К вопросу об этнополитической ситуации в Верхнем Потисье в IX в.: «месторазвитие» карпатских русинов и пост-аварское пространство

Доклад на конференции «Прикарпатская Русь и Русская цивилизация»

В своей программной книге «Начертание русской истории», ставшей первым опытом последовательного изложения истории России с позиций евразийской идеи, Г. В.Вернадский активно использовал сформулированное им понятие «месторазвития», под которым он понимал «определенную географическую среду, которая налагает печать своих особенностей на человеческие общежития, развивающиеся в этой среде». По определению Г. В.Вернадского, «социально-историческая среда и географическая обстановка сливаются в некое единое целое, взаимно влияя друг на друга», причем в ходе исторического процесса «различная совокупность социально-исторических и географических признаков образуют различные месторазвития в пределах одной и той же географической территории» [1. С. 25].

Если попытаться применить представления Г. В.Вернадского о «месторазвитии» к территории исторической Подкарпатской Руси, составляющей часть географической области Верхнего Потисья, то нетрудно заметить, что в течение длительного времени эта небольшая территория была частью более широкого, охватывавшего значительную часть Карпатской котловины, социально-исторического пространства. Так было, в частности, в эпоху доминирования в Среднем Подунавье авар. В конце IX столетия после почти столетнего периода политической раздробленности пространства, находившегося прежде под аварским контролем, его значительная часть была снова объединена, на сей раз, под эгидой этнополитической общности венгров. В этих условиях территория будущей Подкарпатской Руси постепенно стала интегральной частью большого политического организма — Венгерского государства, ядро которого также находилось в Среднем Подунавье. С тех пор в течение многих веков социально-исторический контекст, в котором находилась земля, приобретшая впоследствии имя Подкарпатской Руси, существенно не менялся. Драматический распад Австро-Венгрии в результате Первой мировой войны, включивший Подкарпатскую Русь в контекст иных «месторазвитий», предопределил частичную смену свойственных местным жителям социально-культурных ориентиров. Однако, память о том, что в течение многих веков территория современной Закарпатской Украины составляла единое социально-историческое пространство со Средним Подунавьем, и ныне играет существенную роль в историческом сознании проживающего здесь полиэтничного населения, включая тех, кто именует себя русинами.

В частности, немаловажную роль в историческом сознании карпатских русинов играет эпоха, последовавшая вскоре после распада Аварского каганата и закончившаяся окончательным занятием венграми Среднего Подунавья, то есть IX столетие. Объясняется это, главным образом, тем, что к периоду около 900 г. национально-ориентированная карпаторусская историография XIX — первой половины ХХ в. относила правление первого известного по имени «карпаторусского князя» Лаборца [см.: 6. С. 69−70]. Распространенное в среде русинской интеллигенции той эпохи представление о «русском князе», правившем в Закарпатье до прихода венгров, было обязано своим появлением тенденциозной интерпретации известий знаменитого средневекового письменного памятника — «Деяний венгров» Анонима, созданных в конце XII — начале XIII в., но в значительной степени основывающихся на недошедшей до нас венгерской хронике XI в. [основную литературу о памятнике см.: 13. С. 376]. В нем сообщается о комите замка Hung (Ужгород) по имени Loborcy, погибшем в борьбе с венграми-завоевателями, вторгшимися в Верхнее Потисье. Если верить «Деяниям венгров», именно по имени этого властителя получила свое название река Лаборец [23. P. 52]. Судя по контексту повествования, Лаборец не был самостоятельным правителем, так как Верхнее Потисье было частью земель, подвластных вождю Салану. Согласно Анониму, Салан, правивший в междуречье Дуная и Тисы, был потомком болгарского правителя по имени Keanus [23. P. 48]. Понятно, что называть легендарного Лаборца русским или русинским князем можно лишь при условии игнорирования того факта, что этнополитический организм с названием «Русь» находился в IX—X вв. на значительном удалении от Карпат. Популярность подобной трактовки известий «Деяний венгров» может быть понята лишь в контексте бурных процессов национального строительства, разворачивавшихся в XIX в. на территории монархии Габсбургов, а позднее продолжившихся в образовавшихся на ее руинах национальных государствах. Важным элементом национальной борьбы в условиях второй половины XIX — первой половины ХХ в. были попытки доказать древность проживания того или иного народа на той или иной территории, вследствие чего позднейшие этнические реалии в трудах национально-ориентированных авторов переносились на ранее Средневековье.

