Миссия монастыря

Интервью с игуменией Еротиидой, настоятельницей Николо-Сольбинского монастыря

История матушки Еротииды (Гажу) и Николо-Сольбинской обители представляет собой пример именно той соли, без которой почва теряет свою силу, без которой реальное возрождение Православия на Русской земле было бы невозможным.

Матушка, известно, что история возрождения из пепла Николо-Сольбинского женского монастыря удивительна даже сегодня, когда общее число возрождаемых обители столь велико и их истории столь чудесны, что мало кого удивишь. Каково же было чудо восстановления Николо-Сольбинской обители?

Матушка Еротиида: Самое большое чудо в том, что никто в это возрождение не верил и не знал, что на этом месте что-то будет. Этот монастырь существовал с древних времен, но он всегда был малочисленным. Сюда шли люди, чтобы уединиться, шли люди, которые жаждали подвигов. А потом, когда он стал женским в 1903 году, было время его расцвета. А после, здесь долгое время советская власть делала свое темное дело. Здесь был упадок полный, разруха совершенная. Потом власти организовали здесь психбольницу. Но после всего, в итоге психбольницу закрыли, потому что не было никакой возможности бороться с антисанитарией и с теми условиями, которые здесь были, передав все Церкви?

— А почему так легко передали? У государства не было средств, чтобы содержать психбольницу?

— Не только не было средств. Даже властям было невозможно бороться с этим ужасом, что здесь творилось. Главный санитарный врач Елена Николаевна Коробова рассказывала мне, что они не знали, какие меры предпринять, чтобы не расходилась отсюда зараза и как быть дальше. И они, в конце концов, решили передать это место Церкви, чтобы снять с себя ответственность. И когда они уезжали, она несколько раз оборачивалась в страхе, что ее могут привлечь к ответу, если, не дай Бог, с этого места начнется эпидемия или что-нибудь еще в этом роде.

— То есть антисанитария в бывшей психбольнице достигала таких пределов, что это могло грозить эпидемией?

— Судите сами: здесь раньше были один мусорные кучи. Видимо, этот мусор годами не вывозился. Не было даже ровного пространства — одни тропинки между грудами мусора и хлама. Прогнившие будки, заросшие бочки. За храмом вдоль фундамента, где сейчас планируется построить библиотечный комплекс, помню, у нас была куча мусора высотой с двухэтажный дом. А от стен обители остался только осколок башни угловой, можно было понять, что это башня по тому, что где-то на метр от земли она еще сохраняла круглую форму. А выше все было разрушено. И даже фундамента не было. Очертания фундамента со стороны дороги можно было определить только по деревьям — потому что именно на фундаменте росли деревья. А вокруг даже и этого не было видно. Но мы нашли фундамент старой стены прошлым летом, мы раскопали и вытащили оттуда булыжники и обложили ими склон храма преп. Сергия. Кстати, стены монастыря еще в 1965 году разобрали на строительство дорог, когда уже здесь была психбольница, а самих зданий уже не было. Одним словом — здесь был такой ужас, что местные люди обходили это место стороной. Все пугались самого слова «Сольба». Оно звучало как «проклятое место». Когда это место передали Церкви, Никитскому мужскому монастырю, то они хотели сделать дом для престарелых. Тут были какие-то бабушки старенькие, обосновались бомжи, которые чувствовали здесь себя абсолютно спокойно. И сюда присылали на службу священнослужителей из Никитского монастыря, которые чередовались. И они считали это «немилостью», если их посылали служить сюда, в такое окружение и в такие условия. И только в 1998 году постановлением Священного Синода по ходатайству ныне почившего архиепископа Михея этот монастырь стал самостоятельным женским. Как видно на практике, женские монастыри возрождаются как-то быстрее, чем мужские.

— Как Вы думаете, почему так происходит?

— Господь особо покровительствует женщина, спасающемуся в монастырях. Ничего не хочу сказать плохого про мужские монастыри, но я читала много раз у Святых Отцов, что особая милостыня та, когда помогаешь именно женскому монастырю. Причем, эта милостыня считается выше, чем помощь вдовам, неимущим, немощным и сиротам. Хотя Господь, как известно, милосерд ко всем, к каждой душе.

— Как же здесь жилось первое время сестрам?

