Княгиня Наталья Яшвиль. Живое русское дело (I)

Многие фамилии из прошлого России нам кажутся «чужими», «нерусскими». Помните, у Лермонтова: «Его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец». Действительно, в ХIХ веке удивительным не казалось. Вот и не удивительно, что имя генерала князя Льва Яшвиля, героя Отечественной войны 1812 года, мы встречаем выбитом золотом на стенах Храма Христа Спасителя пять раз! А имя его брата, Владимира, в списке тех, кому Государь повелел не воевать; это было опалой, так как тот был причастен к убийству Павла I. При этом оба Яшвиля, как мы понимаем, являлись активными созидателями русской истории. Однако ХХ век, а именно «события после 1917-го», стёрли их имена, множество славных имён. И теперь мы с вами знаем немного «Ивановых», которые нерусские; по духу — в первую очередь. Иные «присвоили» себе русские имена, другим объяснили, что они особый самостийный народ, третьи и лба перекрестить не умеют. Русскость-то — понятие духовное.

Этой публикацией мы продолжаем серию материалов о тех, для кого Святая Русь — родное понятие.

На родине

Михаил Нестеров так писал о Н.Г.Яшвиль: «С именем княгини Натальи Григорьевны Яшвиль у меня связаны сотни самых благородных, прекрасных воспоминаний». Нестеров вспоминал: «Я познакомился с ней в стенах Владимирского собора в пору его окончания (около 1895 г. — Авт.) Тогда Наталья Григорьевна была недавно овдовевшая молодая женщина. Она была замужем за потомком того князя Яшвиль, который участвовал в убийстве императора Павла, после чего остаток жизни провёл в покаянии о содеянном.

Муж Натальи Григорьевны, полковник лейб-гвардии Царскосельского гусарского полка (Яшвиль Николай Владимирович, 1857−1893. — Авт.), делал быструю карьеру, но внезапно умер, оставив своей молодой жене двух маленьких детей… Кроме детей, княгине Яшвиль оставил большое, совершенно расстроенное имение Сунки близ Смелы, когда-то принадлежавшее друзьям Пушкина — Раевским. Молодая вдова осталась в тяжелых условиях. Одаренная волей, большим умом, Наталья Григорьевна (урожденная Филипсон — род, ведущий свое начало из Англии) не падала духом.."

***

Получилось, что имя Лермонтова мы вспомнили не случайно. Поэт служил на Кавказе в то время, когда начальником штаба и наказным атаманом одной из Кавказских линий был отец Наталии Григорьевны — русский генерал Григорий Иванович Филипсон (1809—1883).

Нестеров, как и многие русские люди, был фантастически трудолюбив и ценил это качество в других. Он пишет о трудах княгини: «Разоренное имение скоро превратилось в благоустроенное, с виноградниками, с фруктовыми садами, с огромным, приведенным в образцовый порядок, лесным хозяйством. В Сунках была построена прекрасная школа, где крестьянские дети обучались различным ремеслам, баня (в Малороссии их не знали, а с тех пор баней пользовалось все огромное село Сунки).. В имении, еще недавно запущенном, теперь цветущем, Наталья Григорьевна устроила мастерскую кустарных вышивок, образцами коим служили музейные вещи XVII—XVIII вв.еков. Вышивки скоро стали популярны не только в России — они шли в большом количестве за границу. В Париже сунковские крестьянки получили золотую медаль. Вышивки эти давали молодым женщинам и девушкам-крестьянкам отличный заработок, особенно в зимнее свободное время… Горе, когда-то пережитое, забывалось, дети росли… Наши отношения крепли, выросли в дружбу. В Киеве мы жили визави: кн. Яшвиль со своей сестрой С.Г.Филипсон жила в небольшом особняке, наполненном художеством, музыкой, заботами о детях. Наталья Григорьевна до замужества училась у Чистякова (Павел Петрович (1832—1919), среди его учеников: В. М. Васнецов, М. А. Врубель, В. Д. Поленов, И. Е. Репин, В. А. Серов, В. И. Суриков. — Авт.), была и тут даровита, как всюду, к чему ни прикасались её ум и золотые руки. Она хорошо, строго, по-чистяковски рисовала акварелью портреты, цветы. Как-то сделала и мой портрет, но он, как и все с меня написанные, не был удачен. Дети её отлично, умно воспитывались, её радовали. Постоянным и верным другом и помощником была её сестра — Софья Григорьевна Филипсон — натура горячая, любящая».

