Человек и смерть

Иногда бывает так: дочитываешь книгу и забываешь, о чем она. Но чаще бывает иначе: покупаешь чем-то заинтересовавший потрепанный томик в «Букинисте», долго не решаешься открыть его, а потом вдруг проглатываешь книгу в один присест — и понимаешь, что она написана специально для тебя и похожа на старого друга, который возвращается из долгой поездки тогда, когда это больше всего тебе необходимо. Именно такой книгой для меня стал «Раковый корпус» Александра Исаевича Солженицына. Написанная около сорока лет назад, рассказывающая о жизни, казалось бы, совсем далекой, эта повесть научила способу измерения себя, собственных поступков. Открыла бездну, в которую можно сорваться, и помогла взобраться на одну из маленьких ступенек, ведущих к вере.

В человеческом представлении смерть — это и момент прекращения жизни, и переход к иному бытию, и состояние, предшествующее этому переходу, и все мертвящее, давящее, постоянно присутствующее в мире живых. Смерть — во всех случаях — это испытание. Самое главное из тех, что высвечивают душу человека. Вот как говорит об этом Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской): «Что такое «смерть»? Зло или добро? Некоторые скажут: «зло»; другие (по-разному) скажут: «добро». Истина же в том, что смерть, как уход человека из одной действительности, земной, в другую — небесную, являясь следствием зла, не есть сама ни добро, ни зло; для одних людей, добрых, верующих, она является «добром» и благодеянием, а для других, не покаявшихся перед Богом, она бывает — «злом», горем. Качество души умирающего человека определяет значение смерти для нее"[1]. Можно сказать и наоборот: смерть определяет, делает явным качество души. В момент испытания нет ничего сокровенного, что не открывалось бы, и тайного, что не было бы узнано (Мф. 10, 26).

Александр Исаевич Солженицын со всей силой своего дарования и с ответственностью, рожденной жестоким опытом, писал о ситуации распутья, рано или поздно возникающей в жизни каждого человека. Именно она позволяет узнать, чего в душе человеческой больше: добра или зла. «Выродиться или возродиться?» — вот в чем вопрос, вынесенный писателем на размышление читателю. «Линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?» — эти слова Солженицына из «Архипелага ГУЛАГ» как нельзя лучше дают представление о его взглядах. В силах человека отодвинуть эту границу либо в ту, либо в другую сторону. От этого зависит, как поведет себя он в ситуации испытания духа тюрьмой, войной или. неизлечимой болезнью. Если зла в душе больше — испытание несет смерть духовную, если больше добра — это жизнь, которая не кончится с умиранием тела.

Во всех своих произведениях Солженицын «взывает к духу. Дух же может и пасть, но и восстать мощно"[2]. Повесть «Раковый корпус» — не исключение.

Вопросы о смысле жизни, о силе жизни, о цене жизни не покидают героев на протяжении всей повести. Слова «жизнь» и «смерть» — не пустой звук для них, пациентов и врачей Тринадцатого корпуса Ташкентской больницы. Смерть заставляет их размышлять над вопросом: «Чем жив человек?». Вопрос этот встает перед ними со страниц синенькой книжки с золотым росчерком — поздних рассказов Льва Николаевича Толстого. Самый главный из них так и называется: «Чем люди живы». Отметим, что «Народные рассказы», которые и открываются этим текстом, — толстовская попытка интерпретации Евангелия, изложения христианской морали. Для пациентов ракового корпуса источником знания является именно том Толстого, писателя, который предлагал человеку подумать о часто забываемой истине. Библию трудновато было бы «пронести» в советскую больницу, даже в повести.

* * *

Впервые упоминает о книге в темно-синем переплете Олег Костоглотов, прозванный Оглоедом, герой, имеющий явные черты самого Солженицына, бывший зэк, выживший в жестоких лагерных условиях, «вечный» ссыльный из далекой казахской степи, испытываемый теперь еще и смертельной болезнью. Почитать эту книгу он советует Ефрему Поддуеву, своему сопалатнику с опухолью шеи, мотивируя совет близостью смерти: «Ефрем остановился как бык, посмотрел мутно.

 — А зачем — читать? Зачем, как все подохнем скоро?

Оглоед шевельнул шрамом:

 — Вот потому и торопись, что скоро подохнем"[3].

