 |
| Борьба мировых центров | Александр Елисеев | 01.06.2009 |
На экраны вышел фильм «Тарас Бульба», который вызвал всплеск интереса к истории казачества и Запорожской Сечи. Многие задаются вопросом — а насколько вообще уместна героизация запорожского казачества? Указывают на его анархический и разбойный характер, на разнузданность казаков. Дескать, нашли кого героизировать. На самом деле человеку современного мира очень трудно понять некоторые реалии мира традиционного. Там, где ему видится разнузданность и кощунство, зачастую имеет место быть нечто сакральное. Современный мир ведь тоже очень многогранен. Он может подсунуть нечто нигилистическое, безбожное. А может и, напротив, предложить этакую приглаженную, карикатурную «благопристойность».
Постараемся разобраться в феномене «анархии», которая была присуща для отдельных сегментов традиционного общества.
В этом мире всегда будет бунт, и всегда найдутся бунтари. Есть люди, в которых едва ли не с рождения преобладает дионисийское начало, связанное с Хаосом. А есть и те, в ком всегда берет верх начало аполлоническое, устремленное к Порядку.
Конечно, в чистом виде «дионисийцы» и «аполлонисты» встречаются не так уж и часто. Большая часть людей живет как бы в некоем равновесии двух начал. Порой оно нарушается, и тогда все общество может либо бесшабашно ударяться в мятеж, либо покорно маршировать единым строем. Но всегда есть два полюса — дионисийский и аполлонический.
У аполлонических сил порядка часто возникает искушение окончательно и бесповоротно ликвидировать дионисийский полюс, утвердив царство абсолютной гармонии. Но это утопическое стремление, и все попытки, сделанные в этом направлении, способны лишь затушевать саму проблему — и то, всего лишь, на время. Рано или поздно, но, казалось бы, вполне спокойные народы «внезапно» взрываются бунтами и, вслед за дионисийцами, устремляются крушить как дворцы, так и хижины. Правда, от революций выигрывают вовсе не дионисийцы, а те силы, которые всего лишь пародируют истинный Порядок. Пример — либеральные государственники, которые поднялись на волне буржуазных революций, но потом эту волну остановили. Они тоже установили свой порядок, однако, на самом деле, он есть, всего лишь замедленный Хаос, который рано или поздно снова вздыбится, причем гораздо более сильной волной.
Ложные аполлонисты обречены воспроизводить Хаос, ибо по природе своей они — дионисийцы, но только маскируют это. Само же дионисийство неистребимо — до того самого момента, пока продолжается История, пока существует этот мир. Грехопадение невозможно отменить, как невозможно вернуться к единому Адаму. (Последнее стремление, кстати, характерно для разного рода мондиалистских прожектеров, мечтающих о «мировом правительстве»). Но можно попытаться поймать волну Хаоса и развернуть ее в том направлении, которое выгодно силам Порядка. В данном случае как раз будет иметь место пародия на Хаос. Силам Традиции необходимо благословить, узаконить и даже структурировать дионисийский уклад, использовав его энергии на благо Империи.
Собственно говоря, такой опыт у нашей Империи уже был. Речь идет о древнем казачестве. Оно было силой весьма своенравной, но зачастую работавшей на благо Государства. (Кстати, Запорожскую Сечь частенько считают республикой, однако это неверно. Сечь не похожа на другие старинные республики, вроде Афин или Новгорода. Ее население составляли мужчины-воины, что немыслимо для любого государства.)
Причем порой казацкая вольница была даже более успешной, в военно-политическом отношении, чем регулярная государственность. Вот что пишет яркий патриотический публицист Карем Раш: «Россия провела с Турцией более десяти кровопролитных войн. Но при всей военной мощи и ресурсах русским солдатам ни разу после Олега не довелось драться ни под стенами Константинополя, ни в самом городе. А вот объединенный флот Дона и Сечи задолго до Петра не только разгромил наголову линейный флот Оттоманской империи, но донцы и запорожцы не раз наводили ужас на столицу османов и дрались на улицах Стамбула прямо под окнами султанского гарема..» («Дерзайте, Россы!»)
