Епископ Лонгин: «Господь дал мне возможность послужить Ему и что-то сделать на этой земле»

Интервью Епископа Саратовского и Вольского Лонгина журналу «Общественное мнение»

В свое время «Общественное мнение» сделало большой материал с Епископом Саратовским и Вольским Лонгином, в 2003 году, в самом начале служения Владыки в нашей Епархии. Сегодняшний материал — своеобразное (и промежуточное) подведение итогов, значимость которых особо заметна на фоне некоторых тогдашних оценок и высказываний Его Преосвященства.

— Ваше Преосвященство, срок Вашего служения в Саратовской епархии скоро составит 6 лет. Насколько, на Ваш взгляд, изменилось состояние дел и в епархии, и в губернии? Нас не только цифры сейчас интересуют — количество новых приходов, рост числа прихожан, но и атмосфера общества в целом. Может быть, с Вашей точки зрения, изменилась, более интенсивной стала духовная жизнь в области?

— Интенсивность духовной жизни трудно поддается измерению. Все процессы, связанные с внутренней жизнью людей, с какими-то подвижками в их мировоззрении проверяются временем. Но шесть лет здесь — не срок. Если же говорить о целой стране или регионе, то нужно проследить за жизнью нескольких поколений, чтобы пытаться сделать какие-то выводы. В течение всего ХХ столетия наших людей насильно отлучали от Бога, от Церкви, и не только за шесть, но и за двадцать лет изменить существующую ситуацию коренным образом невозможно. Но какие-то сдвиги — да, действительно есть. О них мы как раз можем судить по цифрам.

За эти шесть лет храмов стало гораздо больше: когда я приехал, здесь было чуть более 70 приходов, и то не все они были действующими, а сегодня их 220. И сегодня не каждый храм имеет своего настоятеля — есть священники, которые служат по совместительству на двух или трех приходах, потому что духовенства все еще не хватает. Множество храмов расположено в приспособленных помещениях. Но, конечно, в связи с тем, что открылись новые храмы, в Церковь стало приходить больше людей. Ведь в городах до сих пор, чтобы попасть на службу, большинству прихожан приходится пользоваться транспортом. Для родителей с маленькими детьми, пожилых, немощных это создает трудности, у кого-то, может, и денег иногда на этот транспорт нет… Храмы нужны там, где живут люди, они должны быть рядом. Мы стараемся эту проблему решать и находимся только в начале этого пути.

Я постоянно получаю письма, ко мне приходят люди с просьбами обустроить храм в том или ином месте. В последнее время активизировался процесс открытия приходов на селе, там строятся храмы, причем часто инициатива исходит от состоятельных людей. Иногда уроженцы этих мест, переехавшие уже в Москву или Санкт-Петербург, хотят таким образом поддержать свою малую Родину, остаться в памяти потомков. Таких примеров немало, по крайней мере, уже несколько десятков. Бывает, мне приходится даже «бороться» с этим явлением: приходит человек и говорит, что собрался строить храм в маленьком селе, где и народу-то почти не осталось. Село находится в 5 километрах от райцентра, где храма тоже нет, а приход уже есть: служба совершается пока в приспособленном помещении. Я говорю: «Давайте поможем райцентру, построим в нем храм».- Человек настаивает: «Хочу строить только в своем селе».— «Но я не могу назначить священника туда, где мало жителей, где ему с семьей негде и не на что будет жить». Тогда бывает, что благотворители решают не только построить храм, но и то, что еще необходимо — воскресную школу, дом для священника, платят ему зарплату. У нас есть 5−6 приходов в достаточно глухих местах, где не просто построен храм, но и создана вся необходимая инфраструктура. Слава Богу, и в городах такие примеры появляются.

Так что можно говорить, что какие-то перемены произошли.

— Владыка, насколько я могу судить, до Вашего появления у нас с монастырской жизнью было совсем худо.

— Нет, монастыри были и раньше. Но монастырская жизнь — явление сложное, она гораздо сложнее, чем приходская. Два главных условия ее развития -наличие традиций и время. Сегодня у нас в стране почти 800 монастырей — больше, чем их было в Российской империи до революции. При этом бурный период возрождения монашества (1990-е годы), когда огромное количество людей стремилось попасть в монастыри, уже прошел. Были даже случаи, когда, разочаровавшись, люди уходили оттуда. И новые монастыри сейчас, как правило, невелики.

