 |
| Нескучный сад | Протоиерей Валериан Кречетов | 27.01.2006 |
— Расскажите, как складывалась ваша большая семья?
— Большая семья… Я об этом не думал. Жил, как говорят, как Бог на душу положит. Ходил в храм Божий, воспитывался в православной семье. Мой отец часто пересказывал один разговор со своим духовником — отцом Владимиром Воробьевым (его внук сейчас тоже священник, ректор Православного Свято-Тихоновского университета). Отец спросил, как ему устроить семью. Духовник говорит: «Что я тебе, сват, что ли?» — «А какую же, батюшка, все-таки жену брать?» — «А бери такую, чтобы была христианка — как кремень…»
Я в юности этого не понимал. Но когда Господь дал мне супругу, по своему воспитанию мы постарались все по-христиански устроить. И все пошло, как подобает.
Муж должен быть прежде всего православным христианином, а мать — первая помощница, она хранит семейный очаг. Но тепло семейного очага не от дров — от сердца. Когда моего отца мой дед воспитывал, он говорил: «Смотри, какая мать!» Это и есть наши принципы: смотри, какая мать, а мать должна быть христианка, как кремень.
Господь послал мне как раз такую супругу. Ее мать, Елена Владимировна, выросла под духовным руководством отца Алексея Мечева и была тверда в своих христианских принципах. И Господь ей дал двух дочерей тоже такого христианского устроения.
Моя мама, Царствие ей Небесное, тоже была из воцерковленной семьи, в которой воспитывалось семь человек детей. Вот так фундамент закладывается.
— То есть с самого рождения вашей семьи, с самого начала вы уже планировали…
— Я ничего не планирую. Просто наши корни были в твердом Православии, в христианской семье. Это то, о чем говорится при венчании: «Помяни, Боже, воспитавших их родителей…» Молитва родителей утверждает основание домов. А уж какой кому Господь дом даст — это Его святая воля. Я вообще не думал о семье. Когда я рос, с нами в одном доме жила монахиня, которая мне очень много духовной пользы принесла, она все склоняла меня к монашеству. И первые год-полтора моего священства Господь сподобил меня служить с монашествующими в Переделкине. Монашество тоже для меня родное. Но я понимал, что выбор — не столько от нас, сколько от Бога.
Когда я кончал школу — это было еще во времена Сталина, — мне отец, который уже тогда был диаконом, сказал: «Если собираешься быть священником — то готовься к тюрьме». Поэтому я приобрел специальность, с которой мог к тюрьме готовиться, — я инженер-механик лесозавода, окончил Лесотехнический институт…
— Для тюрьмы это очень полезная специальность…
— Да, но Бог милостив, пока на лесоповале не был, но вообще-то работал три года на Урале, на реке Чусовой старшим инженером-конструктором. Когда вернулся в Москву, то оказался перед выбором: принять ли мне монашество или жениться? Я молился, чтобы Господь открыл мне Свою волю. И вот однажды старец отец Евгений, сто с лишним лет ему было, благословив, сказал мне: «Тебе надо жениться!» Я спрашиваю: «На ком?» — «А кто тебе нравится?» — «Я видел на свадьбе у брата Николая одну девушку…» — «Вот на ней и женись!» А другой старец, отец Николай Голубцов, подтвердил: «Если ты на ней женишься, будет сделан твой первый шаг к священничеству».
И в 1962 году я женился на Наталье Константиновне Апушкиной. Отец ее был доцент, химик-органик, один из создателей органических удобрений. Очень верующий человек, духовный сын отца Алексия Мечева, потом отца Сергия Мечева.
— Большая семья — она предполагает много бытовых трудностей: жилье, квартира, одежда… Вас не пугало это?
— Я не думал о тех трудностях, которые будут. Пока их не было, я жил просто так и жил. Но когда они подошли — мы и их пережили. Это очень просто. Вся беда в том, что у нас многие живут воображением, мечтами, которые — увы! — часто не совпадают с тем, что происходит в жизни. А потом приходит разочарование оттого, что не так, как ты планировал, не так, как тебе хотелось. Если бы не было такого усиленного планирования (не то что совсем не думать), этих переживаний еще до того, как что-то свершится, люди бы много сил и нервов сохранили. И жили бы счастливо, просто.