До того, как Ефрему в руки попал том Толстого, он метался по комнате, как зверь, загнанный в клетку, мучаясь от боли, но еще больше — от осознания собственного конца. Он всегда был жаден до жизни, его «сокровищем» в евангельском смысле[4] являлись «вольная жизнь да деньги в кармане"[5]. Главным было иметь хорошую специальность или хорошую хватку в жизни. Никогда о смерти не думал Ефрем, потому что «всей жизнью своей. был подготовлен к жизни, а не к умиранию. Этот переход был ему свыше сил, да он и не знал путей этого перехода"[6]. Осознавая, что из плена рака ему не вырваться, Поддуев начинает понимать, что жизненная философия его не годится для смерти. Помощи ждать неоткуда, он остался в одиночестве. Помощь явилась в виде книги Толстого. «Целую жизнь он прожил, а такая серьезная книга ему не попадалась. Хотя вряд ли бы он стал ее читать не на этой койке и не с этой шеей, стреляющей в голову. Рассказиками этими едва можно было прошибить здорового. Еще вчера Ефрем заметил такое название: «Чем люди живы?». До того это название было вылеплено, будто сам же Ефрем его и составил. ‹…› …об этом самом он ведь и думал последние недели: чем люди живы?"[7].

Исследовательница творчества Солженицына Татьяна Александровна Лопухина-Родзянко пишет так: «Перед тайной смерти в страхе стоит человек, и если в полном здоровье не задумался о цели и смысле своей жизни, то этот вопрос у него непременно возникнет в болезни, если только он остался Человеком"[8]. Ефрем остался Человеком, даже несмотря на то, что всегда жил только для себя. Ведь недаром после прочтения «как будто что в него вошло и повернуло там. И где раньше были глаза — теперь глаз не было. И где раньше рот приходился — теперь не стало рта"[9]. Эта метафора раскрывает нам состояние Ефрема и его путь от духовной гибели к возрождению. Крупицы добра, скрывавшиеся в его душе, вышли наружу. Ефрем на пути к истине, которая не требует добавления (отсюда отсутствие глаз); истине такой, что ее не перескажешь другому, пока тот сам не познает ее (поэтому — отсутствие рта); эта истина самодостаточна. Ефрему открылся главный закон человеческой жизни — любовь и самопожертвование. Он вспоминает свое прошлое, горести, которые причинял близким и не очень близким людям, — и судит себя самым строгим судом, меряет самой крайней меркой, и даже надежды не оставляет себе: «Вот эта книжечка с золотым росчерком, четвертую ночь ночевавшая у Ефрема под матрасом, напевала что-то про индусов, как они верят, что умираем мы не целиком, а душа наша переселяется в животных или других людей. Такой проект нравился сейчас Поддуеву: хоть что-нибудь свое бы вынести, не дать ему накрыться. Хоть что-нибудь свое пронести бы через смерть. Только не верил он в это переселение душ ни на поросячий нос"[10]. Однако не о Ефреме ли евангельские слова: ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15, 24).
* * *

Поддуева выписывают из диспансера, и он уходит. Читатель знает о нем только, что умер он на вокзале. Ушел, но оставил для каждого разрешать вопрос: «Чем жив человек?». Когда Ефрем задает его в палате, все отвечают по-разному. Выздоравливающий беспечный Ахмаджан считает, что «довольствием, продуктовым и вещевым"[11]; студент Тургун, медбрат, который и не думает о жизни и смерти, потому что не было случая подходящего, говорит: «Зарплатой, чем!"[12]. Симпатичный читателю мальчик Демка, мечтающий учиться на литературном или историческом, потому что правду любит, тоже подходит к ответу материалистически: «Раньше всего — воздухом. Потом — водой. Потом — едой"[13]. Простой парень Прошка считает, что «квалификацией"[14]. Близок к Прошкиному и ответ Вадима Зацырко: «Творчеством! И очень помогает. Ни пить, ни есть не надо"[15].

