Десять плюс десять

1989−1991 годы: период активной деятельности с опорой на огромный энтузиазм масс людей, готовых тогда чем-то жертвовать ради продвижения к более разумному будущему.

Но какому будущему? И что — было плохо?

Диссиденты и их наследники расскажут о жуткой несвободе. Их противники, напротив, вернутся к ставшему уже общим местом ностальгическому приукрашиванию позднего советского периода. Но хотел бы подчеркнуть: это приукрашивание адекватно и естественно лишь в сравнении с постсоветским грабительским беспределом 90-х, а также нынешним, с одной стороны, пусть несколько прикрытым (централизованным и упорядоченным), но тем же беспределом, с другой стороны, одновременно, новым застоем и тупиком. Причем, тупиком во всех смыслах: и экономическом, и социальном, и политическом. Нынешний кризис это все лишь несколько проявил, высветил, но суть нынешних наших проблем, понятно, не во временном кризисе. Но при таком приукрашивающем прошлое взгляде становится непонятным, почему же тогда в конце восьмидесятых народ столь массово отказывал в доверии власти?

Да, безусловно, велика была роль и целенаправленной пропаганды, начиная с 1986 года включенной Горбачевым и Яковлевым, но легла эта пропаганда на почву, хорошо удобренную объективными проблемами и явной неэффективностью власти. Это сейчас мы говорим об отрицательном отборе во власть как о явлении нашего нынешнего времени, но вспомните, что было тогда? Мне запомнилось, как некоторые специалисты нашего института каялись, что в свое время из каких-то «левых» побуждений написали диссертацию некому стороннему высокопоставленному работнику Щ., которого потом министерство на нашу голову к нам же директором и поставило — в Центральный отраслевой научно-исследовательский институт. А история у нас же позднее, в «перестроечное» время, когда зама директора по науке, уважаемого ученого и специалиста оборонный отдел обкома партии и Минсудпром сняли за что-то типа «политической близорукости» и на его место (вместо доктора наук) поставили. аспиранта, но зато члена партийной комиссии райкома партии. Если примеры подобного маразма, разрушавшего нашу тогдашнюю экономику и всю страну, забудем или постараемся приуменьшить, не замечать, нам не ответить на вопрос, почему общество тогда при первой же возможности отказало той власти в доверии. И останется для истории лишь презрительное резюме небезызвестной Новодворской: люди решили, что коммунисты съели всю колбасу.

Нет, тогда у многих людей, почувствовавших вкус к еще самым зачаткам самоуправления, которые, как тогда казалось, позволят скорректировать засилие зажравшейся (разумеется, не по сравнению с нынешними временами, но по тем понятиям) бюрократии, была вера в свои силы и способность самим строить свою жизнь более разумно и, что в условиях дефицита самых элементарных продуктов и товаров было немаловажным, экономически более эффективно. Да, по этому вопросу не было согласия в верхах, но в обществе — кто бы что ни утверждал сейчас, тогда по этому вопросу был почти полный консенсус.

..Мне довелось работать в Комитете Верховного Совета по местному самоуправлению, затем — по государственному строительству (по строительству не домов, а механизмов управления государством). И мы, как депутаты, жили одновременно несколькими тесно связанными между собой жизнями. Мы (члены тогдашней Межрегиональной группы) были одновременно и оппозицией власти, требовавшей проведения ряда политических решений, и — в своих комитетах — участниками законодательного процесса, в котором в ряде случаев политические разногласия уступали место подходам профессиональным и элементарному здравому смыслу. Так, к числу вопросов, где искались и находились общие позиции и решения, можно отнести первый наш закон «Об общих началах местного самоуправления и местного хозяйства». В то же время, по другому закону, одним из разработчиков которого я тогда был — «Об отзыве депутата» — разногласия носили именно сугубо политический характер и были бескомпромиссны. И понятно: те, кто чувствовал за собой поддержку избирателей и видел препятствия развитию в том, что значительная часть депутатов рядом оказывается ставленниками на деле не своих избирателей, а некоего вышестоящего партийно-бюрократического (КПСС) начальства, боролись за предоставление избирателям права без каких-либо препятствий отзывать своих представителей, в том числе, по мотивам политического несогласия с голосованиями депутата (разумеется, при условии однозначного и явного многократного перевеса избирателей, несогласных со своим депутатом, над теми, кто согласен или вообще не интересуется вопросом). Те же, кто видел во всех горбачевских нововведениях лишь инструмент чуть усложненного, но прежнего манипулирования массами сверху, естественно, старались обставить право избирателей отозвать депутата содержательными и процедурными затруднениями. В частности, настаивали на том, чтобы основанием для отзыва могло быть лишь уголовное преступление, а также чтобы окончательное решение или предварительное согласие на отзыв давало большинство депутатов. Последнее, понятно, превращало отзыв депутата как инструмент давления избирателей на своего представителя в инструмент давления большинства депутатов на меньшинство — на оппозицию.