Мое монашеское становление проходило в Троице-Сергиевой Лавре. Затем мне посчастливилось провести четыре года в Болгарии: я учился там в Духовной академии (потом она была преобразована в богословский факультет Софийского университета). За это время я смог побывать в большинстве Поместных Православных Церквей. Для меня было большим открытием тогда то, что на Востоке монастыри немноголюдны, даже, скорее, наоборот. Как правило, монастырь — это место, где несколько человек объединяются вокруг истинно духоносного старца. Насколько он опытен — настолько может собрать и удержать свое братство, научить его монашеству. Поэтому основная масса монастырей на Востоке — это те, в которых живут 2−3 человека; в очень хороших, благоустроенных монастырях — от 5 до 15 человек. Считается, что это норма. И это действительно правильно, когда несколько человек объединены духовно, у них одинаковое отношение к прохождению монашеского подвига, тогда они могут жить в полном единодушии даже при нынешнем отсутствии великих старцев. Конечно, и сегодня можно собрать в одном монастыре 50−100, даже 300 человек, но в наших условиях, когда традиции монашеской жизни во многом утрачены, эти люди могут оказаться совершенно неуправляемыми.

— А не может быть многолюдность монастырей католической традицией?

— Нет, это не так, у католиков тоже давно нет многолюдных монастырей. Для нас это скорее наследие советского времени, когда на всю Российскую Федерацию было всего два мужских монастыря и ни одного женского. Тогда, чтобы попасть в монастырь, люди, образно говоря, стучались в его двери годами, если не десятилетиями.

Вернемся к вопросу о наших монастырях: они сейчас достаточно хороши для того начального периода своего существования, в котором находятся. И, конечно, в первую очередь мне хотелось бы, чтобы в них сложилась настоящая, по духу монашеская жизнь. Поэтому за цифрами мы совершенно не гонимся. Более того, у меня есть такое правило: когда человек приходит ко мне и говорит, что хочет стать монахом, я всеми силами стараюсь отговорить его от этого, зная, насколько сложен этот путь.

— Владыка, мы сейчас коснулись старчества. Я знаю, что многих мирян это явление интересует тоже. Можете прокомментировать комплекс проблем, связанных со старчеством?

— Наверное, это специфически отечественная проблема. Старец, собственно говоря, — это монастырский духовник, а монастырь — место, как правило, удаленное от жительства других людей. Синонимы слова «монастырь» в нашем языке вполне характерны — «пустынь», «скит». В России в XIX веке, в период расцвета монашества и старчества, монастыри стали центрами духовной жизни, и туда совершали паломничество множество обычных людей, которые стремились исповедоваться и посоветоваться со старцем. Так постепенно старцы стали и духовными руководителями мирян.

Старец в то время был монахом, всю жизнь прожившим в монастыре, опытно наученным монашеству. У него были наставники, от которых он воспринимал традиции духовной жизни, духовного руководства. Он проходил все ступени монашества прежде, чем по благословению священноначалия самому стать наставником, духовником, старцем.

Старцы были и в советское время и на приходах, и в тех немногих монастырях, которые действовали — и люди ехали к ним издалека. Это и прославленный ныне в лике святых преподобный Севастиан Карагадинский, и архимандриты Иоанн (Крестьянкин), Серафим (Тяпочкин), Кирилл (Павлов), которого я знал лично, так как он был в Лавре духовником.

К сожалению, сегодня происходит не так. Со времени массового возрождения монастырей прошло совсем не так уж много времени, чтобы в них появились настоящие старцы. Как говорил в свое время архимандрит Кирилл, «старичков сегодня много, а старцев нет». С другой стороны, сегодняшние миряне, которые также не росли в церковной традиции, но начитались разных хороших книг, ищут руководства, ищут старцев, но при этом иной раз наполняют слово «старец» каким-то нелепым содержанием. Ищут на самом деле некоего чудотворца, который, только взглянув на пришедшего, должен сразу понять всю его жизнь и решить все его проблемы, Это, конечно, неправильно.

В том, что есть «повышенный спрос» на старцев, видимо, виновата еще и такая наша национальная классическая особенность — недоверие официальным институтам.

— Недавние выборы Патриарха Московского и всея Руси некоторые СМИ представляли как очередную схватку православных фундаменталистов и либералов. Вы к какому крылу себя причисляете? Его Святейшество до избрания считали, скорее, либералом. Какова будет внутренняя политика и атмосфера Церкви при новом Патриархе?

