Возникновение мира: современная наука и святоотеческая экзегеза

Часть 9

Начало XX века ознаменовалось революцией в науке: была реформирована, и очень существенно, ньютонова механика, в частности представление о гравитации; появился совершенно новый, революционной значимости, раздел физики — квантовая механика. В XXI век физика входит с огромным количеством вопросов, таких как, в частности, экспериментальное подтверждение общей теории относительности (ОТО), детектирование гравитационных волн, проблема лямбда-члена в космологии, проблема детектирования темной материи и темной энергии, обнаружение бозона Хиггса, поиск суперсимметричных частиц[1]. Понятно, что на данный момент преждевременно говорить об опытном подтверждении тех научных теорий, краткий обзор которых мы дали. Учитывая данное обстоятельство, нужно признать, что наука на самом деле не обладает истинным знанием (да она на это и не претендует).

Но можем ли мы с уверенностью говорить, что святоотеческое богословие, в свою очередь, дает нам полное и исчерпывающее представление о физических процессах, сопряженных с шестидневным творением мира? Можно выделить два аспекта деятельности святых отцов в этом направлении. Во-первых, святые отцы выступают как церковные проповедники, их интересует нравственное состояние христиан, поэтому в толковании Шестоднева элемент естествознания или игнорируется, или ему уделяется фрагментарное значение. В таком случае экзегезу с религиозно-нравственным «уклоном» сопоставлять с научными теориями вообще бессмысленно — понятия относятся к разным категориям и сравнивать их нельзя в принципе. Несмотря на то, что это направление святоотеческой деятельности само по себе представляет немалый интерес, в нашей работе мы его не рассматривали.

Другая сторона деятельности заключается в том, что, обращаясь к библейскому Шестодневу, святые отцы уделяют внимание естественнонаучной составляющей повествования. При этом условии и мы вправе относиться к их высказываниям как к научным воззрениям. Но сложность в том, что высказывания разных отцов по тому или иному пункту естествознания не всегда однозначны. Более того, даже в сочинении одного и того же отца можно встретить мысли, одна другую взаимоисключающие или серьезно ограничивающие. И вот эта проблема чаще всего исчезает из поля зрения богословов, обращающихся к экзегезе Шестоднева. Например, рассуждения Григория Нисского о библейской тверди. В большинстве случаев святой Григорий говорит о нематериальном характере тверди, сравнение такого описания тверди с круговым вращением света отчасти напоминает человеку, знакомому с эйнштейновской теорией гравитации, кривизну пространства. Но в этом же сочинении святителя («О Шестодневе, слово защитительное брату Петру») есть места, где он воспринимает Вселенную в виде евклидовой сферы с ограничивающей ее поверхность твердью. Заметим, что и то, и другое — естественнонаучные воззрения святого отца. Возникает законный вопрос: что же имел в виду сам святитель Григорий? Если мы будем к каждому его слову относиться как к непреложной истине, исходящей из уст авторитетного богослова, то мы не сможем составить внутренне непротиворечивую систему естественнонаучных воззрений Григория Нисского. Отсюда следует главное: мы не можем на основании одних только святоотеческих творений составить окончательную и непротиворечивую систему знаний о сотворении и устройстве мира. Сталкиваясь с подобного рода противоречиями и неоднозначностью, мы, выражаясь языком квантовой теории поля, сталкиваемся со своеобразными расходимостями. Эта сторона проблемы святоотеческой экзегезы Шестоднева представителями современного научного креационизма практически не рассматривается.

В чем заключается особенность методологии современного научного креационизма? Православный научный креационизм предполагает возможность построения свободной от внутренних противоречий святоотеческой картины мироздания без привлечения дополнительных источников. Следует сразу оговориться: в данной работе мы не преследовали цели опровергнуть или доказать конкретные тезисы научного креационизма или какой-либо научной теории. Мы лишь представили изложение некоторых научных теорий и сопоставили их со святоотеческой экзегезой ради того, чтобы на конкретных примерах показать, как на самом деле непросто, а иногда и невозможно найти «точки соприкосновения», преодолеть существующие расходимости, если не ввести необходимость интерпретации святоотеческих текстов. Но для интерпретации нам не обойтись без определенных вспомогательных условий. Мы обязаны учитывать разницу во времени между эпохой святых отцов, к которым мы обращаемся, и современностью. Разница во времени обязывает нас подходить к святоотеческому наследию творчески, мы должны научиться «переводить» мысли отцов на современный язык. Метод интерпретации мы сравнили бы со своего рода перенормировкой.