Создавая набросок к портрету кн. Н.Г. Яшвиль, скажем, что Софья Григорьевна Филипсон — в эмиграции, в Праге — станет инокиней, примет постриг с именем Вероника. По известной причине (воспоминания Нестеров писал для советского издательства) он почти ничего не говорит о религиозной стороне жизни, которая, часто сокрытая, безусловно, в их кругу являлась доминирующей. Нестеров продолжает: «Наталья Григорьевна в моей жизни заняла большое место. Она сердечно, умно поддерживала всё то, что могло меня интересовать, духовно питать. Часто у неё я находил душевный отдых, как человек и как художник. Её богатая натура была щедра в своей дружбе, никогда, ни на один час не покидала в трудные минуты. Видя меня иногда душевно опустошенным, одиноким, она звала меня вечером к себе (в Киеве они жили „визави“ — дом против дома) и, частью в беседах об искусстве, частью музыкой — Шопеном, Бахом, а иногда пением итальянских старых мастеров небольшим приятным своим голосом — возвращала меня к жизни, к деятельности, к художеству. Я уходил от неё иным, чем приходил туда. У нее были обширные знакомства, связи, по преимуществу среди киевской знати. Но я не любил бывать у Яшвиль в дни приемов. Уж очень я был несветский человек. Живя летом в своих Сунках, Наталья Григорьевна однажды, когда я был уже вторично женат, предложила мне поселиться у неё на хуторе, в четырех верстах от имения. Хутор Княгинино был уголком рая. Это был сплошной фруктовый сад с двумя прудами: в одном водились караси и карпы, в другом было преудобно купаться. Славный малороссийский домик был обставлен на английский лад. Мы прожили там с небольшими перерывами девять лет, девять прекрасных, незабываемых лет… Дети наши вспоминают об этом времени, как о счастливейшем. Славно нам жилось в Княгинине. Часто наезжали гости из Сунок в экипажах и верхами. Они пили у нас чай, насыщались и уезжали шумной ватагой домой. Я много работал..» Но вот мирная жизнь кончилась. Началась иная пора испытаний.