Помимо известий о Салане и Лаборце, «Деяния венгров» содержат подробную информацию об еще нескольких возглавлявшихся собственными вождями политических организмах, будто бы существовавших ко времени прихода венгров на территории между Тисой и Карпатами. Это страна вождя Менуморута, потомка Морута, располагавшаяся на территории современной Кришаны, страна Глада на территории Баната, страна Джелу на территории Трансильвании в узком смысле слова, а также страна Зубура на юго-западе Словакии [локализацию см., например: 22. P. 94−98]. Едва ли стоит напоминать, что в современной историографии известия «Деяний венгров» Анонима воспринимаются с большим скепсисом, что вполне понятно, учитывая время создания и жанровые особенности источника [см. об этом, например: 4. С. 87−89]. Однако, недавние исследования румынских ученых показали, что нарисованная Анонимом картина в целом хорошо соотносится с археологическими материалами, прежде всего, с пространственным распределением городищ IX—X вв. на территории Баната, Кришаны и Трансильвании [18. P. 191−207; 19. P. 38−51; 20. P. 113−146; 22. P. 104−156]. На существование неких локальных политических структур указывает и пространственное размещение городищ на территории исторической Подкарпатской Руси [2. С. 123−124].

Вместе с тем, интересно отметить, что все перечисленные политические образования, включая страну Салана и область, управлявшуюся Лаборцем, определяются в тексте Анонима либо по именам вождей, либо чисто географически, в то время как этнически каждое из них, как можно понять из источника, состояло из разных народов, среди которых Анонимом упоминаются влахи, славяне, болгары, куманы и др. Подобная картина радикально расходится с характерным для раннесредневековых социумов единством этнической и политической принадлежности, побуждающем современных исследователей называть раннесредневековые «этносы», прежде именовавшиеся в историографии «племенами», этнополитическими общностями. Несоответствие это может объясняться либо тем, что Аноним просто не знал названий местных «племен», перенося в IX столетие имена современных ему народов, как это уже неоднократно предполагалось в историографии, либо особенностями этнополитической ситуации на этом пространстве. Для того, чтобы попытаться прояснить ситуацию, необходимо обратиться к сведениям более ранних источников, достоверность информации которых вызывает гораздо меньше сомнений, чем поздние известия Анонима.