— Было просто страшно. И все знали, что это место находится в глуши, что это от Ярославского шоссе еще 60 км вглубь, что жизни там никакой нет и все запущено. Кругом — бомжи, алкоголики. Не где-нибудь, а именно внутри монастыря располагались эти люди. Они очень хорошо между собой сдружились. Они были неглупыми и нашли, как себе заработать. Они запустили пилораму в монастыре и под видом монастыря от его имени выбивали себе лес, который пропускали через пилораму и реализовывали потом сами. Я думала, когда сюда ехала: «Хоть бы крыша была над головой». Был бы уголок теплый и место, где молиться, и все. На большее я даже не рассчитывала и даже не мечтала. Потому что было такое впечатление, что мы приедем, и нас будем заваливать снегом, и мы замерзнем. А когда я увидела, что есть крыша, я очень обрадовалась. Хотя отопления не было. Не было даже замков на дверях. Представьте себе — без связи с внешним миром, без машин и без денег. Кушать — что бомжи дадут. С ними нам пришлось прижиться и ужиться. Они нам помогали: пекли хлеб, готовили и кормили нас. А я была с тремя девочками молоденькими — 16, 17 и 18 лет.

Вот, мы приехали и я стала думать: что же нам делать? Мы же здесь пропадем. И вот я оставляла девочек, а сама стала «промышлять»: сначала в Лавру пошла, стала искать каких-то знакомых, потому что раньше там работала. Потом в Москву стала ездить, где попутками, где пешком. Так мало-помалу, собирались копейки. В прямом смысле слова. Успенский храм, что стоит в центре нашего монастыря, построен на бедную лепту вдовицы. Потому он такой благодатный, такой теплый и душевный, что на него никто не «валил» средства. Я же тащила сумками, что удавалось собрать. А давали, кому что было не жалко, с чем не жалко было в хозяйстве расстаться: то старую посуду, то полотенца, то мыло, то сахар, то соль. День и ночь говорила с людьми, очень много общалась. И все равно мало кто о нас знает. Нет информации о монастыре.

— Как же Вы все-таки выдержали здесь?

— Это было связано с тем, что я болела, у меня была инвалидность. Я тогда сразу подумала, что просто надо обеспечить свое жизненное существование и все. Потом Господь смилостивился и я с первого же дня исцелилась. Мне сразу стало хорошо. Утром проснулась и чувствую — прилив сил и такая благодать.

— В первый же день исцелились, как сюда приехали после назначения?

— В первый же день. Но тут еще один момент сыграл большое значение. У меня есть брат — отец Феодосий, в то время

насельник Троице-Сергиевой Лавры. И у него тогда было послушание — на просфорне в Лавре. И вот он выпечет просфору — и сюда добирается. И каждый раз, когда он сюда ехал, он всегда думал, найдет ли нас живых и не случится ли чего с нами. Он обязательно что-нибудь привезет покушать и обратно на просфорню. Кого-нибудь из батюшек привезет, устроит службу поторжественнее. Первое время у нас была очень большая проблема со священниками.

— Матушка, мы знаем, что у Вас очень интересная семья — почти все ваши ближайшие родственники являются монашествующими.

— У меня 5 сестер и один брат. Старшая сестра живет в Сергиевом Посаде с дочерью и внучатами. Остальные все спасаются в монастырях. Это не наша заслуга. Но наши родители очень хотели служить Богу в свое время, хотели посвятить свою жизнь Богу, но женились из-за послушания своим родителям. Они не знали друг друга, их благословили и поженили.

Мама все время молилась, ее мать так научила, которая умерла рано, она осталась без матери. Ее дедушка тоже выдал рано замуж, в 17 лет. А свекровь тоже очень верующей была и тоже маму учила, как молиться. Потому что папа был самым старшим в семье среди своих братьев и мама была, как бабушкина помощница. Она и стирала и убиралась и слушалась во всем. И вот она встретила матушку одного батюшки, к которому они ходили в храм постоянно с бабушкой. Эта матушка читала очень много духовной литературы, вела духовную жизнь. Та матушка научила маму, как молиться за будущее детей, за семью и очень многое рассказывала интересного, то, что в то время было негде прочитать. У нас были дома акафисты рукописные и это получала она в храме тайно. Были при храме женщины, которые это все переписывали и потом тайно распространяли. И молились по этим рукописным тетрадям. А поучения Святых Отцов, правила, церковные традиции маме рассказывала эта матушка, которая учила молиться за детей. Мама тогда не имела прямого понятия, что это значит: посвящать каждого ребенка Богу, что если так молиться, то каждый ребенок окажется в монастыре. Она просто хотела, чтобы дети были с Богом, были добросовестными, честными, трудолюбивыми. И вот она молилась за каждого ребенка еще до его рождения и даже до того, как она забеременела. Молилась она и за тех, кто скоро родится, и за тех, кого Господь пошлет, чтобы все служили Богу.

— Получается, так все и вышло, по матушкиным молитвам?

