 |
| Православие.Ru | Иподиакон Андрей Тарасьев | 30.05.2009 |
Праздник Вознесения Господня в 2007 году я встретила в Белграде, в русской церкви Святой Троицы. И печаль о том, что поездка на Балканы пришлась на май, и потому я не смогу быть в этот день в храме Христа Спасителя в Москве, где совершалось торжество воссоединения Русской Православной Церкви, скоро претворилась в радость: в Белграде это событие воспринимали не как общественно-позитивное, а личное и глубоко трогательное. Люди плакали: осуществилось чаяние всей их жизни.
На следующий день после воссоединения мы пили чай в гостеприимном доме Андрея Витальевича Тарасьева, сына настоятеля русской церкви Святой Троицы в Белграде протоиерея Виталия Тарасьева (1901−1974). Я попросила Андрея Витальевича, иподиакона, регента, доктора филологических наук, профессора Белградского университета, поделиться своими размышлениями по поводу столь значимого события в жизни наших Церквей.
Запись этих размышлений (в которой сохранен стиль речи моего собеседника) я предлагаю читателям сайта Православие.Ру.
Хранительница заветов и традиций
Знаете, все это для меня очень личное, потому что когда я рос, то первое, что слышал в жизни и что впитывал, — это митрополит Антоний, архиепископ Гавриил, отец Феодосий — знаменитый Федя, келейник митрополита Антония, матушка Екатерина. Это не забывается.
И, конечно, мы считали, что Русская Церковь за рубежом — хранительница чистоты, заветов, традиций. Я вчера на факультете читал об этом лекцию. Русская Заграничная Церковь сохранила строгость богослужения, то есть от Бахметьева мы вернулись к знаменному распеву, от сокращения богослужения — к четырехчасовым всенощным бдениям. Мы — живая традиция русского певческого церковного искусства. Какую традицию принесли? Свою. Жаров, мальчик из Синодального хора, гениальный Сергей Жаров — основатель и многолетний единственный руководитель хора донских казаков в Галлиполи, Лемносе, Белграде, Германии, Америке. У всех наших церковных дирижеров-регентов не было ничего наносного, чужого, они из России приехали уже сформированными людьми.
«Там ничего больше нету!» Не слушайте! Это злоба осенней мухи. Это говорили Мережковский, Зинаида Гиппиус. «Мы уехали — не осталось ни одного писателя в России». Что вы?! Гении остались. Ахматова осталась, остался Гумилев; не буду перечислять всех этих великих-великих русских людей, оставшихся на мученичество.
Но все-таки и мы сохранили что-то из того, прежнего (не потому, что мы такие хорошие, а потому что у нас не было другого!).
Знаете протоиерея Владимира Мошина, академика? Византолог, крупнее Острогорского, который шумел в Белграде. Его уважали ученые и здесь, и в мире. Он приезжал в Россию к оставшейся в Ленинграде сестре, матушке Ольге Яковлевне, Царство ей Небесное. И та Лихачеву, академику Попову, который владел девятью языками, за ужином объясняла, как они неправильно говорят по-русски. Я не принадлежу к числу таких воспитателей. Было страшно неудобно, они отшучивались, посмеивались, но это правда: русский язык не победил в Советском Союзе.
Русский язык — это океан. Понимаете, волжанин, киевлянин русский и сибиряк говорят на трех русских языках. У нас есть эсперанто — русский литературный язык. Но победил не русский народный язык, а победил язык ремесленников, городских низов — и это страшно. Когда я приехал в 1966 году в Россию, меня все интересовало, я все записывал, фотографировал. Вдруг вижу: «Закрутка гофре, плиссе». Ну, слушайте, это как: «Оревуар, покедова». Например, мы всегда называли рабочее место мастера мастерской, рабочее место художника, скульптора — ателье. И вдруг — «Ателье пошива манто», а мастерская — художника.
Знаменитый академик Александр Иванович Белич, русский ученик, начинал все лекции новому курсу со слов: «Дети, запомните (конечно, он говорил по-сербски, обращался к сербам): язык, к сожалению, изменяется». Обратите внимание: ученый констатировал, что язык изменяется; человек, носитель литературного языка, говорит «к сожалению». Язык не изменяется в лучшую сторону. Исчезли церковнославянские по происхождению существительные, например на -jе — шитье. Я представляю себе такого ремесленника: «пошив»! От него уже столярным клеем пахнет. Шитье, литье — все это исчезло. Но это не значит, что мы с матушкой Ольгой Яковлевной будем учить русских людей говорить по-русски.