Параллельно начиная с лета 1990 года мне пришлось работать в Высшем консультативно-координационном совете при Председателе Верховного Совета РСФСР (Ельцине), затем, спустя год, преобразованном в Президентский совет. И после этого, не желая сейчас утомлять читателя собственной биографией, скажу кратко: возглавлял Контрольное управление Администрации Президента, был одним из основателей «Яблока» и членом Совета Федерации (первого, выборного) от Петербурга, одним из разработчиков соответствующего закона и одним из создателей (вместе с Х.М. Кармоковым) и заместителем председателя Счетной палаты РФ. Заниматься во всех этих ипостасях мне пришлось разным: и организацией внутреннего контроля в системе новой, только возникшей системы исполнительной власти России, и законодательством о государственной службе, и всем объемом финансово-экономического законодательства, и защитой наших природных ресурсов (в связи с чем осенью 1995 года мне пришлось выйти из состава «Яблока»), и созданием системы внешнего для исполнительной власти и независимого от нее контроля за ее деятельностью. Но вот что важно: если в самом начале работы пессимизм был связан, прежде всего, с оценкой возможностей повлиять конструктивно на высшую власть, при том, что с обществом был связан преимущественно оптимизм, то постепенно оценки начали меняться.

Огромные надежды возлагались не только мною, но и всем обществом на новую тогда российскую власть, но ведь ее разложение и деградация происходили непосредственно на моих глазах. Мне еще тогда, когда мы были в одной команде, в начале 1992−1993 гг. приходилось вступать в конфликты и с Гайдаром (например, в связи невыполнением им требований Указа о борьбе с коррупцией в части введения системы деклараций о доходах чиновников (тема старая, а как ново и свежо звучит!), а также с делом о растранжиривании правительством огромных государственных ресурсов, выделявшихся на «поддержку фермеров», через Ассоциацию крестьянских и фермерских хозяйств, в результате чего деньги массово вкладывались в уставные капиталы разных банчиков и ТОО, но до фермеров не доходили), и с Чубайсом и Авеном (которые категорически саботировали наши попытки создать механизм антикоррупционной экспертизы проектов указов Президента (Ельцина) — тема также не менее старая, но, судя по последним инициативам нынешнего Президента Медведева, вечно молодая..). Но постепенно становилось очевидным, как в окружении Ельцина верх берут те, кто взял курс не на модернизацию и развитие страны, а на личное полновластие и обогащение, разумеется, под прикрытием лозунгов о демократии и рыночной экономике. И многие искали способ этому что-то противопоставить.

«Яблоко» было одним из таких проектов — в условиях, когда после переворота сентября-октября 1993 года пропаганда работала исключительно на черно-белую картину мира: либо «вперед с реформаторами», либо «назад в коммунистическое болото». Мы пытались собрать силы, не разделяющие эту намеренно упрощенную вульгарную картину мира, предложить цивилизованную альтернативу. Казалось, в той или иной степени, на первом этапе нам это удалось. Но что произошло дальше? Дальше выяснилось весьма наглядно, что источники и механизмы финансирования избирательных кампаний политических сил, пусть даже и декларирующих лучшие намерения, вещь весьма небезобидная и коварная. Иначе чем объяснить тот факт, что мне, как единственному члену «Яблока» в верхней палате парламента, пришлось противостоять целому ряду явно лоббистских инициатив своей партии: от варварского (с моей точки зрения, и эту позицию разделяло большинство моих товарищей по тому Совету Федерации) закона о Центробанке — плоды соответствующим образом выстроенной финансовой системы мы пожинаем и поныне, до попытки реализовать в России в точности ту схему доступа иностранных компаний к нашим национальным природным ресурсам, которую США реализуют сейчас в оккупированном Ираке (в период этой борьбы мне и пришлось покинуть свое детище; подробнее история попыток «мирового сообщества» взятия оптом всех наших природных ресурсов под свой контроль описана в моей книге «Похищение Евразии»)..