Под 805 г. в «Анналах королевства франков» помещено сообщение о том, что аварский капкан Теодор попросил франкского императора выделить ему и его народу новые места для поселения, так как оставаться на прежнем месте невозможно из-за нападений славян [14. P. 112]. Точное местоположение политического образования, в котором правил вассальный франкам крещеный аварский капкан, неизвестно. По мнению Х. Ловмяньского, оно находилось к востоку от Дуная, в Потисье, так как в славяно-аварский конфликт в землях к западу от Дуная, в Паннонии, обязательно бы вмешались франкские власти [17. S. 330]. С переселением Теодора и его народа (или его части) на франкскую территорию политический вакуум в Потисье должен был еще более усугубиться. Вместе с тем, есть некоторые основания полагать, что вскоре аварский контроль в Потисье был заменен болгарским. О том, что восточная часть бывшего Аварского каганата вскоре после его падения под ударами франков в том или ином объеме оказалась под властью болгарского хана, свидетельствует известное сообщение византийского Лексикона Свиды Х в., где говорится о подчинении аваров ханом Крумом (803−814 гг.) [анализ известия см.: 17. S. 329−331]. Правда, столь ранее установление власти болгар над восточной частью Аварского каганата вызывает скепсис со стороны ряда исследователей, так как первые дипломатические контакты между Франкским государством и Болгарией, обусловленные потребностью определения четкой границы между территориями, подвластными обеим державам на пост-аварском пространстве относятся лишь ко времени правления хана Омуртага [см.: 3. С. 71]. Так или иначе, но к началу 820-х годов немалая часть пост-аварского пространства, действительно, оказалась под властью Болгарии. Франкские источники, однако, дают подробную информацию лишь о тех болгарских владениях, которые соседствовали с Франкским государством в районе позднеримской провинции Сирмийская Паннония. Насколько далеко распространялась власть болгар далее на север в среднем течении Тисы и в Трансильвании, судить трудно. Данные «Баварского географа» (вторая половина IX в.), в котором земля болгар следует сразу за мораванами и охарактеризована как regio immensa [7. С. 13] намекают как будто на обширность болгарских владений в этом районе [анализ известия см.: 3. С. 73−74; 17. S. 331]. Известие Фульдских анналов, помещенное под 892 г., о том, что восточнофранкский король Арнульф направил своих послов в Болгарию с просьбой не продавать соль мораванам [21. Vol. I. P. 119], позволяет говорить о контроле болгар над территориями в южной Трансильвании, где располагались известные с римской эпохи соляные копи [см.: 16. S. 62−63].

Столь же неопределенными остаются и крайние пределы моравской экспансии в этом регионе. О том, что Моравия, действительно, присутствовала в Потисье, свидетельствуют, возможно, данные «Баварского географа», где Merehani, то есть мораване, называются вслед за болгарами [7. С. 14], а также известия трактата Константина Багрянородного «Об управлении империей», локализующего Моравию к югу от венгров [5. С. 52]. В позднейших, но опирающихся на более ранние источники, «Анналах» Авентина (XVI в.) прямо говорится о принадлежности Верхнего Потисья Моравии в правление Святополка [21. Vol. I. S. 349]. В историографии распространено мнение, базирующееся на известии Фульдских анналов об имевшем место в 883 г. болгарско-моравском военном конфликте, когда болгары опустошали земли Моравии, согласно которому Святополк, начавший энергично расширять границы Моравского княжества после заключения в 874 г. Форххаймского мира с Восточнофранкским королевством, где-то между 880 и 882 гг. подчинил своей власти Среднее и, возможно, Верхнее Потисье, ранее находившиеся под властью болгар [см.: 17. S. 351−352; 10. С. 85].

Таким образом, в IX в. обширный регион между Тисой и Карпатами в том или ином объеме и в течение того или иного периода времени находился под властью Болгарии и, вероятно, Великой Моравии. При этом мы едва ли можем утверждать, что их власть в этих, столь отдаленных от ядра обеих политий, областях была настолько сильной, что служила препятствием процессам кристаллизации местных политических организмов. Так, в дополнениях к «Хорографии» Орозия, составленных англосаксонским королем Альфредом Великим, среди земель Центральной Европы упоминается Дакия, лежащая к востоку от Моравии, причем сообщается, что прежде там жили готы [21. Vol. III. P. 28−34]. Сложно сказать, имелась ли в виду под данным названием конкретная политическая единица, как в настоящее время считает А. Маджару [20. P. 140−141], или перед нами не имеющий ничего общего с этнополитической ситуацией образ античной географии, как, полагал, например, Х. Ловмяньский [17. S. 329]. Впрочем, чтобы ни скрывалось под этим определением, сама его актуализация в сочинении Альфреда указывает на очевидно стоявшую перед ним необходимость как-то выделить этот регион, отделив от других областей, находившихся в то время под болгарской или моравской властью. С известием Альфреда следует сопоставить и пассаж из «Хроники» Регинона Прюмского, где говорится о том, что мадьяры, вторгшиеся в 889 г. в земли франкской Паннонии, перешли перед тем «через пустыни паннонцев и авар» [21. Vol. I. S. 137], под которыми, вероятно, также подразумевались земли, слабо контролировавшиеся, если даже вовсе не контролировавшиеся соседними государствами — Болгарией и Великой Моравией.