Русская Церковь за рубежом — это уникальное явление в истории мирового Православия, я бы даже сказал, что и христианства. В чем дело? Это единственная Церковь, которая на протяжении 87 лет жила и развивалась без вмешательства гражданских властей — царских, республиканских. Это уникальное явление, и поэтому все, что Русская Заграничная Церковь несла в себе, было глубоко православно и церковно. Некоторых иерархов и большинство паствы упрекали в монархизме. А что, мы должны были быть большевиками? Простите, так мы и убежали, потому что мы монархисты.
Но митрополит Антоний и большинство нашего клира были монархистами не по социально-политическим убеждениям, а по христианско-догматическим. Убить президента Чехословакии, Польши — это грех, и кошку убить — грех, но убить государя — это поднять руку на помазанника Божия, на Саула, на царя Давида. Мы на Евангелии клялись. И святой владыка Иоанн (Шанхайский) в 1936 году на вопрос из публики: «Владыка святый, а почему Бог попускает и допускает богоборческую власть на Руси?», выступил с краткой речью, которая объяснила, что за грехи наши, за клятвопреступление, за то, что мы еще недостаточно покаялись за убийство помазанника Божия.
Невинные дети, которые гибли в гражданскую войну, — они тоже дети. Но царевич Алексей, он даже стоять не мог, когда его Юровский из пистолета расстреливал на руках у отца или, может быть, слуги Труппа, который не был православным христианином, но я причисляю его к лику святых мучеников. И доктора Боткина. Им всем ведь был дан сигнал, что они могут уходить. Но доктор Боткин сказал: «Я знаю, что это значит, я до конца остаюсь с ними». Это же великие православные люди!
Понимаете, Русская Заграничная Церковь — Боже! может быть, были в ней священники-пьяницы, диаконы-развратники; простите меня, что я так говорю, разумеется, не все люди святые, не поймите меня превратно, — но ведь соборне Русская Заграничная Церковь сохранила чистоту благодаря счастливым обстоятельствам и Божию Промыслу. Мы не зависели ни от одних гражданских властей, даже от Гитлера не зависели. Гитлер пожелал, чтобы последователей митрополита Евлогия убрали из Германии, но ему хотелось, чтобы все было ясно. Как это — две русские Церкви? В Сербии — карловацкие монархисты, тут — русские признают Константинопольского патриарха. И он все евлогианские приходы с территории Германии фашистской передал Зарубежной Церкви. Но это не вмешательство в каноны.
Русская Церковь Заграничная первая канонизировала праведного Иоанна (Кронштадтского), блаженную Ксению, царскую семью. Отпели в храме Иова Многострадального в Брюсселе в 1967 году, в июле, в день убиения. Существуют грамзаписи, была отслужена заупокойная литургия и отпевание.
Я говорил Лихачеву, всем: «Не отпевайте вы останки, которые при Ельцине якобы появились и фигурируют». Русская Церковь их не признала. Ведь как поминали? Как патриарх благословил? «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих, имена же Ты их, Господи, веси», потому что на сколько-то это были останки царской семьи, а остальные — что? Мы признаем, а через десять лет найдут останки настоящие. Русская Церковь не может с этим шутить.
Возможно, и были страшные политические выпады со стороны Русской Зарубежной Церкви в адрес мученической тихоновской Церкви — Церкви святого мученика Тихона. Я уверен, что его отравили, — он же попал в частную больницу. У него были проблемы с зубом и челюстью. После укола ему стало плохо. Знаем мы эти уколы.
Но Русская Зарубежная Церковь, пока это было возможно, считала себя частичкой, оторванной от матери-Церкви до воссоединения. Ведь у нас были такие большие картонки, где от руки, очень красиво, прописью, был написан отпуст для каждого богослужения: «Спаси, Христе Боже, и помилуй..». Там, я помню, было зачеркнуто после смерти «Патриарха Тихона», и очень сложно было спеть — «местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра». Этой картонкой мы тушили лампады, потом она исчезла. Не умели хранить то, что нужно было сохранить и показать сейчас: видите? Правда, после декларации 1927 года молиться за митрополита «заместителя местоблюстителя» при живом митрополите Петре у нас перестали. И митрополиту Антонию было страшно трудно объяснить русскому зарубежью, что «митрополит Сергий вершит свое».
Мне рассказывал Никита Ильич Толстой, его отец был лично близок с митрополитом Антонием. После декларации Илья Ильич, внук Л.Н. Толстого, приехал в Карловцы и говорит: «Владыка, что это творится там?». Тот ему ответил: «Илья, ты не вмешивайся. Молись за митрополита Сергия. Он там вершит свое, а мы здесь — свое». Святой праведный архиепископ Шанхайский, а я его называю и Белградским и Битольским, поминал и митрополита Сергия, и патриарха Алексия за проскомидией. Это подтверждают прислужники и священнослужители, которые присутствовали на святых Божественных литургиях. Это было выше.
