Слово о Савве

Не стало нашего дорогого Саввы Ямщикова. И с его уходом образовался вакуум, особая тишина воцарилась. Может быть, потому, что его всегда было много, и он всегда был на виду. Как стоящий на горе большой крепкий дом с резным коньком, темным крыльцом, с широкими низкими ступенями. И вдруг этот дом исчез, и остался пустынный холм, заросший травами, как Савкина горка в поместье Пушкина.

Савва умер во Пскове. И в этом промысел, особая мистика его судьбы. Ямщиков отправился в деловую поездку, прибыл в назначенное место в назначенное время, чтобы уйти в обожаемую им псковскую землю, навеки остановиться в местах, где беспредельное счастье, как озарение, нисходило на него много лет назад. Так он воссоединился с ушедшим кругом своих близких друзей, представителей «псковского братства»: с учеными, художниками, архитекторами — творцами знаменитого «псковского ренессанса». В свои нежные братские объятья его приняли Семён Гейченко, Всеволод Смирнов, Борис Скобельцын. Савва вернулся на свою духовную родину, шагнул в обитель сонма русских подвижников и святых Северной Руси, ступил в просторные чертоги светлого Пушкина.

Как Пушкин, Савва Ямщиков любил повторять: «Я служу по России…» Действительно, он был служителем, хранителем и созидателем. И он умер на посту, как служитель и как воин. Ведь Савва помчался в Псков, чтобы подготовить заседание по спасению погибающих памятников древнего города.

Интенсивность и энергичность Саввы поражала. В нём была сила, помогающая преодолевать хвори, развивать вокруг себя потрясающую деятельность.

Он умел будить, тормошить людей. Он действовал, как неутомимый звонарь. Он объединял, знакомил, заставлял взаимодействовать огромное количество самых разных персонажей. И вот теперь многие и многие, кто успел с ним соприкоснуться, оплакивают его как друга.

Ямщиков всю жизнь находился в контексте русских смыслов, в огромном духовном поле русской культуры. Еще в начале своей деятельности в качестве реставратора он, соприкоснувшись с нетленными сокровищами древнерусского искусства, почувствовал свое общественное призвание. С какими грустью и благоговением он рассказывал мне о часах сосредоточенной работы, проведенных за реставрацией! Когда слой за слоем открывается первозданный облик древней иконы и, как просвет в облаках, вдруг начинает сверкать лазурью отчищенный фрагмент. Но не в этом уединенном делании была миссия, особый путь Ямщикова. Его призванием было общаться, проповедовать, пропагандировать. А делом жизни — беречь имеющееся, находить забытое, открывать новое…

Яркость, талант и обаяние Саввы играли роль своего рода гравитации, формируя целые симфонии неординарных личностей. Ямщиков был колоссальной планетой, вокруг которой вращалось множество больших и малых светил и осколков. Он был человеком-средой, центром общества, что временами его отвлекало и изматывало. Он всегда находился на стыке искусства, идеологии и политики. Живопись, театр, кино, высокая мода — с этими мирами Савва не только соприкасался, он входил в них, формировал, украшал их своим присутствием.

Но плотное общение с московской и международной богемой не сделали из него тусовщика, гастролера. Всякий раз он рвался на просторы России, в русскую провинцию — неделями сидел в небольших региональных музейчиках, составляя описи и каталоги.

Когда рухнул СССР, вместе с ним погасли и завяли вселенные, в которых пребывал и вращался Савва. Любимая им русская провинция погрузилась во тьму и безнадёгу, московская среда раскололась и выродилась. Часть интеллигенции ушла в окоп сопротивления, удалилась в патриотическое гетто. Другая часть влилась в Большую тусовку, где высокие смыслы были заменены культом жратвы и денег. То, чему он посвятил жизнь, пропаганда русского искусства, — оказалось ненужным и невостребованным.

Такое положение дел ввергло Ямщикова в болезнь, в глубочайшую депрессию. Наш общительный громогласный Савва замкнулся на долгие годы в четырех стенах. В тот страшный для страны период я несколько раз звонил ему, но каждый раз в ответ слышал монотонный обесточенный голос тяжело больного человека. Спустя несколько лет после моих попыток достучаться до Ямщикова, я как-то, приводя в порядок свою разбухшую записную книжку, наткнулся на его фамилию. Сопоставив все факты, тяжёло вздохнув, я решительно зачеркнул её. «Еще одного русского светоча, — думал я, — закатала в асфальт проклятая эпоха…» И — о, чудо! — на следующий же день пришел в редакцию своими ногами сам Савва Васильевич! Он обрушился на нас, заполнил собой все пространство, расцеловал и обматерил всех и вся.

И с того момента восставший с одра Ямщиков всё время находился с нами, активно помогал газете, постоянно присутствовал на её страницах. Где-то совершенно несносный, всегда дотошный в работе, неутомимый в борьбе, он являл собой золотой фонд России, её подлинную элиту, борца за прошлое и будущее русского народа.

Дорогой Савва Васильевич, мы горько плачем! Мы любили тебя, как и ты любил нас всех!