Свидетельство существования где-то к востоку или юго-востоку от Моравии самостоятельного политического организма, подчиненного впоследствии моравским правителем Святополком, содержится в Петиции баварских епископов папе Иоанну IX, относящейся к 900 г. В ней епископы, протестуя против создания в Моравии, то есть на территории, относящейся к церковной юрисдикции Пассауского диоцеза, новой церковной организации, обращают внимание папы Иоанна IX на то, что папа Иоанн VIII, посвящая в 880 г. Вихинга в епископы Нитры, направил его не на территорию Пассауского диоцеза, а к «некому новообращенному народу» (in quandam neophitam gentem), который Святополк подчинил войной и обратил из язычества в христианство [21. Vol. III. P. 235]. Где же следует локализовать «новообращенный народ», упоминаемый в Петиции? В историографии на этот вопрос отвечали по-разному. В «новообращенном народе» были склонны видеть вислян, чей правитель, как явствует из Паннонского жития св. Мефодия был покорен Святополком и обращен в христианство, славян Потисья, занятого Святополком в ходе войны с Болгарией между 880 и 882 гг., наконец, жителей самой Нитранской области или территории восточной Словакии [обзор мнений см.: 25. S. 278−279].

Толкование, согласно которому «новообращенным народом», покоренным Святополком, были жители Нитранской области, подразумевает несоответствие сообщения петиции действительному положению дел. Как известно, Нитранская область вошла в состав Моравского княжества еще при Моймире I в 830-е годы, а не при Святополке. Христианизация Нитранской земли также началась задолго до начала правления Святополка: первая церковь в Нитре была освящена зальцбургским архиепископом Адальрамом еще в 828 г. [24. S. 395−396], причем христианизация, несомненно, продолжилась при моравских правителях Моймире I и Ростиславе. По мнению Д. Тржештика, высказавшего предположение, что в Петиции речь шла о самой Нитранской области, на составителей Петиции повлияло то обстоятельство, что Нитра еще около 869 г. являлась центром особого княжества, во главе которого стоял именно Святополк [25. S. 115−116]. Однако, подозревать баварских епископов в такого рода ошибке можно ли в том случае, если другие варианты решения проблемы выглядят неприемлемыми. Нам представляется, что это далеко не так. Нельзя забывать, что Нитра была крупнейшим поселением на востоке Моравии, видимо, являясь также княжеской резиденцией. Никакой другой центр на востоке Моравии, то есть на территории современной Словакии, не мог взять на себя функции епископского центра. Следовательно, посвящение Вихинга в епископы Нитры совершенно не обязательно должно указывать на то, что «новообращенный народ» находился где-то поблизости от резиденции Вихинга. Вместе с тем, давно предложенная идентификация «новообращенного народа» с вислянами представляется все-таки менее предпочтительной, чем его отождествление с жителями Потисья или Восточной Словакии: висляне проживали на очень значительном удалении от Нитры, за хребтом Западных Карпат. Весьма соблазнительно было бы связать «новообращенный народ» с карпатскими хорватами. Однако, подобная гипотеза имеет смысл только в том случае, если считать, вслед за рядом авторов [см., например: 8. С. 162−165; 2. С. 122−125; 9. С. 235−236], что хорваты проживали не только к востоку, но и к западу от Восточных Карпат, для чего, однако, нет достаточных оснований [см.: 11. С. 173]. Поэтому наиболее приемлемыми вариантами локализации «новообращенного народа» представляются территории либо к югу от Нитры — в Среднем Потисье, либо к востоку от Нитры — в восточной Словакии и Верхнем Потисье.