К сожалению, существовала страшно сильная монархистская политиканская линия, но это не мешало основному направлению. Один изумительный епископ Сербской Православной Церкви, ученик нашей Троицкой церкви, владыка Андрей (Фрушич), епископ Баня-Лукский (потом он переехал в Сремску Митровицу), говорил всем своим ученикам: «Следите за тем, как ведет себя Русская Заграничная Церковь, идите за ней, и вы никогда не ошибетесь». Но, с другой стороны, разве это значило, что Зарубежная Церковь имела право отмахиваться или осуждать мученическую Русскую Церковь? Что вы! Мы должны были преклоняться перед этими мучениками. Но некоторые поступки были продиктованы не Духом Святым, а Карповым, «знаменитым», который во все вмешивался, и Введенским, и прочими, иже с ними.
«Вот сила Православия»
Понимаете, Русская Заграничная Церковь была миссией сохранения чистоты по отношению к нажимам власти, даже царской. Петр Великий совершил более крупные прегрешения, его батюшка тоже. Моя первая диссертация — о старообрядцах. Ведь от русской церковной массы была отсечена самая истовая часть, и спасибо им за то, что они сохранили тоже какую-то чистоту, хоть и в обрядовом отношении. Семь просфор или пять просфор на проскомидии? Слушайте, ну это же детали. Сербы служат, святитель патриарх Павел служит на одной просфоре. И что, эта литургия недействительна? Не в этом дело. Ведь основа старообрядчества — убежденность в собственной правоте (это я нигде не прочитал, своим скудоумием дошел), а не в двуперстии или трехперстии. Откуда мы знаем, как крестился апостол Павел? Может, вообще не крестился. Но если двуперстие ересь, если семь наших просфор — ересь, то тогда святой Сергий Радонежский — «еретик», ведь он же двуперстие наносил на себя. Понимаете, какая сила стоит в этом убеждении? Они шли «за единый аз». Это не неграмотность, а глубокая убежденность, что они спасают душу мученичеством.
Я имел счастье прислуживать владыке Анастасию. Помню, как он рукополагал в 1942 году византолога Владмира Мошина, и эти слова Божественной благодати, которые он произносил, глядя не на нас, а куда-то ввысь. Я вам сейчас покажу его портрет, у меня есть его жизнеописание, труды, даже с дарственной надписью.
Мое личное мнение: нас очистили от обязанности и заботы оглядываться: а что скажет помещик, что скажет Марья Ивановна, графиня Кутузова? Как священник служит, поминает или не поминает? «Рано, батюшка, мне литургию в 10, в 11 будем начинать!». Вы не думайте, что Русь была такой чистой, святой. Русский священник был унижен, и русское духовенство. Все эти Победоносцевы, Саблины — это страшно. Хотя я не сомневаюсь в их вероисповедовании, не мне осуждать их. Но вы не представляете себе, сколько среди профессоров духовных академий было людей левых направлений! 1917 год и Временное правительство показали это. Была проблема рукоположить: заканчивали обучение — и уходили в мир.
Поэтому наш митрополит Антоний — фигура еще недостаточно оцененная. Знаете, есть в истории спор о том, может ли личность изменить историческую судьбу. Конечно, может. В 29 лет митрополит Антоний стал ректором духовной академии, архимандритом. Он открыл настежь двери. Его осуждали, к нему заходили и пьяницы, и воры. И всегда получали чай, хлеб, когда было — варенье, и теплое помещение. Но не в этом дело. Все его слушали. Он был христианским Сократом. Он был апостолом Павлом наших времен. Еще живы люди, которые приходили к нему. Их встречали открытые двери и его жертвенность, которая стала даже предметом иронии. Своего келейника архимандрита Феодосия он называл Федей. «Федя! Опаздываем на литургию, где ты там?». — «Авва, не могу сапоги найти». — «А где они были?». — «В передней, новые». — «Так это твои сапоги были?» Вошел какой-то нищий, оборванец русский. Митрополит увидел, что у него нет обуви и говорит: «Да вон там сапоги стоят, надевай». Знаменитый рассказ про Федины сапоги.