— Так все и вышло. Мы достигали совершеннолетия и выпархивали, каждый кто куда, безо всяких мыслей. Мы даже не говорили друг с другом, кто куда поедет, кто что хочет, просто все получилось как бы само собой. Сегодня каждый находится в своем монастыре, каждый любит свой монастырь и свое место. Мы встречаемся, но для нас брат и сестра — не только родственники по крови, а прежде всего — поддержка духовная большая. Я сейчас — настоятельница монастыря и всегда есть много всяких вопросов, много людей обращается со всякими просьбами, своими скорбями. Много вопросов нерешенных даже по хозяйству, по внутренней жизни. Они мне звонят, встречаемся, советуемся, молимся друг за друга. Если, не дай Бог у наших сестер или благодетелей, умирают родители или родственники, или что-то случается я звоню сразу в несколько монастырей. И там сразу служат панихиду, читают Псалтырь, сорокоусты, поклоны — в любое время. Так же и они звонят мне. Я могу сразу позвонить и в Дивеево, и в Нижний Новгород, и в Екатеринбург, и в Киев. И это очень хорошо. Все синодики их — у нас,

И вообще — очень хорошо, когда много детей, когда родители именно родители в корень видят в том, чтобы правильно воспитать детей будущих. Но здесь нет моей заслуги, это дело родителей и милости Божией. И сейчас мама молится за всех. Я ее специально сюда забрала, чтобы она больше здесь молилась.

— Мы знаем, что в первое время у монастыря не было ограды и сестры каждый день ходили с крестным ходом, чтобы Господь защитил и оберег обитель, в том числе и от посягательств местных жителей. Сейчас напряженности с местными остаются?

— Нет, эта напряженность стала сниматься почти сразу. Вы упомянули про крестные ходы. В первое время они были из страха. Крестный ход — как невидимая охрана и защита. А сейчас крестный ход я вижу как очень большую помощь, как невидимую ограду и как молитву за монастырь. Мы ходим, молимся всем святым, в честь которых у нас есть храмы, молимся за сестер, всех благодетелей, читаем «Богородицу», Иисусову молитву. Эта молитва за всех людей, кто переступает порог монастыря, кто просил молиться. Это очень существенно действует.

— В чем должна заключаться миссия монастыря и как, на Ваш взгляд, она должна осуществляться? Каким Вы видите этот путь?

— Когда я сюда приехала, я себя спрашивала: в чем моя миссия? Что здесь я должна делать? Почему именно в этом месте мы должны были открыть монастырь, а не где-нибудь в другом месте, поближе к селениям или городам, где легче? Тем более, в такое тяжелое время. Но раз Господь так устроил, значит в этом что-то есть. Но что есть? Долгое время я мучилась этим вопросом. Потом я поняла, что и

люди Божии, которые нуждаются в милости Божией, как и в городах и селениях. Это одни и те же люди. Однако у этих людей, в сравнении с другими, меньше возможностей пользоваться благами, например, той же медицинской помощью. Или даже гроб достать, если кто-то умер. Или оказать какую-то иную малую помощь. Значит, они брошены. А они — Божии, Бог о них печется. И я поняла, что мы должны примирить людей, сделать такой островок для местных жителей. И не только для местных, а для всех тех, кто устал душой, кто приезжает сюда помолиться. Люди приезжают сюда очень уставшими от дрязг людских, от суеты, от безвыходных жизненных ситуаций. А сюда приезжают — здесь мир и покой, радость, утешение.

— Получается, что монастырь становится островком цивилизации — и духовной, и социальной, потому что вся местная инфраструктура зависит от монастыря.

— Да, конечно. И то, что здесь еще есть — миссионерски направленное делание на просвещение. Здесь у нас есть целая программа, которая уже начала свое действие. Мы с первых дней пытаемся проводить миссионерские мероприятия, встречаться с людьми, помогали местным школьникам и жителям. Сейчас у нас уже есть структура, как и что должно развиваться.

У нас есть несколько направлений: просветительское, миссионерское, социальное. При монастыре существует приют для девочек.

Надо сказать, что время проведенное детьми у нас в монастыре очень меняет весь их строй жизни, воспитывает их, кроме того они фактически получают у нас профессию.

— Сейчас у нас в стране практически разрушена, созданная в советское время структура профессионально-технического образования и в итоге у нас появилось огромное количество, например, юристов, а людей, которые могли бы стоять у станка не хватает. Как вам кажется, могли бы монастыри, учитывая их исторический опыт, способствовать решению этой проблемы?