..Счетную палату в 1994—1995 гг. мы создавали ярко выражено вопреки воле Президента Ельцина и его команды: на все наши варианты законопроекта представители администрации Президента и Правительства давали категорически отрицательные заключения. И споры шли не о мелочах, но о самом главном — об объеме полномочий и механизмах функционирования, что позволяло бы либо создать действенный орган контроля, либо изначально выхолостить его суть. И когда парламент поддержал в конечном счете нашу позицию — разработчиков закона, — Президент Ельцин не замедлил наложить на закон свое вето. И лишь ситуация начала первой чеченской войны, когда парламент был близок к объявлению Президенту импичмента, а уж по закону о Счетной палате преодолел бы его вето без сомнения, заставил Ельцина пойти на компромисс и свое вето отозвать.

Последующая моя работа в Счетной палате — это и колоссальный объем информации о том, как уничтожается страна, и наша более или менее системная и организованная попытка противостоять этому, и, что немаловажно, огромный объем печали в связи с тем, что ты видишь — как на твоих глазах развращают и покупают, лишают какой-либо воли к борьбе и самостоятельности многих их тех, кого еще несколько лет назад ты знал как вполне порядочных и даже принципиальных людей.

Один из ярчайших примеров — аудитор Палаты, который до того был и ректором крупного сибирского университета, и одним из руководителей Верховного Совета России, и который поначалу кинулся в борьбу, в том числе, против действительно грабительской приватизации и ее последствий — все это есть в отчетах, причем, весьма аргументировано. Но затем стал пересматривать свои же прежние отчеты о проверках и в новых отчетах делать акцент на «меценатской» роли новых собственников, причем по информации, почерпнутой из их же саморекламы. Разумеется, был награжден орденом, а после отставки благополучно устроился на работу к тем, кого только что «отмазывал». И чем дальше, тем больше нельзя было уже отмахнуться от того, как стремительно разлагается само общество, пока, как минимум, его верхушка (даже и, вроде, оппозиционная ее часть), как все меньше и меньше остается тех, на кого можно положиться.

..И вот осень 1998 года: после дефолта, казалось, что-то стало проясняться в мозгах. Выборы в Законодательное собрание Петербурга, и мы с товарищами вновь попытались предложить альтернативу. Денег было мало, и потому, чтобы не тратить их на раскручивание нового названия, было принято решение назвать движение моим именем — повторю, не из честолюбивых, а, прежде всего, из совершенно прагматичных соображений. Но у меня-то за спиной уже огромный опыт не только побед, но и разочарований. И я видел, как людей покупают, и как они продаются. Поэтому договорились без сентиментального либерализма: если уж идти, то очень жесткой командой, с жесточайшей внутренней дисциплиной. И так: кто-то пройдет, а кто-то нет, но есть четкая опубликованная программа (без лишних слов, практически — набор необходимых прямых норм законов), и есть политсовет движения — значит, на берегу договариваемся о том, что голосовать депутаты обязаны в соответствии с волей движения и его политсовета. И сразу честно предупреждаем избирателей, что они голосуют не за вольных стрелков, а за людей, связанных партийной дисциплиной. А чтобы не получалось так, что члены политсовета, не являющиеся депутатами, будут «не в курсе» и потому лишь для галочки, и решать будут практически только депутаты (которых там, наверху, сразу начнут всячески обхаживать, и потому у них будут возникать свои «резоны») сразу установили, что в органе, принимающем решения, не депутаты должны всегда составлять большинство. Депутаты же, настаивающие на каком-то решении, должны убедить остальных членов политсовета, что это решение правильное.