Война. Но ещё все живы

О жизни княгини Яшвиль в первые военные месяцы 1914 года мы в какой-то мере можем судить по мемуарам, молодого в ту пору учёного-ботаника, работавшего экскурсоводом в киевском ботаническом саду, Александра Леопольдовича Яворского (в будущем первый директор Красноярского заповедника «Столбы», 1889−1977): «Под Рождество мой патрон Виктор Иванович Казановский позвал меня пойти с ним к княгине Яшвиль и помочь упаковке подарков на фронт. Когда мы пришли к Яшвиль, он меня перезнакомил со всем их семейством. Оказалось, что он здесь у Яшвилей частый гость и, видимо, немного неравнодушен к самой княгине. Сын попал в плен и вместе с ним попала к врагам знаменитая сабля самого Яшвиля, которую во что бы то ни стало надо было вернуть назад. (Пока не ясно о какой сабле речь, о сабле убийцы Павла Первого или о сабле его брата — Льва Михайловича, 1768−1836, который дважды награждался золотым оружием; похоронен в Киевском Выдубицком монастыре). Княгиня через Красный крест вела переговоры о возвращении этой сабли. С нами она говорила на русском языке, а с гувернанткой на английском». Живую атмосферу дома передают и такие пассажи молодого мемуариста: «Дочь, которая теперь по возрасту уже вышла из повиновения, как самой княгини, так и мисс гувернантки и вела кипучую деятельность по госпиталям, небрежно бросала нам в разговоре далеко невысоко культурные слова и, видимо, внутренне была этим сверх довольна. Так она хотела показать свой демократизм как противоположность врожденного аристократизма. Все это было, конечно, шокингом для мисс и мадам Яшвиль. Первое, что было после нашего знакомства это обед. Большой накрытый всякими яствами стол был сервирован строго по-английски, как сказал мне после Виктор Иванович. Подавал лакей в белых перчатках. Когда что-то из кушаний понравилось, спросили лакея, кто заказал такое блюдо. Оказалось, что заказ был дан каким-то знакомым, сидевшим здесь же. „Качать его!“ — воскликнула дочь и если бы у нее были силы, она возможно бы попыталась приняться выполнять свое же предложение (забавный, совершенно кинематографический момент! — Авт.) За обедом Виктор Иванович отрекомендовал меня. Рассказал он и то, как мы ночуем в лесу у костра и т. п. мои деяния. Княгиня решила в долгу не оставаться и рассказала, как они однажды поехали с князем на пикник и как расстелили громадный привезенный ковер и сидели на нем без стульев и как только князь не захотел сидеть без стула и он сидел на своем любимом кресле. Во время этого рассказа она всё время как бы в подтверждение сказанного апеллировала к лакею и спрашивала его: „Ты помнишь, Иван?“ „Так точно, помню, ваше сиятельство“, — учтиво подтверждал Иван. Для меня всё это было как во сне. Я никогда не испытывал во всем такой какой-то неловкости, благодаря такой непривычной обстановке и был страшно рад, когда Виктор Иванович повел меня к многочисленным ящикам с подарками, которые надо было запаковывать, подрезая крышки и забивая их гвоздями. Я быстро принялся за работу, и около меня появилось обслуги даже больше чем надо. Поработал я с час и как-то поторопясь, хватил пилой по большому пальцу левой руки и здорово прорезал его чуть не до кости. Боже мой, что тут было. Прежде всего, первую скрипку стала играть княжна (Татьяна Николаевна Яшвиль, 1892−1933, в замужестве Родзянко, её муж Георгий Михайлович, сын последнего председателя Государственной думы, офицер, погиб в 19 году. — Авт.), ведь она уже опытная сестра милосердия. Мгновенно вокруг меня была создана не только скорая помощь, но и прямо отдельный госпиталь. Я в полном смысле был госпитализирован. Меня положили и приказали не двигаться и лежать спокойно. Мне даны были валериановые капли, меня перевязывала княжна, хотели вызвать врача, чтобы что-то сделать от столбняка, ну, словом, все были заняты и это их, как я увидел, развлекало. Наконец после перевязки я встал и начал продолжать работу по забивке ящиков. Но тут вмешалась сама княгиня, заявив что ведь у ней с завтрашнего дня на эту упаковку придут специально свои люди и все будет сделано. Так и кончилась моя благотворительная работа в княжьем доме. Оказалось, что здесь же на юге России у княгини Яшвиль много земли и доходное хозяйство всяких профилей и что она по Киеву имеет свои госпитали и кормит в них массу раненных воинов. Так и ушли мы с Виктором Ивановичем к себе домой, не сделав ничего существенного. Когда мы возвращались, он спросил меня: „Ну как?“ „Да ничего, — ответил я, — только с непривычки странно всё“. Он был доволен, что удивил меня. Так я и не был больше в высокопоставленном доме Яшвиль».

Нестеров пишет: «В первую мировую войну Наталья Григорьевна стояла во главе огромного госпиталя и по воле вдовствующей императрицы ездила в Австрию для осмотра лагерей с нашими пленными. Поездка её, говорят, дала хороший результат. Наталья Григорьевна была у нас, порассказала немало интересного. Её наблюдения, характеристики были ярки. Я помню две-три: генералов Иванова (тот который Николай Иудович, Солженицын о нём: «почему-то с отчеством Иудович». — Авт.), Брусилова.