Когда я имел уже троих детей, мы жили на Трифоновской улице и ходили к мученику Трифону, к Рижскому вокзалу. Я выхожу — один ребенок в коляске, один — за руку, один сам рядом идет. Подходит ко мне старушка и говорит: «Ты никогда не волнуйся — на каждый роток Бог дает кусок». Я никогда раньше не слышал такой поговорки. Но что уж кусок был — это точно совершенно.
— Апостол Павел сказал: «…жена спасается… чрез чадородие» (1 Тим, 2:14, 15). А чем многодетный отец спасается? Может быть, он должен много зарабатывать, чтобы прокормить семью?
— Почему много зарабатывать? Совсем даже нет! Много, мало работать — это кому как Господь дает. Я на своем опыте скажу: многодетные семьи живут и спасаются большей частью не беспрестанным многоработаньем, так скажем, не высокими зарплатами — милостью Божией. Православный русский народ говорит очень просто: «Когда в семье лад — не нужен клад. Когда вся семья вместе — душа на месте». Я думаю, это главное.
-Да, но я по своему опыту знаю, что дети редко видят папу, который должен и туда, и сюда успеть… Как у вас было?
— Так и было — я рано уходил и поздно приходил. Но дети больше ценят слова отца и общение с отцом, если реже его видят. Главное, что они знают родительскую любовь, родительское тепло. Обычно молодые люди начинают осознавать заботу мамы и папы, когда попадают в армию или в другие непростые условия. И потом самое главное все-таки — это помощь Божия. Когда трудишься, стараешься ради Бога, то Господь остальное восполняет. Конечно, нужно не беспечно к этому относиться — молиться, просить помощи Божией.
— Нужно ли детей наказывать? Вот вас наказывали? Я, например, постоянно кого-то наказываю, ругаю. Это плохо, да?
— Если постоянно, то они просто привыкают к этому, толку уже никакого. А вообще шлепок или какое-нибудь резкое действие нужны для того, чтобы вывести ребенка из какого-то состояния одержимости. Понимаете? Шлеп — как встряхнуло его, он одумается немножко. Так и наказание Божие — кого Бог любит, того и наказует. Не то чтобы человек наказывается в расплату за что-то… Наказание, как гром, встряхивает человека.
— А девочек можно наказывать? Я имею в виду физически?
— Девочек? Некоторых — да, приходится. Это, наверное, зависит от характера. Но все-таки воспитание — это любовь. Мы же говорим Богу — «Отче наш», любовь Бога-Отца — для всех первообраз, первоисточник. А поскольку Господь все-таки наказывает — значит, наказывать видимо, нужно, но с любовью.
— А тогда, по аналогии с отношениями к Богу, должны ли дети бояться отца?
— А как же? Только боязнь здесь особая… Вот я знаю один пример. У одной женщины — сейчас она уже старушка — было шесть сестер и один брат. Они все, даже девочки, между собой дрались. А отец у них рано овдовел. Он приходил и, если узнавал, что они дрались, только плакал. Они боялись больше всего, что он будет плакать. «Не говори отцу, иначе он будет плакать!» — для них это было больнее всего, понимаете? Бояться Бога значит то же, что бояться оскорбить отца, потерять его любовь.
— Нам хочется, чтобы дети любили то же самое, что и мы. Как вы считаете, нужно этого добиваться от них? Например, я люблю жить в деревне, а некоторые мои дети говорят: «Нет, нам лучше в Сочи».