Ниже еще будет сказано о феномене Сечи, но сейчас необходимо сделать некоторое отступление и подробнее коснуться вопроса о существовании двух полюсов — дионисийского и аполлонического.
Как возникли эти полюса — вопрос сложный, ответ здесь надо искать в метафизике. Скорее всего, корни уходят к двум архетипическим фигурам библейской истории — Авелю и Каину. Древнее и, можно даже сказать, изначальное братоубийство было дальнейшим рассечением человеческого единства. Первочеловек по-царски соединял в себе разные начала, будучи действительно Всечеловеком. Но потом произошло грехопадение, и начался распад Целого. Он продолжился в потомках Адама, что и привело к изначальному братоубийству, возникновению двух духовных «рас» — аполлонистов и дионисийцев. Авель погиб, не оставив потомства, а потомки Каина были уничтожены волнами Потопа (правда, отдельные конспирологи считают, что некоторым удалось выжить), но архетипическое разделение осталось.
Показательно, что в индоевропейские традиции само возникновение космоса рассматривалось как дезинтеграцию Первочеловека — Пуруши. Более того, из частей его тела возник и социум с «классами» (варнами). Из уст Пуруши возникли жрецы-брахманы, из рук — кшатрии-воины, из бедер — вайшьи-хозяйственники, из ног — шудры-слуги. То есть, социальное разделение было показано как расчленение самого космоса, всего нашего бытия. Если доводить эту мысль до логического завершения, то получится следующее — пресловутая «эксплуатация», «классовая вражда» и прочие беды возникли именно из разделения космоса. В этой оптике нация — это собирание расчлененного «Пуруши» и символическое его «оживление». Здесь она выступает как объединение сословий (варн, каст, классов). Но тут есть своя диалектика. Возникает множество единых «космосов». Было как бы одно «единое космическое», потом оно распалось, но затем возникло несколько «единых космических», качественно различных. Ущерб, таким образом, оборачивается приращением.
При этом надо иметь в виду, что настоящее «собирание» Первочеловека требует наличия и самого Первочеловека, то есть его образа. В либеральной оптике национальный космос безлик и сводится к «гражданскому коллективу». Но в традиционном обществе нация — это самобытная и органическая общность, которая персонифицируется в фигуре Монарха, который и символизирует Первочеловека. Монарх как бы объединяеот в своей личности разные сословия, классы и региональные группы, символически «собирая» тем самым и все бытие.
Иначе получается что-то аморфное, безликое. Республиканский, буржуазно-либеральный «национализм» — это попытка собрать останки Пуруши и срубить их в безликий фарш. И «национальные космосы» при капитализме отличаются, в первую очередь, количественно. А так — господствует единый, усредненный тип «буржуа». Ю. Эвола писал по этому поводу: «.. Буржуй-священник и буржуй-крестьянин, буржуй-рабочий, буржуй-„хозяин“, буржуй-интеллектуал — все слилось в расплывчатую массу, где нет больше ни „верха“, ни „низа“.. Даже нынешние монархисты способны вообразить лишь Царя буржуазного типа». («Люди и руины»)
Царство преодолевает расчлененность бытия, тогда как демократия всего лишь пародирует этот процесс, упрощая космос. Но есть силы, которые, так или иначе, солидаризируются с центробежными процессами, с расчленением, с дионисийством. Последние лет двести на политическом пространстве активно выступают анархические движения, выступающие за немедленную отмену государства как такового в пользу раздробленности мелких самоуправляемых коллективов. А в старину существовали разнообразные анархические и криминальные консорции — пираты, ушкуйники, викинги, варяги и т. д. Сегодня их назвали бы «организованными преступными группировками». Действительно, криминал занимал важнейшее место в жизни данных сообществ, хотя он имел не так уж и много общего с нынешним криминалом, который построен исключительно на культе наживы. Не менее, а то и более важную роль играл культ разрушения, чистой деструкции, который двигал отчаянными авантюристами. Они могли путешествовать на какие-то невероятные расстояния и вступать в столкновение с целыми государствами. И очевидно, что криминал здесь не мог выступать в качестве главной мотивации — преступник всегда пытается сделать свое преступление максимально комфортным. Добро, награбленное, но не сворованное или изъятое жульничеством, рассматривалось скорее как некая награда за «молодецкую удаль».