Вадим — герой неоднозначный. С одной стороны, он довольно симпатичный человек. Он старается перед лицом смерти вести себя мужественно, пытается заниматься наукой, осознавая, что шансы на выздоровление равны нулю. Но, с другой стороны, несмотря на все его положительные качества, Вадим — дитя своего времени (вспомним его слова о том, что «у нас даром не сошлют — значит, что-то было»). Чем дальше движется повествование, тем яснее это становится. Когда мы впервые встречаем его на страницах повести, Вадима занимает один вопрос: «..что я успею сделать. Надо же что-то успеть сделать на земле!"[16]. Это «что-то» на первый взгляд — польза. Но неопределенное местоимение заставляет думать, что Вадиму практически все равно, что делать. Для него главное — материальные ценности, он смотрит на все с утилитарной точки зрения. Вспомним его мысли в связи со смертью Поддуева: «Он слышал о Поддуеве, но не почувствовал сожаления. Поддуев не был ценным для общества человеком ‹…›. А человечество ценно, все-таки, не своим гроздящимся количеством, а вызревающим качеством"[17]. После осознания того, что смерть уже совсем близка, метастазы шевелятся по всему телу, Вадиму стало важно только жизнь свою спасти, любой ценой, пусть спекулируя на имени отца, что в начале болезни Вадим яростно отвергал: ведь это его талант гибнет. И вот Вадим уходит из палаты: ему привезли коллоидное золото, начинают лечить с большими шансами на благополучный исход болезни. Его невозможно осуждать, его можно только жалеть: темнотой накрыло Вадима, но, может быть, все еще будет иначе.
* * *

Старик Мурсалимов по-русски не понимал — и очень жалел об этом Ефрем Поддуев, потому что ему казалось, что колхозный сторож смог бы ответить на вопрос «Чем люди живы?» лучше всех. Мурсалимов был всегда спокоен и сдержан. Его спокойствие напоминает то, как умирали старики на Каме (воспоминание Поддуева): «Все они принимали смерть спокойно. Не только не оттягивали расчет, а готовились потихоньку и загодя, назначали, кому кобыла, кому жеребенок, кому зипун, кому сапоги. И отходили облегченно, будто просто перебирались в другую избу"[18]. Сторож Мурсалимов, камские старики обладают мудростью, которая дает знание о том, что жизнь не обрывается со смертью тела. Есть жизнь вечная, если только совесть спокойна, а совесть — это вера и знание истины Божией, стремление не отступать от нее.

Спокойная смерть возможна только при спокойной совести. Эта истина нелегко далась Алексею Филипповичу Шулубину. Всю жизнь он гнулся, не смел произнести ни слова протеста: «Я двадцать пять лет молчал, а может быть, двадцать восемь, сочтите сами, то молчал для жены, то молчал для детей, то молчал для грешного своего тела. Но жена моя умерла. Но тело мое — мешок с дерьмом, и дырку будут делать сбоку. Но дети мои выросли необъяснимо черствы, необъяснимо!"[19]. Шулубин честен сам с собой, так же, как и Ефрем, у него хватило духу не врать себе и посмотреть смерти прямо в глаза. Всю жизнь Шулубин прожил молча, и только перед смертью решился открыть свои сокровенные мысли другому человеку — Олегу Костоглотову, которого не сломили ни тюрьма, ни война. Мечта о нравственном (читай — христианском) социализме, основанная на идеях Достоевского, Толстого, Соловьева, — это попытка Шулубина прорваться к Свету.
* * *

Еще один герой и пациент «Ракового корпуса», Павел Николаевич Русанов, однозначно не праведник. У него есть удобная комфортабельная квартира, образцовая семья, престижная, дающая много выгод государственная служба. «Сокровище» Русанова — «на земле» (ср.: Мф. 6, 19). Он доволен этим, он считает, что заслужил это «непосильным» трудом на службе, где ведал отделом исключительной важности: кадрами». Литературовед Михаил Дунаев сравнивает Русанова со Сталиным: «Русанов — маленький Сталин. Он столь же рационально циничен, доходя в цинизме своем до наивного простодушия»; «..среди его понятий нет ни правды, ни справедливости — одно животное шкурничество"[20]. Вспомним, из-за чего Русанов донес на своего бывшего друга и соседа Родичева: тот снисходительно относился к Павлу Николаевичу, и «бок о бок с ним стало жить невыносимо и тесно"[21]. Душевную «мертвость» Русанова читатель замечает с первых страниц повести, когда он приходит лечиться в раковый корпус. Вспомним его отношение к «населению», неприязнь и неуважение к собратьям по несчастью, высокомерие перед врачами. Русанову страшно жалко себя: «Такая счастливая, такая полезная жизнь была на обрыве"[22]. Страдать его заставляет тело, а не душа. Ему как животному страшно умирать, он всеми силами пытается задвинуть мысль о смерти подальше, не принимать ее. Павел Николаевич — «живой труп», он жив пока, но нет Света в его душе. Даже известие о том, что Родичев и Гузун, те, на кого он донес, реабилитированы, не заставляет его задуматься о содеянном. Ведь он все делал правильно! Но подсознание играет с Русановым злую шутку — он боится. Но не суда своей совести, которой у него просто-напросто нет; он смертельно боится, что все, на кого он доносил, будут возвращаться и расправляться с ним по-своему.