Но чем обеспечить такую ответственность и дисциплину? Идеальных рычагов в наших руках не было. Но были некоторые иллюзии в отношении общества. Нам представлялось, что если все кандидаты окажутся связаны личным публичным письменным обязательством (широко опубликованном в СМИ — за подписью каждого индивидуально), то нарушить его перед своими избирателями они не решатся. А если нарушат, то уже не мы, а само общество найдет способ продемонстрировать им свое презрение и как-то (как минимум, морально) покарать их. Соответственно, все наши кандидаты приняли на себя публичное письменное обязательство: в случае, если они выйдут из фракции движения или будут исключены из нее, сложить депутатский мандат и пойти на новые выборы.

А дальше просто: если питерские выборы 1998 года были неформально объявлены «генеральной репетицией» выборов думских 1999 года, и нам удалось на них из 24 выставленных кандидатов провести 16 (а всего мест 50), причем во всех восьми округах, где наши столкнулись с кандидатами от «Яблока», победили наши, и мы должны стать самой большой и, притом, сплоченной фракцией в питерском ЗакСе, да еще и с программой, недвусмысленно направленной на жесткое пресечение коррупции как основы и стержня всей действовавшей власти, что бы вы делали на месте наших противников — на месте действующих и федеральной, и питерской властей, при всех их микроскопических различиях?

Добавлю: что бы вы делали, если первая же инициатива новой фракции — внесение уже заранее разработанного пакета законопроектов, включая законопроект об отзыве депутатов, не оправдывающих доверие избирателей? Ведь так, того гляди, народ окажется не безмолвным быдлом, а вполне и очень даже вооруженным эффективным инструментом прямого давления на власть?

Понятно: надо любыми путями и методами устранить опасность, развенчать этот прецедент, разрушить действительную альтернативу. Причем не просто разрушить, например, чтобы депутаты, с чем-то несогласные (можем же и мы в чем-то быть не правы), вышли из фракции и, как и обещали, сложили мандат и пошли на новые выборы. Нет, во что бы то ни стало надо сделать так, чтобы все поняли: никакие правила и обязательства не работают, а щедро вознаграждены будут именно те, кто наиболее цинично нарушит свои обязательства перед избирателями.

Не все помнят, что позднее подобную операцию уже на федеральном уровне «Единство» проводило с «Отечеством — всей Россией», но так как потом они ряды сомкнули и объединились, это как-то подзабылось. Апробировано же оружие было на нас. Включено было все, что только можно, включая массированную пропаганду в СМИ. И уже к лету-осени 1999 года (как раз к думским выборам) задача власти, первоначально действительно напуганной нашим результатом на выборах, была решена. Двенадцать (!) из шестнадцати наших депутатов — Тюльпанов, Белозерских, Риммер, Михайлов, Матвеев, Снятков, Евтухов, Бродский, Толстой, Романков, Солтан и Сергеев — за такой короткий срок «осознали, как заблуждались» и вышли из состава фракции (и движения), разумеется, как от них и требовали, не положив депутатский мандат на стол.

Режимы, подлинным стержнем и смыслом существования которых является коррупция, как известно, всегда щедро вознаграждают своих прислужников, а особенно тех, кто предал их противников. Соответственно, вы не удивитесь, что Председатель Законодательного собрания Петербурга и поныне — Тюльпанов. Уполномоченный по правам человека в Петербурге — Михайлов. Представитель губернатора в законодательном Собрании — Бродский. И остальных не забыли, вознаградили, как минимум, по мелочам. Кстати, к фракции какой партии теперь относятся все эти деятели, я не уточняю — надеюсь, читатели догадались.

Наверное, самым трагическим для меня были не сами предательства, но другое — реакция общества. Мало того, что питерцы ни от кого не потребовали выполнения своего предвыборного обязательства, более того, на регулярных встречах с избирателями, на которые в это время я каждые выходные приезжал из Москвы (я работал тогда в Счетной палате РФ), вполне симпатизирующие нам и нашему делу избиратели, тем не менее, говорили: «Но, может быть, вы с ними как-то слишком строго?», или: «Им ведь там тоже как-то крутиться надо..». То есть, что называется, «входили в положение». В положение тех, кто их же в это время предавал.

И, наверное, я буду неправ, если не назову других — тех, кто и в этих условиях жесточайшего давления не сломался и голову не склонил, а остался верен не нашему движению (которого, понятно, уже нет), но своему обязательству перед избирателями: Редько, Кривенченко, Панченко и Ковалев.