Я родился в России.

«Вам, москалям, непонятно, откуда у нас.

берется такая любовь к России"

М.О.Коялович. Из письма А.С.Суворину.

Я родился в России, в городе Ташкенте. Рядом с Собором, Госпиталем и Базаром на берегу речки Чульи. Летом по ночам, когда мы спали с распахнутыми окнами, шумел близкий вокзал, шумела железная дорога, которую делали мои прадеды. Этот железный шум и крик маневровой «кукушки» перекрикивали сверчки. Тише слышался Аэропорт с рокочущими восемнадцатыми «Илами» и высоко свистящими «Тушками».

С крыльца прадедовского дома на Тезиковке в ясную жаркую погоду я видел снежные вершины гор, до которых были сотни километров. Памир — Крыша мiра. Эти же горы изображали на сигаретах.

У старшего приятеля первоклассника и второгодника Сереги я учился курить (украл у отца сигарету из пачки «Памира») и писать по-русски (листки бумаги, исчерканные загогулинами, предупреждали об опасности и развешивались по двору на железные шкафы с газовыми баллонами).

Чуть позже, года в четыре, от друзей я узнал, что дальше на Север есть большая Россия совсем непохожая на нашу, где не живут бабаи и цыгане — Россия с лесами, с озерами и речками посреди этих лесов. Когда я слушал о ней, глаза у меня стекленели, и я смотрел внутрь себя, видя всю эту сказочную красоту, среди которой родились мои прадеды и прабабки.

Боже, как мы мальчишки любили ту неведомую далекую Россию, и слушали невероятные истории побывавших там сверстников. Они, конечно, бессовестно врали и преувеличивали, и описывали войну с немцами, которая недавно была там, показывая ржавые гильзы и немецкие монеты. Они рассказывали о героях-партизанах, совсем не похожих на безногих инвалидов, обутых в подшипниковые каталки, что сшибали копейку на бутылку вина у ворот Госпитального базара.

Рассказчики и сами были среди нас героями.

Летом 62-го или 63-го родители возили нас с сестрой к морю. Через Москву. Я увидел лишь краешек Кремля и невероятно высокую стену книгохранилища ленинской библиотеки, напротив которой мы ночевали в квартире у знакомых. Вечером прилетели и ранним утром улетели. Сказочную Россию я так тогда и не увидел.

Это произошло лишь в 1964 году в Июне. Я увидел лес по дороге из Внуково в Москву. Сердце уходило глубоко в пятки от строя берез, и волосы становились дыбом. Эту радость, как щекотку, казалось, невозможно пережить. С отцом мы ехали в «известинскую» Пахру почти на целый месяц.

После я сладострастно рассказывал своей тизяковской босоте о нашествии Наполеона, о французах, которые пировали в Манькином кабаке, подлинные развалины которого я видел на Манькиной горе. Я, должно быть, что-то врал про найденные кремневые пистолеты и шпаги. Но и без этого вранья с походами за грибами и встреченной на тропе гадюкой (что там гюрза или стрелка, или сушеный варан!) в остекленевших глазах своих слушателей я видел себя во всем своем геройском величии.

Вскоре после ташкентского землетрясения мы уехали в Ярославль, в места дивные и чудесные. Но там зимой очень морозной я затосковал о другой России, где я родился, о Ташкенте. Затосковал бессмысленно и отчаянно. По бесцветному зимнему небу, по дождю и глиняным дувалам с облупившейся побелкой, по родне, которая осталась там.

В русское сердце имперское чувство входит с тоской от масштабов великой Отчизны, и нужно созреть, возмужать и научится у России любви ко всему великому и необъятному, как не сразу привыкаешь к очень быстрой езде, о которой говорил Гоголь.

Мой прадед со стороны матери Яков Пархоменко происходит из воронежских малороссов, украинцев, хохлов, которого царская полиция за революционную деятельность сослала в Асхабад на обустройство железной дороги. Там он и погиб безславно от рук защитников отечественного порядка во время расклейки возмутительных листовок осенью 1905 года. Другой прадед Михаил Тимофеевич Борисов был великороссом с Волги — из Поники, что под Симбирском. Он был другом Якова Пархоменко, но не любил революционеров: двух его сыновей они соблазнили в свою веру. Этого единственного прадеда я и застал живым. Он успел повоевать и за белых и за красных, скончался 5 Декабря году в шестьдесят четвертом, в глубокой старости.

Мать отца наполовину шведка. Ее мать — русская — Евдокия Ильинична, отец же Карл Классон. Он тоже работал на железной дороге. Они в прошлом веке приехали в Туркестан из Виленской губернии — город Дубенка. Сейчас там Польша, но это тоже Россия. Мой дядя — Леонид Болотин, для домашних — Лека, сложил свою голову на нашей земле в Латвии в 1944 году.

Русская Земля похожа на развернутое человеческое сердце.

24 Февраля 1995 года.

Из сборника «Слушая сверчка»