Сейчас всё иначе. Вообще, надо сказать, что западный капитализм переделал преступность по своему «образу и подобию». Современный криминал построен по принципу капиталистических монополий и пытается подчинить себе максимальное количество различной «криминальной» мелочи. Основной упор в криминальной деятельности теперь делается не на грабёж и воровство, а на нелегальную торговлю — оружием, наркотиками, проститутками, порнографией и т. д. В принципе «неофициальные» мафиози выполняют за официальные структуры ту грязную работу, которую тем делать не то, чтобы трудно, но просто «неудобно». А капиталу и его агентам во власти крайне выгодно сохранять торговлю тем, что пользуется спросом в обществе, но не одобряется т.н. «общественным мнением». Грубо говоря, он «имеет с неё долю». И это уже не говоря о том, что мафиози активно занимаются и вполне легальным бизнесом.
Вот почему сверхмощные западные спецслужбы «не в состоянии» победить мафию. Все рассуждения о том, что они не могут переступать через нормы правового государства, попросту наивны. Когда нужно, западные власти молниеносно выходят за «правовой» и «демократический» формат. Следовательно, мафия просто-напросто охраняется «государством».
Но вернемся к старинным временам. Тогда анархо-криминальные консорции старались сохранять дистанцию от государства (царства), будучи автономными и даже независимыми. Однако из них в большом количестве выходили талантливые полководцы и государственные деятели, которые становились героями нации. Тут можно вспомнить сэра Френсиса Дрейка или варягов, сыгравших важную роль в укреплении Древнерусского государства.
Это демонстрирует двойственную природу анархических консорций. Они ориентировались на хаос и разрушение, однако стремились как бы просветлить, облагородить свою яростную хтоничность. В результате многие покидали свои консорции и присоединялись к государственному организму. Но при этом и многие консорции развивались до некоего уровня, на котором происходило их просветление. Дионисийство достигало своей высшей ступени, на которой оно вплотную приближалось к апполонизму, хотя и не сливалось с ним. Запорожская Сечь как раз и была таким вот сверхдионисийским образованием. (Известны, впрочем, и обратные примеры. Так, в начале 90-х годов бюрократическая верхушка великой империи принялась распродавать свою же собственную страну, нисходя на уровень ОПГ). Сечь представляла собой нечто среднее между кастой, кшатрийской вольницей и рыцарским орденом. Об этом много и убедительно писал Роман Багдасаров в своем замечательном исследовании «За порогом». Приведем небольшой отрывок из этого исследования: «Назвавшись „товариществом“ запорожцы подчеркивали свою кшатрийскую принадлежность. В польском войске tovarzystwом считалось исключительно дворянство, служившее в гусарских, панцырных и др. хоругвях. Подобно рыцарским католическим орденам низовое казачество было связано тройными узами общины (societas), веры (religio) и призвания (vocatio), заключавшегося в вечной борьбе против мира сего. Степь для кочевников заменила командорию, „радуты“, „фигуры“ и „могилы“ — сторожевые замки, острова и днепровский лиманы — скиты и монастыри. При избрании Кошевого сичевики охватывали выстроенными по „военным ступеням“ (ср. псаломские степени Царепророка Давида) кругом Покровскую церковь, превращая ее алтарь в духовное средоточие своего упования. Так православное рыцарство воспроизводило превечное и каждый раз новое рождение Эммануила, окруженного воинством Архистратига..»
Если Православное Московское Царство воплощало священный Порядок, то Сечь была воплощением освященного, оформленного Хаоса, в котором центробежные энергии были направлены, в конечном итоге, на собирание. Можно даже сказать, что речь идет о двух братьях — солидном и домовитом старшем и бесшабашном младшем. Оба они как бы дополняют друг друга.