— Экстраполяция светских выборных терминов на выборы Патриарха не очень уместна. «Либералы», «фундаменталисты», «схватка» — я не стал бы эти слова в данном случае применять. Да, в Церкви есть люди, которые имеют свои представления по тем или иным вопросам. Но сама Церковь не может быть либеральной или фундаменталистской, она обязана вмещать в себя всех, а задача Патриарха — обеспечить единство Церкви. Поэтому давать ему какие-то общие политические характеристики? неправильно и наивно. Я думаю, что Святейший приложит все усилия, чтобы церковное управление сделать более эффективным, а самой Церкви вернуть ее место в обществе.

— В продолжение комментария — о достаточно громкой ситуации с мятежным бывшим епископом Диомидом.

— Я не считаю возможным обсуждать то, что я знаю об этом монахе. Скорее всего, его просто нельзя было рукополагать. Но что делать, кадровые ошибки бывают у всех. Кстати, будучи священником, а потом епископом, он немало сделал на Чукотке: там открылись храмы, появились приходы. Однако дело вовсе не в нем самом, не в его собственных взглядах. К сожалению, он оказался в поле зрения людей, которые, добиваясь каких-то собственных целей, стали им манипулировать.

— Много сейчас говорят о возрождении патриотизма.

— Это насущная необходимость, я в этом абсолютно убежден. Патриотизм народа — это единственная возможность для него сохранять свою независимость и свое государство. Единственное но: поскольку в стране в целом происходит большая неразбериха и ее новые ценности мало способствуют развитию патриотизма, какие-то действия в этом направлении предпринимают самые разные люди — от вполне достойных до совершенно продажных. И конечно, у них будут разные взгляды на то, что такое патриотизм и зачем он нужен.

Я считаю, что роль Церкви — решающая в истории нашей страны. Наша история во многом делалась Церковью и вместе с Церковью. Именно поэтому только по-настоящему церковные люди сохраняют сегодня историчность мышления: каждый из нас, верующих людей, живет не только сегодняшним днем, но и внутри исторического процесса. Собственно говоря, христианская историчность мышления — это основа патриотизма. Поэтому я убежден, что главный инструмент возрождения патриотизма? проповедь слова Божия, все остальное вторично. Чем больше у нас станет настоящих православных христиан, тем больше будет и патриотов.

— Взаимоотношения власти и Церкви, бизнеса и Церкви, институтов гражданского общества и Церкви, светской прессы и Церкви — саратовский опыт.

— Общение Церкви и власти необходимо, потому что все мы живем в обществе. Это составная часть моего служения, и не самая легкая. Я не хочу кого-то винить, но за пять лет в Саратове я полностью поседел, и не потому, что мне приходится много служить в храмах. Самое печальное из того, что происходит в нашем регионе — это отсутствие у людей, находящихся у власти, сознания того, что они делают общее дело. Когда необходимо решить столько тяжелейших проблем, нужно хотя бы на время отложить свои личные амбиции. Конечно, когда разные «ветви власти» воюют друг с другом, общаться с ними очень тяжело. Сейчас, слава Богу, стало спокойнее, и я могу собрать на Пасхальной службе многих. Раньше, бывало, один человек спрашивает:

— А такой-то будет?

— Да.

— А, ну тогда я не пойду.

Почему бы не оставить за порогом храма эти симпатии и антипатии?

Что касается бизнеса и Церкви, то сейчас нам помогают многие состоятельные саратовцы и очень радует, что они сами приходят, сами предлагают помощь. Сейчас на средства благотворителей содержатся детский православный лагерь, Свято-Покровская гимназия, поддерживается множество других проектов. Когда я только приехал в Саратов, это было просто немыслимо: когда я обращался к кому-нибудь за помощью, люди не понимали, чего от них хотят. В первый же год моего архиерейства Саратовская дума вернула нам здание консистории, где сейчас находится учебный корпус семинарии, его надо было ремонтировать. Я кинулся в одно место, в другое — и везде получал отказ. Слава Богу, у меня сохранялись московские связи, и москвичи мне помогли, саратовцы не дали ни копейки. Сейчас ситуация другая — очень многие помогают, и мы благодарны им за это.

Что касается светской прессы, я думаю, у нас хороший опыт совместной работы, позитивный — благодаря отцу Нектарию, руководителю епархиального информационно-издательского отдела. Он был профессиональным журналистом (да и остается им) и он хороший монах, хороший священник; добрые отношения со многими журналистами? это его заслуга. Вообще, меня очень радует, что в епархии сейчас сложилась группа активного, деятельного духовенства, для которого важна судьба Церкви.

— Сейчас обсуждают такие проекты, как православное телевидение, православный Интернет, рестораны, и даже ночные клубы.