Представляет интерес само обозначение в Петиции объекта пастырской заботы нитранского епископа Вихинга — «какой-то новообращенный народ». Словом gens, использованным в данном случае авторами Петиции, в раннесредневековых источниках обозначалась, как известно, этнополитическая общность. Казалось бы, протест против создания новой церковной организации в Моравии требовал от епископов максимально тщательной аргументации своей позиции, включая точное определение «народа», находившегося в юрисдикции Нитранской церкви. Почему же авторы Петиции не называют имени новообращенного народа? Из числа исследователей, обращавшихся к проблеме «новообращенного народа», лишь Д. Тржештик счел необходимым специально прокомментировать это обстоятельство. Отождествляя «новообращенный народ» с жителями упоминаемой в Фульдских анналах «страны Святополка», соответствовавшей, по его мнению, самой Нитранской области, Д. Тржештик писал: «…или regnum Святополка не являлось землей никакой gens и баварские епископы в 900 г. ошибались, или это имя было забыто, так как после 30-х годов IX в. оно было уже (как имя) неактуальным» [25. S. 131−132]. Даже безотносительно к сомнительному для нас отождествлению «новообращенного народа» с жителями Нитранской области, предлагаемая Д. Тржештиком альтернатива (либо епископы ошибались и gens не существовала, либо епископы не ошибались, но имя этнополитической общности было забыто) представляется излишне жесткой. Исследователь исходил из того, что термином «gens» обязательно должна была обозначаться уже сложившаяся этнополитическая общность, обладавшая собственным именем. Между тем, как будет показано ниже, ситуация на пост-аварском пространстве могла быть более сложной.

Так, представляется неслучайным, что в источниках, современных интересующему нас периоду, мы не находим известий о существовании каких-либо этнополитических общностей на территории восточной части бывшего Аварского каганата, за исключением, возможно, лишь одной общности, пока не поддающейся точной локализации, — преденецентов. Впервые преденеценты упоминаются в «Анналах королевства франков» под 822 г., где они называются в числе «восточных» славянских народов, приславших посольства ко двору Людовика Благочестивого [14. P. 159]. Второе упоминание относится к 824 г., когда послы «ободритов, которые обыкновенно именуются преденецентами» и населяют прилежащую к Дунаю Дакию у границ Болгарии, явились ко двору франкского императора просить помощи против болгар [14. P. 165−166]. И, наконец, третье известие, возможно, имеющее отношение к данной общности, — это упоминание во второй части «Баварского географа» народа Osterabtrezi [7. C. 14], который в историографии часто идентифицируется с «восточными ободритами», то есть преденецентами [обзор мнений см.: 7. C. 22].

Проблемы локализации преденецентов, происхождения их названия и соотношения этого названия с именем ободритов, а также соотношения ободритов-преденецентов с хорошо известной по источникам этнополитической общностью ободритов полабских, как известно, и по сей день остаются предметом дискуссий. В связи с невозможностью точной локализации этой общности мы не знаем, возникла ли она лишь вследствие падения Аварского каганата на территории контролировавшейся прежде аварскими властями или она располагалась значительно южнее, в районе, где еще раньше могли появиться самостоятельные этнополитические организмы. В последнем случае преденеценты могут быть поставлены в один ряд с тимочанами, проживавшими в бассейне реки Тимок и еще раньше, чем преденеценты, испытавшими на себе натиск болгар, побудивший их в 818 г. обращаться за помощью к франкам. Вместе с тем, обращает на себя внимание само название «преденеценты», не характерное для славянской этнонимии. Хотя значение имени остается неясным, есть веские основания полагать, что оно не произведено от какого-либо географического названия. В историографии предлагалось трактовать это название, как происходящее от славянского выражения «передняя чадь» («знатные люди») или как латинское слово, имеющее значение «грабители, разбойники» [обзор мнений см.: 3. С. 76−77; 7. С. 22]. В случае, если данная общность, действительно, именовала себя «знатными людьми» или «разбойниками», это могло бы указывать на какие-то особые, не характерные для других славянских этнополитических организмов, обстоятельства ее формирования, возможно объясняемые ее возникновением в условиях политического вакуума в «Дакии», вызванного стремительным падением Аварского каганата. Что касается употребления в отношении преденецентов имени «ободриты», то наиболее убедительной представляется позиция тех исследователей, которые предполагают либо его вторичный, книжный, характер по отношению к имени «преденеценты», либо рассматривают это название как результат искажения какого-то иного имени преденецентов [обзор мнений см.: 7. С. 22]. Объяснять наличие идентичных названий у полабских и «восточных» ободритов какими-либо миграциями «племен» не представляется возможным в связи с существованием между ними огромного пространства, в течение веков контролировавшегося аварами. Поискам происхождения так называемых «восточных ободритов» в праславянском прошлом противоречит и распространенное мнение о происхождении этнонима ободритов от имени реки Одры.