Надо сказать, что дуализм регулярного государства и нерегулярной вольницы существовал еще и в дохристианский период. Речь идет о так называемом «острове русов», который известен по данным арабских источников. (Арабы называли его «Русийя».) Этот остров, который историки ищут в разных регионах, населяли лихие воины-пираты. Арабы описывают их как суровых, яростных и умелых бойцов. Будучи крайне воинственны, они приучали своих детей к мечу буквально с первых дней жизни. В люльку только что родившегося ребенка отец клал меч и говорил: «Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом». (Ибн Русте).
Ал-Марвази писал о русах: «Храбрость их и мужество хорошо известны так, что один из них равноценен многим из других народов». При этом жители острова часто ссорились друг с другом, проявляя весьма крутой и необузданный нрав.
Историки локализуют Русийю во многих местах. Однако, более убедительной представляется версия академика О.Н. Трубачева: «Есть сведения о некоем городе Русия. но особенно упорно повторяется известие об острове Русия. По-видимому о том географическом объекте (т.е. о городе — А.Е.) говорится в сочинениях ранних восточных географов как об острове русов, острове нездоровом, сыром, покрытом зарослями, расположенном среди маленького моря, ср. и поучительное указание Димашки (арабский автор — А.Е.), что русы населяют острова в море Майотис. Море Майотис — это Меотида, Азовское море, а острова в полном смысле слова на этом море, у его южных берегов, это участки низменной, сырой земли, разрезанной рукавами кубанской дельты. Это была целая своеобразная страна, правда, достаточно обозримая, небольшая по размерам. В частности интерес представляет точная топографическая деталь, сообщаемая, например, у Ибн Русте, где говорится о русах, живущих на острове длиной в 3 дня пути. Три дня пути — это расстояние не больше 90−100 км. При взгляде на карту, с учетом элементарной топографической реконструкции (река Кубань до XIX в. еще впадала одним рукавом в Черном море, позднее сменив этот рукав на азовское русло), мы отчетливо можем представить себе этот древний островной участок суши, ограниченный старым (черноморским) руслом Кубани и другим важным ее рукавом Протокой на востоке. И длина этого острова как раз примерно будет соответствовать 90−100 км, то есть 3-х дневному пути по восточным географам. Страна древних русов располагалась в кубанских плавнях..» («Начало Руси»)
Очевидно, что эти русы сыграли огромную роль в становлении Древнерусского государства. Сами они жили некоей вольницей, но, как явствует из источников, подчинялись «русскому кагану» (то есть, князю). Каган считался очень высоким титулом, его могли прилагать к правителю, чья власть была подобной власти императора. Ясно, что таким правителем не мог быть вожак полу-разбойного острова. Очевидно, что речь шла о киевском князе, которому русы всячески помогали. И, судя по всему, такая зависимость была установлена не сразу. Тут, к слову, можно провести сравнение с взаимоотношениями Запорожской Сечи и Русского Царства, которые могли колебаться от союза и до вражды.
Впрочем, было бы неправомерно связывать русов только с «островом Русийя». Это была одна из баз русов, образ жизни которых сильно напоминал казачью вольницу. Русы проживали и в Крыму, и в Приазовье, и Подунавье, и на южном побережье Балтики. Даже и в Галлии проживали некие рутены. Впрочем, многие исследовали считают русами даже этрусков, обращая внимание на их самоназвание — росены. (Данные Диодора Сицилийского.) А надписи египетских фараонов сообщают нам о неком государстве Рутена, существовавшим неподалеку от Египта.
Не исключено, что русы изначально были некоей консорцией пассионарных славян (с активным включением иноэтнических элементов), которые вели совершенно беспредельную экспансию, проникая почти во все регионы эйкумены.
Вот от этих-то пассионариев и произошло само имя нашего народа и нашего государства («поляне, ноне зовомые Русь»). Показательно, что одного из воинов князя Святослава византийский автор Лев Диакон описывает следующим образом: «Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос..». Это описание весьма напоминает запорожских казаков. Очевидно, русская дружинная культура была во многом основана на традициях русов-пассионариев. На них же, судя по всему, основывалась и позднейшая традиция казаков.