Психологию Русанова иллюстрирует кульминационный момент в его переживаниях — сон, описанный в главе «Несуразности». Сон действительно несуразен: герой не понимает значения его, зато читателю становится ясно, что к Свету Павлу Николаевичу не выбраться. Во сне, где он «чистит аппарат», тяжелое тело не дает ему ползти по туннелю.

Кстати сказать, Павел Николаевич — единственный герой, который остается неподвижен, не меняется сущностно. После испытаний все герои Солженицына так или иначе приходят к выводу, что не хлебом одним будет жить человек (Мф. 4, 4).
* * *

О том, чем жив человек, думает и Олег Костоглотов, главный герой повести. Жорж Нива, французский литературовед, писал о том, что болезнь Олега как автобиографического героя по больше части — «новый этап его пути, его обучения жизни». Увлечение Олега медсестрой Зоей (и имя ее значимо — с греческого переводится как «жизнь», но жизнь, скорее, животная — в контексте повести) — это опасность и физической гибели, и, что страшнее всего, гибели духовной. Описывая вечернее свидание Костоглотова с сестрой Зоей, автор неслучайно вводит в это описание неизвестного умирающего, которому они вместе несут кислород: «Он был жив еще — но не было вокруг него живых. Может быть, именно сегодня он умирал — брат Олега, ближний Олега, покинутый, голодный на сочувствие. Может быть, подсев к его кровати и проведя здесь ночь, Олег облегчил бы чем-нибудь его последние часы. Но только кислородную подушку они ему положили и пошли дальше. Его последние кубики дыхания, подушку смертника, которая для них была лишь повод уединиться и узнать поцелуи друг друга"[23].

Чувство, возникшее в результате отношений Зои и Олега, нельзя назвать любовью, поскольку животное (зоо-) и эгоистическое его наполнение очевидно, не имеющее никакого духовного содержания, оно, в конечном итоге опустошающе. Это понимает и сам Олег, отказываясь от игры с Зоей, — потому что существует Свет, который дает ему врач Вера Гангарт. Вера дает Жизнь, спасение от смерти физической и от гибели духовной. Она — праведник, то есть человек, живущий по вечной справедливости и заботящийся о строе своей души. Вера напоминает Костоглотову о том, о чем он забыл в лагерях, — о любви, о светлом и теплом отношении к людям. И только тогда Олег оживает. Недаром глава повести, в которой Олег пишет письма Зое и Вере и уезжает, называется «И последний день». В последний день творения создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою (Быт. 2, 7).

_____________________________

[1] Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Врата в жизнь // Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Избранное. Петрозаводск: Святой остров, 1992. С. 435.

[2] Дунаев М. М. Александр Исаевич Солженицын // Дунаев М. М. Православие и русская литература: В 6 т. М.: Христианская литература, 2000. Т. 6. С. 311.

[3] Солженицын А. И. Малое собр. соч.: В 7 т. Т. 4. Раковый корпус: Повесть. М.: ИНКОМ НВ, 1991. С. 14.

[4] «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкопывают и не крадут; ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6, 19−21).

[5] Солженицын А. И. Указ. соч. С. 80.

[6] Там же. С. 79.

[7] Там же. С. 83.

[8] Лопухина-Родзянко Т. А. Духовные основы творчества А. И. Солженицына. Франкфурт н/Майне: Посев, 1974. С. 159.

[9] Солженицын А. И. Указ. соч. С. 83−84.

[11] Там же. С. 85.
Там же. С. 85. Там же. С. 85. Там же. С. 85. Там же. С. 85. Там же. С. 85. Там же. С. 85. Там же. С. 85. Там же. С. 85. Там же. С. 85.

[12] Там же.

[13] Там же. С. 86.

[14] Там же. С. 86.

[15] Там же. С. 160.

[16] Там же. С. 159.

[17] Там же. С. 205.

[18] Там же. С. 81.

[19] Там же. С. 336−337.

[20] Дунаев М.М. Александр Исаевич Солженицын // Дунаев М.М. Православие и русская литература: В 6 т. М.: Христианская литература, 2000. Т. 6. С. 290.

[21] Солженицын А. И. Указ. соч. С. 149.

[22] Там же. С. 23.

[23] Там же. С. 193.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=6994&Itemid=5