— Православное телевидение и интернет — это уже не ново. Вполне очевидно, что это доступная и необходимая форма проповеди. Во многих городах уже есть православные кафе, где в спокойной обстановке люди могут встретиться, поговорить. Ночной клуб- Мне кажется это странным.

— Владыка, вы заявили себя как непримиримый оппонент сектантства. В последнее время, как мне кажется, борьба с сектами пошла на спад. Духовная атмосфера стала чище или борьба оказалась бесполезной?

— Проведена огромная работа, удалось сломить многие опасные тенденции. Несколько лет тому назад Православная Церковь в Саратове была представлена, мягко говоря, не на должном уровне, тогда как сектантство, наоборот, было необыкновенно назойливым.

Но, с другой стороны, как тогда, так и сейчас я прекрасно понимаю: бороться с сектантами — дело неблагодарное. Что такое секта? — Это суррогат религиозности. Человек, который искал Бога, но по той или иной причине не пришел в Церковь, идет туда, где ему кажется легче, — в секту. Это очень горько. И главное, что необходимо — это, конечно же, православная проповедь, благодаря которой многие сектанты сегодня возвращаются в храм. Это и есть основной метод борьбы, которая и сейчас ведется, просто она менее заметна.

В то же время, если возникают ситуации, в которых требуется как-то возвысить голос, высказать протест — мы это делаем. Как в дни проведения в Саратове акции «Ощути силу перемен». Вся эта акция построена на лжи и конфессиональной анонимности, и рассказать об этом людям, дать им верную информацию мы считаем своим долгом. Поскольку многие секты финансируются из-за рубежа, нужно сделать все возможное, чтобы лишить их режима наибольшего благоприятствования, который они иногда получают благодаря коррупционной склонности наших мелких и средних чиновников.

Большая проблема — не только для Церкви, но и для всего общества, которое пока что этой проблемы не осознало — язычество, «оккультизация всей страны», все эти колдуны, ясновидящие, «битвы экстрасенсов» на центральных каналах. Все это свидетельствует об очень неприятных изменениях в человеческой психологии. Это проекция основных принципов общества потребления в духовную сферу. Человек хочет иметь все, но не хочет ни к чему прикладывать усилий. Если он, чувствуя, что в его жизни, в его душе что-то не в порядке, приходит в Церковь, то слышит там верные, но «скучные» вещи: молись, исповедуйся, причащайся, исполняй заповеди Христовы, старайся жить праведно, никого не обижай. А пришел к экстрасенсу, тот говорит ему: как же, дорогой, порча на тебе! Снять ее — стоит столько-то. Человеку, которому внушили, что за деньги можно получить все, это гораздо ближе и понятнее.

— Ваше Преосвященство, по поводу православного миссионерства — вечный вопрос и набор обывательских претензий. Кто-то увидел пьяного попа — ах, да все они такие. Или вот: почему не приходят священники к сиротам, убогим, алкоголикам, бомжам.

— Что касается наших внутренних церковных проблем, о них хорошо сказал святитель Иоанн Златоуст: если бы каждый из нас был настоящим христианином, в мире уже не осталось бы ни одного иудея или язычника. Это говорилось в IV веке. Действительно, как говорили святые отцы, христианство не доказуется, а показуется. И наоборот, если люди видят, что священник или просто верующий человек вовсе не стремится быть лучше, чище, добрее, справедливее, у них возникает негативное отношение к вере.

Но все же большинство претензий к Церкви, о которых Вы говорите, надуманы. Церковь идет к людям. Мы и бомжей кормим, и занимаемся детьми-отказниками (у нас есть общество милосердия), и работаем в больницах и тюрьмах. Просто вся эта работа происходит без рекламы и особого шума. Бывает даже наоборот: нам часто говорят, зачем Церковь лезет туда, сюда, в общество, в школу.

Церковь должна прежде всего выполнять свою миссию — проповедь Слова Божия, и если она будет выполнять ее достойно, то этого будет достаточно — появятся те, кто будет работать с нищими, алкоголиками, наркоманами. Церковь должна воспитывать людей, которые не смогут пройти мимо человеческого горя.

— Довольны ли Вы этими шестью годами?

— Да, доволен. Конечно, сделано очень мало по сравнению с тем, что нужно сделать. Безусловно, были и ошибки, — но, тем не менее, я доволен. Я благодарю Бога за то, что могу трудиться, что-то делать для Церкви и людей. Я вообще доволен своей жизнью, потому что Господь дал мне возможность послужить Ему и что-то сделать на этой земле. Это самое главное, что может быть у человека в жизни, самое ценное, что можно получить от Бога.

Беседовал Алексей Колобродов

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=6658&Itemid=274