— Да я считаю, что было бы хорошо, если бы, конечно, не на территории монастырей, но где-то вблизи, создавались какие-то профессиональные курсы. Чтобы было какое-то трудничество и общение. Монастырские люди имели бы такое послушание — преподавать в этих школах, а ученики имели послушание трудится в монастырях. И если бы был такой взаимополезный труд это, как мне кажется, было бы очень эффективно, с точки зрения формирования молодых людей, их воспитания и нравственного продвижения. Я не знаю насколько нам удастся создать подобную систему у себя, но такие намерения у нас есть. Мы хотели бы создать при монастыре такого рода профессиональные училища, пусть даже небольшие и малочисленные, потому что уже есть хорошие результаты.

— Насколько актульна, на Ваш взгляд, в наше время миссионерская направленность служения монастырей?

— Она очень востребована. Я считаю, что в этом и заключается подвиг сегодняшнего монашества, потому что без болезнования души о ближних и Родине в людях духовных не может быть любви к ближнему и к Богу. Раньше этого может быть, было больше, но советский период много чего разрушил, однако Господь не допустил все разрушить до конца.

В наше время, такое равнодушное, люди разделяются внутри себя. Семья делится, общество делится на группы, государство дробится на партии потому что живет не по любви, а в самости и гордости, потому что нет сочувствия, нет любви к ближнему, а любовь к ближнему — это значит уметь жертвовать собой, ради его блага. Первая и главная заповедь — это любить ближнего, как самого себя и любить Господа Бога своего всем сердцем, всем помышлением, всем умом своим. А любить ближнего, как самого себя и быть равнодушным к страданиям народа — это значит лицемерить. Поэтому я считаю это как бы переход к более углубленному монашеству. Потому что сегодняшнее монашество состоит из тех людей, которых дает мир и они не такие крепкие как раньше. Поэтому нам самим, чтобы как-то окрепнуть и вернуться в самую глубину осознания монашеского подвига и целостно молиться, нужен тоже какой-то переход, а этим переходом и должно быть социальное служение и неравнодушие к ближнему. Нельзя закрываться в стенах монастыря, когда знаешь, что в деревне горе. Мне кажется то, что сейчас происходит это своевременный отклик монастырей на горе народа

— Матушка, но ведь люди на самом деле в глубине сердец хорошо понимают, где ведут себя равнодушно, а где служат жертвенно.

— Люди чувствуют это, у них сразу откликается душа. Людей нельзя обмануть, сколь бы красноречиво не говорить, все равно никогда словами не обманешь. Нашим бабушкам и дедушкам, которые живут в деревнях, да и молодежи тоже, нужна альтернатива. Им нужно общение, искреннее желание помочь, неравнодушие. Это приводит к Церкви и к Богу, а если человек приходит к такому осознанию, то все остальное уже приложится. И если через нас люди к этому придут, то всё будет, и материальное и душевное, ведь Господь и блага дает тем, кто ищет и благословляет Его. Еще и еще дает тому, кто благодарит и исполняет заповеди Божии, а у ропщущего отнимается и то, что есть.

— На сколько, на Ваш взгляд, сейчас в миру востребовано монашеское служение? Есть ли потребность для монашества «идти в народ»?

— Мне кажется, что нашим монастырям сейчас достаточно у себя на территории монастыря проявить любовь, когда народ появляется в храме Божием. Когда приходится тебе, находясь по послушанию в городе или где-то на предприятии, или в свечной лавке, в общем там, где приходится сталкиваться с людьми и отвечать на их вопросы, вот именно тогда надо открывать душу навстречу человеку и быть готовым и объяснить, и посочувствовать, и помочь. Потому что человек приходит в храм, прежде всего, за утешением. Народ сейчас очень угнетенный, он очень скорбит и все переполнены трудностями, и когда люди приходят в храм и видят пример жертвенного служения Богу, то они загораются светом веры и приходят к Богу. Необязательно бросать монастырь и бегать проповедовать по рынкам. Работы очень много на месте и достаточно жертвенного служения здесь, чтобы оправдать свое монашеское звание.

— Насколько монастырь может являться для простого человека идеалом домостроительной жизни?

— Мне, в связи с этим приходят на память слова преподобного Серафима Саровского: «Спасайтесь сами и вокруг вас спасутся тысячи». Таким образом, если монастырь будет выполнять свое предназначение, то будет и польза миру. Хочешь — не хочешь, всегда будут приходить люди и общаться, и в любом случае они унесут с собой частицу этой благодати. Насколько монастырь будет способен стяжать эту благодать, настолько он потом сможет ее отдавать миру.

— Спаси Господи матушка, за Ваши ответы на наши вопросы!

Реквизиты для пожертвований:

Николо-Сольбенский женский монастырь

ИНН 7 622 010 889 КПП 762 201 001

ОСБ N7443, г. Переславль,

р/с 40 703 810 277 180 096 512 в Северном Банке Сбербанка России, г. Ярославль.