— Вы знаете, в том, что мы сами любим, для нас есть целесообразность, разумность, но у каждого могут быть какие-то особенности личности, характера. Человеку более общительному нужен народ, веселье, другому — с более углубленным внутренним состоянием — тишина. Когда Суворову один доктор сказал: «Вам надо здоровьюшко подлечить — поистрепались в походах-то, — на курорт в Карлсбад, на грязи съездить», наш полководец ответил: «Милостивый государь, ну что вы говорите? Мне, старику, на курорты? На курорты ездят богатые бездельники, хромые танцоры, интриганы и всякая сволочь — вот пусть они и купаются в этой грязи. А я истинно больной человек — мне нужна молитва, изба в деревне, баня, каша и квас».
— А это не будет насилием над детьми — требовать, чтобы они имели сходные с нашими наклонности? Вот моим детям хочется все время кока-колы, «Макдоналдс» — а я против…
— Нет, когда вы хотите хорошего — какое же это насилие? Как раз «Макдоналдс» и кока-кола — это и есть насилие. Неосознанное. Когда вы ребенка растите, все равно вы заставляете его учиться, а ему не хочется. Так заставлять или не заставлять? По-моему, ответ очевиден.
— С какого возраста — на вашем опыте — родители могут несколько отпускать бразды родительского правления, давать свободу детям? Дети же становятся взрослыми…
— Полную свободу никогда нельзя давать. Сколько можно — ее нужно сохранять. Что вы считаете «взрослым»? Какой возраст?
— По-разному, но думаю, что двадцать пять лет у лиц мужского пола. И немножко раньше — у лиц женского.
— Как раз около этого возраста — чуть раньше двадцати пяти лет — самые роковые ошибки делают. Поэтому давать свободу — это все равно что выбросить детей на произвол судьбы.
— С какого возраста детей надо учить основным молитвам?
— Надо индивидуально подходить. Они сами как-то чувствуют. У нас детей не учили, и я не учился никогда молитвам. Просто взрослые молились в присутствии детей. Я слышал молитвы и знал их с детства наизусть. Пока дети маленькие и не могут сосредоточить внимание, им нужны простые молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй, спаси нас…», «Спаси, Господи, папу, маму…» Потом — больше, больше, больше. Это — индивидуально, у меня один ребенок, например, начал читать уже в пять лет. На собеседовании в первый класс он чуть, как говорится, не уложил учительницу наповал своим ответом. Представляете, в советской школе ребенка спрашивают: «Деточка, кем бы ты хотел быть?» Он отвечает: «Великим князем». Учительница не знала, что говорить, заикаться начала.
— Как поступать с выбором духовника для ребенка? Можно ли разрешать самостоятельно выбирать духовника?
— Если он ходит в Церковь с детства — обычно он остается без выбора: где оказывается — там оказывается. Но если, став постарше, он захочет выбрать себе другого, чего ж такого? Индивидуальный момент. Правда, он иногда используется для того, чтобы как бы увильнуть от чего-то. Тут надо молиться прежде всего — Господь управит.
— Нужно ли стараться, чтобы братья и сестры были все время вместе?
— Когда нам в свое время дали квартиру — даже две квартиры, как многосемейным, — встал вопрос распределения детей по комнатам. Мы с матушкой решили: четверых детей в одну комнату — они порознь еще наживутся. Они, конечно, дрались там. Но я думаю, не жалеют о том, что жили вместе. Не зря народ говорит: «Вся семья вместе — душа на месте». По-моему, сейчас и без того кругом разделения — в семье, в обществе, в государстве. Куда там? Крещение Руси стало заграницей!
— Девочки и мальчики могут жить в одной комнате?
— Лучше нет. У нас даже в разных квартирах жили. Нам дали две квартиры на одной площадке. В одной жили мама с девочками, в другой — я с мальчиками.
— А как вы относитесь к телевизору? Вы считаете его вообще допустимым? Новости, например, смотреть?
-Новости, пожалуй, да. Хотя новости большинству детей просто не нужны. Какие там новости? Они учатся, им запомнить старое хотя бы — к чему новое?
Только что я был в одной семье и поразился, как у них ребенок читал молитвы — недоговаривал, пропускал слова. Ведь как работает телевизор? Показывают какой-то фильм, и потом раз — реклама. Телевизор все время рвет мышление. Подобным образом сумасшедший — говорит-говорит, потом переходит на другое, потом опять то же говорит.