Как работает перенормировка при обращении к святоотеческой экзегезе? Чтобы святоотеческое богословие стало перенормируемой теорией, нужно ввести определенный набор дополнительных условий, при которых уничтожались бы все существующие расходимости.

Первым условием можно назвать необходимость контекстного прочтения святых отцов. Этим предполагается, что цитаты не выдергиваются из контекста, что используются, по возможности, все высказывания конкретного отца по данному вопросу. Разумеется, тут мы сталкиваемся с проблемой неоднозначности и внутренних противоречий, что, на первый взгляд, не способствует в апологетических целях повышению авторитета Священного Писания и Священного Предания. Но при учете следующих условий эта расходимость нейтрализуется.

Другое условие можно обозначить как невозможность проверки опытным путем естественнонаучного тезиса во времена святых отцов. Это важное обстоятельство нужно учитывать. Выше мы показали, насколько приближались воззрения блаженного Августина о природе времени к современным представлениям о четырехмерном пространственно-временном континууме. Для достижения максимального сходства требовалось проведение опытов по электромагнетизму, но во времена блаженного Августина об этом не могло быть и речи. Так неужели мы не вправе учесть это обстоятельство при сопоставлении взглядов Августина и А. Пуанкаре и сделать «скидку» на объективное препятствие?

Следующее условие — учет влияния господствующей научной парадигмы. На примере анализа античного представления о четырех стихиях, заимствованного святыми отцами в толковании Шестоднева, можно убедиться, что воззрение это, в сравнении с современными взглядами на природу материи, имеет как сильные, так и слабые стороны. Если мы будем выдавать мнение отцов по этому вопросу за абсолютную истину и именно как мнение отцов Церкви, то мы окажемся в большой опасности навлечь и на себя, и на святых отцов обвинения в реакционности. Но что нам мешает признать очевидный факт: святые отцы придерживались наиболее популярного представления античности и раннего средневековья о материи просто в силу господствующего преобладания этой концепции, закрепленной, к тому же, авторитетом Платона и Аристотеля. Сравним с современным состоянием: наши современные представления о природе материи на основании выкладок теории супергравитации, суперструн, М-теории на самом деле также опытно еще не подтверждены, тем не менее, именно такое представление о материи является на данный момент господствующим в науке, и оно определяет магистральное направление исследований в этой области. Но что произойдет, если бозон Хиггса не будет обнаружен ни в 2010 году, ни впоследствии? Является ли это основанием для обвинения науки в реакционности? Разумеется, нет. И методология науки очень просто и изящно позволяет разделаться с появившимся противоречием. Если опытного подтверждения не последует, то в таком случае наука безболезненно (хотя, возможно, и не без некоторого сожаления) признает «магистральное направление» ложным и будет искать другие пути, строить другие теории. Как видим, наука при любом раскладе оказывается в выигрышном положении. Но этот же метод можно применить и к святоотеческому богословию. Ссылаясь на влияние господствующей научной парадигмы, богословие не только устраняет противоречие (или расходимость) — последнее даже не возникает! А это является еще одним признаком перенормируемой теории.

Каких результатов добилось бы богословие, введя эти своеобразные перенормировки? Во-первых, находится изящный и вполне обоснованный критерием разумности способ объяснить все встречающиеся у святых отцов частные разногласия по одному и тому же вопросу. Например, некоторая «двойственность» в отношении Василия Великого к мнениям философов о природе материи очень просто объясняется задачами и условиями его экзегетики: святитель Василий произносил беседы как церковные проповеди, вдобавок перед простым, неученым народом. Во-вторых, контекстное и внимательное прочтение святых отцов позволяет даже установить определенное согласие с современными научными теориями (например представление Григория Нисского о тверди как об искривленном пространстве). Но в этом случае существует опасность выдать желаемое за действительное. Этот «соблазн», впрочем, легко преодолевается, если добросовестно указать на недостаточность сведений, на основании которых мы устанавливаем сходство положений научной теории и святоотеческой экзегезы. И в ходе нашего исследования в данной работе мы имели смелость утверждать, что мы на самом деле не имеем достаточных сведений для того, чтобы объявлять безусловное сходство между научными теориями и мыслями святых отцов.