Для того, чтобы приблизиться к пониманию особенностей формирования этнополитических организмов в Потисье, необходимо обратиться к ситуации, сложившейся в рассматриваемый период в других областях, также находившихся до конца VIII в. под контролем авар. В этой связи нам представляются весьма показательными примеры так называемого Нитранского княжества, располагавшегося на юго-западе Словакии, и Посавского княжества на севере современной Хорватии.

Хотя обстоятельства формирования политии с центром в Нитре остаются не до конца ясными, археологические данные позволяют с достаточной долей вероятности связывать этот процесс с упадком Аварского каганата около 800 г. [подробнее см.: 25. S. 107−135]. Важно то, что в изображении имеющихся источников в качестве субъекта политической деятельности в области Нитры фигурирует не некая, обладающая своим именем этнополитическая общность, а правитель. Так, в трактате «Обращение баваров и карантанцев» (870 или 871 г.) при описании событий, произошедших около 833 года, сообщается об изгнании моравским князем Моймиром из Нитры «некоего Прибины», который, как выясняется из дальнейшего повествования о крещении Прибины, имел здесь владение [21. Vol. III. P. 310−312]. Жители Нитранской области при этом никак не обозначаются. То обстоятельство, что в источнике говорится о конфликте Моймира с Прибиной, а не с некой этнополитической общностью, во главе которой Прибина теоретически мог находиться, создавало благоприятную почву для появления в историографии гипотез о принадлежности Прибины к княжескому моравскому роду, о конфликте, произошедшем между родственниками или, по крайней мере, представителями одной и той же политической структуры [обзор мнений см.: 25. S. 131]. Между тем, действия Моймира, на наш взгляд, легче всего объяснить простой экспансией Моравии в восточном направлении. Причины же отсутствия упоминаний в источнике об этнополитической общности следует искать в особенностях не самого конфликта, а этнополитической ситуации на пространстве, которое незадолго до описываемых в источнике событий находилось под властью аваров. Ни в одном из источников, описывающих ситуацию в Моравии, не упоминается имя этнополитической общности, которая бы могла соответствовать Нитранской области как особой политической единице. Упоминание в «Баварском географе» названия «Merehani», которое в историографии нередко привязывается именно к Нитранской области [25. S. 157], не является при этом исключением, так как в этом случае оно лишь отражает распространение на жителей Нитранской области названия «мораване». Определение «regnum Zuentibaldi» (страна Святополка), фигурирующее в Фульдских анналах под 869 г. [21. Vol. I. S. 101], в историографии также обычно связывают с Нитранской областью, будто бы являвшейся центром удельного владения в составе Моравии [24. S. 410]. Если данная идентификация верна, показательно, что данная полития определяется в источнике по имени правителя, без упоминания о какой-либо этнополитической общности.