Само название русских тесно связано с красным, кшатрийским цветом, символизирующим кровь, пролитую в боях. Слово «рус» можно встретить в этимологических словарях, там оно тождественно слову «русый», которое, в свою очередь, означает не столько «белый», как думают многие, а «ярко-красный», и даже «рыжий». Так, в словаре А.Г. Преображенского «рус (ъ), («руса», «русо», «русый») означает «темно-рыжий», «коричневый» (о волосах). Ему соответствуют укр. «русый», словац. «rus», «rosa», «rusa glava», бел. и серб. «рус», чеш. «rusy». (Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка.) М. Фасмер приводит словен. «rus» в значении «красный». (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка.) О «красном» значении слова «русъ» писал в своем словаре И.И. Срезневский. (И.И. Срезневский «Словарь древнерусского языка»)
Связь слов «рус» и «красный» прослеживается и вне славянских языков, что позволяет говорить об индоевропейской основе данного феномена. Пример — лат. «russys» («кроваво-красный»), лит. «rusvas» («темно-красный»), латыш, «rusa» («ржавчина»). Красный цвет имел большое распространение в Древней Руси. Червленые стяги были стягами киевских князей, они видны на старинных изображениях, о них говорит «Слово о полку Игореве». Согласно былинам, красный цвет широко использовался для раскраски русских боевых кораблей. Русы охотно красили в него лица, используя боевую раскраску. Ибн Фадлан писал о русах, что они «подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом..» А Низами Гянждеви («Искандернаме») изобразил это в стихах:
«Краснолицые русы сверкали. Они
Так сверкали, как магов сверкают огни».
Итак, связь слова «рус» с воинским, боевым цветом налицо. Данный термин, очевидно, означает «красные», вернее «ярко-красные», «темно-красные». Со временем представители русской консорции составили основу дружинно-торгового класса Древней Руси. Хотя в начале они представляли собой сообщество лихих пиратов, которые могли грабить и славянские земли. Об этом сообщают арабские авторы, которые часто различают русов и славян. Так, Ибн Русте уверяет, что русы «нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен..» Они «не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян». Гардизи сообщает о русах следующее: «Всегда сто-двести из них ходят к славянам и насильно берут с них на свое содержание пока там находятся. Много людей из славян. служат им, пока не избавляются от зависимости». Согласно же Мутакхару ибн Тахиру ал-Мукадасси, страна русов граничит с землей славян, первые нападают на вторых, расхищают их добро и захватывают их в плен.
На этом основании многие историки делали и делают вывод о том, что русы и славяне представляли собой разные этносы. Но это, конечно же, не так. Важнейший источник по истории Древней Руси — «Повесть временных лет» — однозначно указывает на то, что «славянский язык и русский — одно и тоже». Кроме того, источниковедческий анализ выяснил, что рассказы арабов о русах и славянах восходят к рассказу Ибн Хордадбеха, автора который жил в IX веке. А сей автор писал, что русы — «вид славян».
И уже «Русская правда» определят статус русов как некоего вполне легитимного класса. Согласно ей, русин «любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник». Кстати, примерно таким же классом, только уже воинско-земледельческим, стали казаки в Российской Империи.
Вероятно, мы имеем дело с весьма устойчивой дионисийской традицией, которая просуществовала века и была основана на сосуществовании Царства и Сечи, имперского аполлонизма и казачьего дионисийства. Причем последнее было очень тесно связано с морем и его символизмом (остров, морские походы). Это не случайно, ведь, воды, вообще, и море, в частности, считаются символом хаоса. В годы гражданской войны этот дионисийский символизм был воспроизведен в анархизме матросов, столь художественно описанном в разных фильмах и книгах.
Налицо некоторый символизм. Русское Царство было, по преимуществу, континентальной державой Суши, тогда как казачья вольница оказалось весьма сильно погружено в стихию Моря. И здесь было некоторое взаимодополнение.