Вводя в интерпретацию святоотеческой экзегезы эти условия, мы, во-первых, как бы оставляем за отцами Церкви право на вполне допустимые и не вызывающие упрека ошибки и неточности в толковании Шестоднева (именно его естественнонаучной составляющей). Это может выглядеть как жест недоверия и неуважения к их мнению, но стоит вспомнить, что и сами отцы относились к своим размышлениям со здоровой долей сомнения[2]. Во-вторых, аналитическое прочтение творений святых отцов, попытка осмысления главного вектора их мышления создают предпосылки для выявления общности идей современной науки и естественнонаучных прозрений святых отцов. Именно второе следствие является, по нашему мнению, наиболее конструктивным элементом в диалоге между наукой и богословием[3].

Возникает вполне уместный вопрос: а стоит ли вообще подходить к святоотеческому богословию как к какой-то теории, которая обязательно должна обладать некоторой скрытой внутренней симметрией, которую мы обязаны постичь и в которой не должны возникать расходимости (внутренние противоречия)? Конечно, ничто не обязывает нас налагать на совокупное святоотеческое мнение определенных стандартов и пытаться изложить это мнение в виде строгого формализма. Тем более что в попытке обобщения идей святых отцов таится опасность в общей массе, в своеобразном клише («все святые отцы») потерять каждого конкретного отца как личность, индивидуальность. Но в таком случае с позиции богословия было бы куда справедливее и последовательно с точки зрения логики не выносить на общественное обсуждение вопросов святоотеческой экзегезы Шестоднева в виде безапелляционной истины (как это делают «креационисты»), тем более в виде учебных пособий по природоведению[4]. Можно, конечно, довольствоваться существующим положением; общее, присущее всем святым отцам убеждение в красоте сотворенного Богом мира от этого ничуть не пострадает. Но пострадает миссионерская и апологетическая функция богословия. Люди, к которым мы обращаемся и для которых миссионерско-просветительский центр «Шестоднев», в частности, издает литературу миссионерского характера, приучены (по крайней мере, в образованной своей массе) к логическому мышлению. Позиция Василия Великого по отношению к философам античности и по отношению к их учению о стихиях (некоторая «двойственность» такой позиции уже обсуждалась нами) должна быть чем-либо мотивирована. Если богословие не дает компетентного суждения по этой проблеме, то оно неминуемо теряет уважение по отношению к себе как к науке[5].

Если мы не пытаемся выстроить совокупность мнения святых отцов в единую стройную систему, то мы обрекаем богословие на интеллектуальную изоляцию. В таком случае, ни о какой миссии, ни о какой апологетике говорить не имеет смысла. Не признавая за секуляризованной наукой способности к изучению законов мироздания и «приватизируя» это право исключительно за богословием, мы входим в противоречие и со Священным Писанием, предполагающим возможность так называемого «естественного откровения"[6]: «Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны» (Рим. 1: 19−20).

Если же при изучении святоотеческих толкований Шестоднева мы, учитывая вышеуказанные условия, допускаем, что на основании только святоотеческих текстов построить полноценную и непротиворечивую картину мироздания невозможно, то мы вынуждены обращаться к источникам «со стороны». И в этом случае наука как нельзя кстати приходит на помощь, превращаясь из «служанки богословия» в надежную помощницу. Подтверждение правомерности такого подхода мы опять же находим в самих творениях отцов Церкви (например изложение Василием Великим философского учения о стихиях). Таким образом, богословие и наука становятся взаимодополняющими теориями, они раскрывают два разных аспекта одного и того же феномена — происхождения мира. А это, используя научный язык, есть показатель высокой степени симметрии. Как ни парадоксально звучит, но, признавая за святыми отцами право на несущественные ошибки и неточности, мы, во-первых, избавляем святоотеческое богословие от расходимостей и внутренних противоречий, а во-вторых, создаем теоретические условия для выявления общих точек соприкосновения в диалоге между наукой и богословием. Наше святоотеческое богословие становится, таким образом, не просто семинарской наукой, пригодной исключительно для церковного сознания, оно становится способным вызвать к себе живой интерес со стороны людей, находящихся вне церковной ограды. На этом пути становится возможным нейтрализовать тот совершенно не нужный полемический накал, который существует во взаимоотношениях науки и религии на данном историческом этапе.