Подобная же ситуация фиксируется и на южной периферии пост-аварского пространства — в Среднем Посавье, где около 800 г. также появилось самостоятельное политическое образование с центром в Сисаке. В сообщении «Анналов королевства франков» под 818 г. о прибытии к Людовику Благочестивому послов от разных народов посавский правитель Людевит фигурирует как «дукс Нижней Паннонии» [15. P. 320]. Похожим же образом — как правитель (rector) Нижней Паннонии — Людевит выступает в сообщении об этом же событии в «Жизнеописании Людовика» Анонима [15. P. 320]. Таким образом, в обоих источниках Людевит определяется как правитель территории, а не этнополитической общности. По справедливому замечанию Д. Тржештика, «Людевит, очевидно, не правил никаким племенем, его власть была самостоятельной, она ни в коем случае не исходила от племени, как это было в современной ему Карантании» [12. С. 80]. Обозначение Людевита в сообщении о посольствах ко двору Людовика Благочестивого по своему характеру вполне согласуется с теми определениями, которые даются далее при описании конфликта Людевита с франками. Так, сообщая под 819 и 820 г. о борьбе с Людевитом правившего в Далмации дукса Борны и франков, «Анналы королевства франков» называют возглавляемое Людевитом образование областью Людевита (regio sua, sua provincia, regio eius), в то время как в «Жизнеописании Людовика» при описании тех же событий фигурирует «земля Людевита» (Liudeviti terra) [15. P. 321−323]. Ситуация с обозначением во франских источниках посавского политического образования не меняется и в более позднюю эпоху вплоть до того времени, когда оно полностью исчезает со страниц письменных источников. Сообщая под 827 г. о нападении на паннонские земли болгар, «Анналы королевства франков» упоминают «славян, сидящих в Паннонии» (Sclavos in Pannonia sedentes) [15. P. 331]. В сообщении трактата «Обращение баваров и карантанцев» о прибытии бывшего нитранского князя Прибины к предположительно правившему в Посавье Ратимиру говорится об области (regio) князя Ратимира [15. P. 337]. В Фульдских анналах, сообщающих под 884 г. о посавском правителе Браславе, его полития именуется «страной между реками Дравой и Савой» (regnum inter Dravo et Savo flumine) [15. P. 379]. Под 896 г. в том же источнике упоминается «страна Браслава» (regnum Brazlavonis) [15. P. 380]. Имена паломников из «земли Браслава» (de terra Brasclauo) вписаны на страницах Евангелиария из Чивидале [15. P. 382]. Таким образом, сообщая о политическом образовании, существовавшем в Среднем Посавье, разные источники неизменно либо дают его географические ориентиры, либо привязывают к имени местного правителя.

Итак, как можно убедиться, политический вакуум, образовавшийся после падения Аварского каганата на территории Среднего Подунавья, был быстро заполнен вследствие прихода к власти новых элит, представителями которых были Людевит в Посавье, Прибина в области Нитры, а, возможно, и те легендарные вожди, о которых сообщает нам венгерский Аноним. Вместе с тем, рассмотренный материал позволяет сделать вывод о том, что в рамках политий, возникших на развалинах каганата, до прихода в Среднее Подунавье венгров так и не успели сложиться стабильные, обладавшие самоназванием общности, сопоставимые с этнополитическими организмами Западных Балкан, северной части Центральной Европы (Чехия, Польша, Полабье) и территории, вошедшей впоследствии в состав Древнерусского государства. Иными словами, политогенез на пост-аварском пространстве значительно обгонял этногенез. Причину тому, возможно, следует искать в относительно высокой степени интегрированности даже периферийных областей, находившихся под контролем аваров, в единое этнополитическое пространство каганата, не оставлявшей возможности для конструирования локальными элитами новых этнополитических общностей вплоть до окончательного падения аварской державы.

_______________________________________, кандидат исторических наук, ассистент кафедры истории славянских и балканских стран исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

АЛИМОВ Денис Евгеньевич