А у детей логическое мышление. У меня второй маму спросил в пять лет: «Мам! Курочка делает яичко, курочка из яичка — а откуда взялось яичко, когда курочки не было?» Мама говорит: «Господь сотворил курочку, велел ей нести яйца» — все понятно.
— У вас, наверное, не существовало проблемы неверующих бабушек и дедушек. Но как вы считаете, можно ли детей отправлять к нецерковным бабушкам и дедушкам, например, на лето?
— Нужна осторожность, конечно… Но, во-первых, как говорится, юридически мы не имеем права не позволять им встречаться, а во-вторых — тут нужно помнить, что мы думаем о детях, но не думаем о бабушках, а бабушки — это наши родители. Иногда дети оказывают на бабушек благотворное влияние. Тут уж как Господь управит — может, через ребенка они спасутся. Мне мой отец рассказывал, как прабабушка водила его в храм, а бабушка и мама были против. И вот ребенок приезжает и крестит, значит, подушечку. «Что ты делаешь там — блох ловишь?» А он: «Нет, подушечку крещу». — «Ну, что ж ты — где Бога видел?» — «Бабушка, а мы его недостойны видеть». Бабушка задумалась над этим… Вот такой ответ.
— Многодетный отец должен все-таки стремиться как можно больше времени проводить дома с детьми? Вот, предположим, я, священнослужитель…
— Конечно, на первом месте после своего служения должна стоять семья. У нас приходской поэт, полковник в отставке, написал замечательное четверостишие:
На заре двадцать первого века,
Когда жизни подвластны уму,
Как же нужно любить человека,
Чтобы взять — и приехать к нему.
Он, не понимая того сам, высказал апостольскую истину: «Не забывайте также благотворения и общительности, ибо таковые жертвы благоугодны Богу» (Евр, 13:16). То есть общение — жертва Богу. Поэтому общение в семье требует какой-то жертвы.
— Что делать, если ребенок просит чего-нибудь невозможного?
— Начинать беседу… Смотря чего просят. У меня просил слона. Я говорю: «Ну что ж, слона нужно достать — он в Африке или в Индии где-то. А потом — этому слону нужно есть. Маме некогда им заниматься, я тоже занят. Видишь, у нас сколько питания? А слон больше всех нас ест. Ты давай пока поупражняйся, накрывай стол на всю семью…». — «Нет, папа, слона не нужно — он много ест». Разочаровался.
— А вы всегда перед сном с детьми беседовали?
— Когда есть возможность — я старался беседовать, они слушают перед сном лучше всего. Например, мальчишки дрались, игрушки все валяются, никто не убрал их. «Вот смотрите — игрушки лежат, а как вы дрались сегодня днем? Для чего вы дрались? Чтоб отнять у другого? Сейчас они лежат и не нужны совсем. Почему так нужно?» Они что-то там соображают. Я говорю: «Чтобы отнять — сила нужна, а уступить — нужно смирение. Когда смирение есть, это — добродетель…» В их присутствии нужно серьезно говорить — тогда вообще они серьезные… В другой раз эти мои беседы, видимо, дали соответствующий плод. Помню, двое схватились, один у другого что-то отнимает. А подходит третий — тот сын, который сейчас священник, — и говорит: «Да отдай ему! Ему это и не нужно — ему хочется просто у тебя отнять». Тот отпустил, а другому действительно неинтересно стало.
А один раз после службы прихожу, слышу — за дверью разговор. Один другому говорит: «Я тебя ногой могу ударить». Тот говорит: «Ну, ударь». А как бить, когда разрешают, какой смысл? Второй опять: «А я тебя могу ногой ударить». И вдруг ответ, который меня как громом поразил: «А если ты в гробе лежишь, ты можешь меня ногой ударить?» Тот подумал — пожалуй, «в гробе» — едва ли. Инцидент был исчерпан.
