывать в мозги нужно было иное.
В 1885 году он потрясает публику очередным своим шедевром — «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». Дата, выставленная в названии, не должна оставлять сомнений: убил царь Иван царевича! Не беда, что разговоры об убийстве Грозным сына — сплетни его злобных врагов, сплетни с уровнем не серьёзнее бабьей болтовни. Но вот попали как факт в Историю Карамзина, который для чего-то оставил самую нелепую из сплетен. К слову вспомним, что эксгумация и изучение останков Ивана Грозного и царевича в 1963 году не подтвердила убийства. Более того, по описанию вскрытия и сделанным фотографиям непредвзятый наблюдатель в останках царя Иоанна может увидеть признаки мощей святого: желтизна костей, воздетая для благословения рука, власяница схимника. Теперь точно известно, что царя и его сына Ивана медленно убивали, с 1565 года (царевичу было 10 лет), мышьяком и ртутью.
У Репина всё в палатах русского царя пропитано преступлением и кровью, сам воздух, кажется, кровав, кровав и безумен, как стеклянные глаза самодержца. Таковы вот зверство и дикость! — внушает автор.
Первый щелчок в голове для сочинения «Грозного» — путешествие по Европе в 1883 году: Испания, кровавый бой быков. Илья Ефимович повествует: «Несчастья, живая смерть, убийства и кровь составляют влекущую к себе силу… В то время на всех выставках Европы в большом количестве выставлялись кровавые картины. И я, заразившись, вероятно, этой кровавостью, по приезде домой, сейчас же принялся за кровавую сцену Иван Грозный с сыном. И картина крови имела большой успех». Вот уж точно, ради красного словца не пожалеет и отца. Его манила эстетика крови, манила маниакально. А это ведь повод — обвинить в кровавости самодержавие! Всех «правдолюбцев» это порадовало. О том, что картина вызывает в среде людей с нормальной психикой отвращение, Репин умалчивает.
Обер-прокурор Синода К.П.Победоносцев писал Александру III: «Стали присылать мне с разных сторон письма, с указанием на то, что на Передвижной выставке выставлена картина, оскорбляющая у многих нравственное чувство: Иван Грозный с убиенным сыном. Сегодня я увидел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. Удивительное ныне художество: без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. Трудно понять, какой мыслью задаётся художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты. И к чему тут Иван Грозный? Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива». Конечно же, прав Константин Петрович! Иван Грозный ни при чём. Ну да не писать же Репину быков! На испанских быках далеко не уедешь.
«Передовые умы» восприняли картину как тайное оправдание цареубийства 1881 года: месть за всё! Убили царя-освободителя Александра II? Так и нечего жалеть — вон они какие!
О том, что полотно насквозь лживо — и без всяких экспертиз — знал, конечно, не только Победоносцев. В 1913 году, не стерпев торжества кощунника, иконописец из старообрядцев Абрам Балашов попытался уничтожить этот кровавый шедевр лжи ножом. Репин ликовал: «Какой бенефис выпал на мою долю! Конца нет телеграммам, письмам со всех концов России!»
В деле развенчания православия, по мнению «передового общества», Репин создал шедевр, почти равный «Бурлакам», — картину «Крестный ход в Курской губернии». Жаждущие потрясений радовались. Но люди, любящие историческую Россию, знающие сердечную радость крестных ходов, были оскорблены. Автор общерусской газеты «Новое время», выпускаемой Алексеем Сергеевичем Сувориным, недоумевал: «Как же можно сказать, что эта картина есть непристрастное изображение русской жизни, когда она в главных своих фигурах есть только лишь одно обличение, притом несправедливое, сильно преувеличенное… Можно ли допустить, чтобы верховой урядник мог забраться в самую тесноту толпы и не в городе, а среди большой дороги и со всего взмаху бить народ плетью по головам, тем более в то время, когда тут же, вблизи него и духовенство, и представители полицейской власти, и почётные лица города… Вот, мол, смотрите, какие они папуасы, говорит автор, какое их благочестие: бедный, несчастный народ бьют нагайкой, икону охраняют палкой, и никто из этих папуасов не чувствует, до какой степени он груб и дик, допуская подобное зверское самоуправство. Вот, по-моему, точка зрения художника. Дальше две женщины несут пустой киот от образа, и несут с такой бережливостью и благоговением, точно киот есть такая же святыня, как и образ. В этом изображении проглядывает та же мысль художника: вот, мол, какое у глупых женщин благоговение к пустому ящику, какое невежественное понятие о святыне в наш просвещенный век… Засим, не говоря уже о выборе типа, лица и фигуры барыни, несущей самый образ, выборе, сделанном тоже с явным намерением дополнить „идею“: такая, мол, надменная безобразная рожа, видимо, почётная личность в городе, пользуется высокой честью нести в своих руках святыню… Нет, эта картина не беспристрастное изображение русской жизни, а только изобличение взглядов художника на эту жизнь».
Мягко сказано. При этом и художники недоумевали: почему в картине все лица некрасивые? Вот и Третьяков просил Репина вернуть на полотно «прекрасную молодую девушку» из прежнего варианта — «на место бабы с футляром». Отвечал Репин не без горделивости: «Для меня выше всего правда, посмотрите-ка в толпу, где угодно, — много ли Вы встретите красивых лиц, да еще непременно, для Вашего удовольствия, вылезших на первый план?..» Он, конечно, забыл своё описание праздничной прогулки по Неве, когда его поразило: «…нaдo пpизнaть, вceгo кpacивee люди». Третьяков не разделял русофобской идеи, заложенной в картину, неприемлем ему и «рубящий урядник».. Да видел ли Репин живой крестный ход, видел ли он глаза верующих, видел ли светоносные лица крестоходов? Или ему попросту возжелалось переплюнуть «Пасхальный крестный ход» Василия Перова? Однако у Перова если и пьян батюшка (чего в жизни не найдёшь, когда ведёт тенденция), так у него и вера в лицах тех, кто идёт с молитвенным пением за крестом без оглядки и без осуждений. Есть в сатире Перова правда, нет правды в «реализме» Репина, сколько бы он не твердил обратное, всё скомпоновано мастеровитым фотошопом, сидящем в его голове.
В какой-то момент Репину действительно хотелось правды и он, как бы заочно соревнуясь с весельем Перова, написавшего «Охотники на привале», пишет «Запорожцев», многократно переписывает, трудится 12 лет. «Победил ли» он Перова? Вряд ли. Сквозь натужное веселье его запорожцев видна нам и царская кровь, и все его горделивые агитаторы.
В конце XIX века учёные выделили из урана небольшое количество вещества, которое вело себя «патологически», создавая повышенный уровень радиации. Вещество назвали «уран-Х». Позже установят, что основная масса урана не радиоактивна, но вся активность его определяется именно этой примесью — радиоактивными изотопами, «ураном-Х», как тогда называли, который делает всё окружающее радиоактивным, убивая живое.
Конечно, никто не предлагает «запрещать» Репина. Однако человеку, для которого родным является понятие Святая Русь, с мысленного пьедестала его вполне можно переместить в некую кунсткамеру с антирусскими штуками как особый феномен.