Впрочем, если обратить внимание на Сечь, то мы увидим еще один символизм — скотоводческий. «Будучи христианским братством, „Арматное стадо“ возводило себя к евангельскому „малому стаду“ (Лк. 12, 32), а в кошевом атамане, которому вручался тростниковый посох с золоченым яблоком-навершием, видело воплощенный образ Пастыря Доброго. „Мы как стадо без пастуха!“ — уговаривали Богдана Хмельницкого в апреле 1648 г. Кроме главного атамана в Войско входили многочисленные табунщики, скотари и овечьи пастухи — чабаны». (Р. Багдасаров). Опять же налицо некоторый дуализм. Русское царство — держава земледельческая, а Сечь более ориентирована на скотоводство.
Соединение двух начал усложняло Русь, делало ее более устойчивой по отношению к разного рода внутренним и внешним вызовам.
Ликвидация Запорожской Сечи была мощным ударом по всему традиционному порядку. Показательно, что она совпала с освобождением дворян от необходимой службы. С одной стороны была уничтожена кшатрийская вольность, в которой все обязаны воевать, с другой — уничтожено тягловое государство, в котором все обязаны служить. Можно сказать, что во второй половине XVIII века (многие называют данный период эпохой «порнократии») и произошел тот самый антитрадиционный перелом, который закономерно привел страну к 1917 году. Освобожденная от тягла элита стала капитализироваться, приближая либеральную революцию, которая легко и быстро переросла в революцию коммунистическую. При этом не было уже той среды (Сечь), способной перехватить революционные энергии и направить их в традиционное русло.
В то же самое время некоторые элементы «Сечи» сохранялись в традиционном казачестве. Показательно, что разрушение Русского Царства совпало и с анархизацией казачества, его обособлением от всей России. Если даже и в 1905—1907 годах казачество показало себя как надежнейшая опора трона, то в феврале 1917 года дело обстояло иначе. И в этом плане любопытны воспоминания большевика В.Д. Бонч-Бруевича, бывшего большим знатоком различных сектантских учений и отвечающего в партии за работу с сектантами. Бонч-Бруевич вспоминает: «25 февраля 1917 года ко мне явилась группа кубанских казаков, служивших в то время в Петрограде и стоявших со своим полком где-то за Невской заставой, пришедших на мою квартиру в полном вооружении, только без карабинов. Это были представители секты „Новый Израиль“. Расспросив меня относительно моего мнения о событиях в Петрограде, заявили мне, что они клянутся употребить все усилия в своих сотнях, как лично, так и через своих товарищей, чтобы ни в коем случае в рабочих не стрелять и при первой возможности перейти на их сторону». В дальнейшем многие казаки попытаются обособиться от российской революционной бури, создав свой «остров» — на Дону и Кубани — примерно там, где и локализуют «Русийю». Но у них ничего не выйдет. Революционный центр жесточайшим образом «зачистит» казачьи земли. (Любопытно, что Распад Киевской Руси совпал с появлением на этнополитической карте неких бродников. Они обитали в XII—XIII вв. по берегам Азовского моря и Нижнего Дона, что сразу же заставляет вспомнить и русов, и казаков. Бродники жили в условиях военной демократии, княжеской власти не знали, избирая своих глав — воевод. Показательно, что воевода бродников Плоскиня, который стоял с 30-тысячным войском на р. Калке, был на стороне врага. Он уговорил к сдаче киевского князя Мстислава Романовича, выдав его потом вместе с двумя зятьями монголам).
Русская государственная традиция всегда была основана на централизме и самоуправлении. (Причем последнее могло быть и сакральной анархией — как Сечь.) Но в 1917 году произошло разделение этой традиции. Большевики абсолютизировали централизм, жесточайшим образом соединив части распавшейся империи. Более того, красные захотели распространить свой централизм и на весь мир, создав «земшарную республику Советов».
Сегодня возрождение традиционной России должно стать и возрождением ее самобытного дионисийского уклада. В какой форме это произойдет — покажет время. Может быть, возникнет некая военно-казацкая республика, находящаяся в составе Империи. А, может быть, русские дионисийцы захотят жить в Мировом Океане, по которому они будут ходить на своих военных судах. Главное — сама готовность к возрождению — как Царства, так и Сечи.