Мы разделяем убеждение Джона Полкинхорна, профессора математической физики, англиканского священника, что и наука, и христианская вера изучают один и тот же мир[7]. Для того чтобы прийти к общему знаменателю, исследования в обеих областях должны проводиться грамотно с точки зрения законов логики. В таком случае привлечение святоотеческого наследия в дополнение к научным исследованиям, чего по объективным причинам лишены креационисты протестантского толка, способно внести положительный вклад в развитие понимания картины мироздания. Некорректное цитирование как библейского текста, так и его святоотеческого толкования способно лишь дискредитировать и Писание, и Предание.

___________________________________

[1] Здесь указаны только те вопросы, которые были обозначены в данной работе. Общий список задач физики на XXI век представил акад. В.Л. Гинзбург. См.: Гинзбург В.Л., академик. «Физический минимум» на начало XXI века // http://www.abitura.com/modern_physics/phys_min₁.html

[2] «Я ищу, Отец, не утверждаю; Боже мой, помоги мне, руководи мной. <> Горит душа моя понять эту запутаннейшую загадку. Не скрывай от меня, Господи Боже мой, добрый Отец мой, умоляю Тебя ради Христа, не скрывай от меня разгадки; дай проникнуть в это явление, сокровенное и обычное, и осветить его при свете милосердия Твоего, Господи. Кого расспросить мне об этом? Кому с большей пользой сознаюсь я в невежестве моем, как не Тебе? Кому не в тягость огнем пламенеющее усердие мое над Твоим Писанием?» (Августин, блаженный. Исповедь / Пер. с лат. и комм. М.Е. Сергеенко; предисл. и послесл. Н.И. Григорьевой. М., 1992. С. 330, 334−335); «Ибо слова сего не выдаем за догмат, чем подали бы повод клеветникам, но признаемся, что упражняем только свое разумение в предлагаемых мыслях, а не истолковательное учение излагаем в последующем. Посему никто да не требует от моего слова, чтобы оно занялось решением затруднений, представляемых нам из святого Писания, и из того, что правильно истолковано нашим учителем и кажется не согласным с общими мнениями. Мне предлежит не то чтобы придумать какое-либо оправдание противоречиям, представляющимся с первого взгляда. Напротив того, да будет дозволено, свободно и сообразно с моею целью, исследовать смысл речений; если только в состоянии буду, при помощи Божией, оставляя в словах собственную их выразительность, придумать какое-либо связное и последовательное представление совершившегося во время творения» (Григорий Нисский, святитель О Шестодневе, слово защитительное брату Петру // http://ni-ka.com.ua/index.php?Lev=oshestodneve).

[3] «Наука и богословие едины в убеждении, что существует некая истина относительно вещей, которая может быть открыта и принята. Конечно, наука и религия имеют дело с разными аспектами истины, относящейся к одному миру — миру человеческого опыта. Тем не менее, я считаю науку и богословие интеллектуальными родственниками. Им есть что сказать друг другу, и совместно они позволяют нам понять действительность значительно глубже, чем мы могли бы это сделать, оставаясь в рамках лишь одной из них» (Полкинхорн Джон. Вера глазами физика: богословские заметки мыслителя «снизу-вверх». М., 2001. С. 6).

[4] См.: Тимофей, священник. Природоведение. Учебник естествознания для младших классов православных гимназий и воскресных школ. М., 1999.

[5] Возможно, здесь и стоит искать ответ на вопрос о причинах напряженных отношений между наукой и богословием сегодня.

[6] Термин «естественное откровение» широко используется в семинарском курсе «Основное богословие».