Другой знаменитый рассказ про митрополита Антония, когда его пригласили в 1931 году в Лондон. Тогда там служил епископ Николай Лондонский, скончавшийся от туберкулеза в 1932 году. Митрополиту Антонию была присуждено звание почетного доктора наук, и вот его повели в зоопарк, митрополита Антония — в зоопарк, чтобы показать огромного льва. И говорят: «Это самый крупный лев в мире, символ Великобритании». Ну, на Великобританию и на льва ему наплевать, конечно, было. Он постоял и уже хотел уходить. А отец Феодосий, который был выше митрополита на полторы головы и стоял где-то позади, спрашивает: «Авва, куда ты идешь? Что они тебе сказали? В чем дело?» — «Да, знаешь, думают, что это самый крупный лев в мире. Наверняка, есть крупнее два десятка. Но если это им нравится, пусть так думают». — «Ну, подожди, я хочу посмотреть». Он отодвинул митрополита Антония и очень резко — а у него была огромная бородища — вышел и заглянул в клетку. Лев испугался, попятился в угол клетки. А митрополит Антоний сказал по-английски и по-русски: «Вот сила Православия!».
Вечная тяга к России
Вот в этом, понимаете, наша вечная тяга к России. Ведь каждое Рождество, каждая Пасха встречались здесь одинаково, каждое застолье: «Следующая Пасха — в России», «следующее Рождество — на родине». Это сохранялось. Поэтому после того, как первые реакции были почти что положительные, начали арестовывать русских. Тогда русские кинулись к генералу Жданову и Толбухину, после чего это и было прекращено. Это партизаны делали в угоду Сталину, думая, что ему будет приятно, когда в Москве услышат, что они изничтожают «белогвардейскую мразь».
Но и сами русские почувствовали, что это тоже русские пришли. У нас был такой очень талантливый художник Игорь Васильев. Он родился в 1929 году в Белграде. Был он голубоглазый, кудрявый. Наш белградский Есенин. Только-только Белград освобожден от немцев. Он возвращался с какой-то попойки, жил недалеко от реки Савы. Темно. Вдруг свет слабого фонарика. «Стой, кто идет?» — спрашивает советский патруль. «Игорь Васильев». Из темноты отвечают: «А что, белый?». Игорь Васильев говорит: «Не белый и не красный, просто русский». Молчание. «А вы что, красные?». И вдруг кто-то из патруля отвечает: «И мы тоже не белые и не красные, а просто русские». Игорь говорит: «Пошли выпьем». Этим и закончился тот красно-белый спор.
А вот спор между нашими Церквами продолжался до вчерашнего дня. Это был спор непринципиальный. Ведь 7 (по-старому), а 20 (по-новому) ноября 1920 года вдогонку уже основанному ранее, в 1919 году, Высшему церковному управлению юга России, вдогонку нашим беженцам (а вы знаете, что последняя врангелевская эвакуация была в 1920 году) Святейший Патриарх Тихон, наш великий мученик, издал указ. Основная идея указа была следующая. Если в силу разных военных событий и других государственных изменений большая часть паствы, клириков, епископов окажется вне возможности прямого контакта с Московской Патриархией и с патриархом, они обязаны основать местный Собор и окормлять паству. Во главе должен находиться старейший иерарх, и этот указ будет в силе впредь до создания благоприятных условий для воссоединения с матерью-Церковью — Московской Патриархией.
Единственное, что здесь подлежит дискуссии и спору, — это «впредь до создания благоприятных условий». Знаете, когда играют в футбол, то сбил он меня или не сбил, пенальти это или не пенальти — это во многом на совести судьи. И это тоже было на совести всех нас. Святейший Патриарх Алексий I в 1945 году послал воззвание Зарубежной Церкви. И что, тогда были уже условия для воссоединения? Да что вы! Весь епископат бы попал к Солженицыну в книги о ГУЛАГе. А когда начались хрущевские гонения, появились всякие Сусловы и Андроповы, что, это можно назвать созданными условиями? Нет!
Богу благодарность за милость к Зарубежной Церкви и, конечно, Русской, мученической, Церкви. Благодарность за то, что такие условия создались. Понимаете, русский народ и русские зарубежные иерархи почувствовали, что это так. Многие вопросы сняты.
Помню, в 1991 году я брал интервью у Святейшего Патриарха Алексия II. Он знал, откуда я и кто я. Один из моих вопросов был от Зарубежной Церкви. Он отвечал: «Нам предъявляют четыре основных требования. Покаяние всенародное и всего клира. Но перед кем? Как можем мы, мученическая Церковь, приносить покаяние перед Зарубежной Церковью, у которой не убили ни одного человека, не замучили на Соловках, на Валааме, в Магадане? При всем к ней уважении, отказаться от патриарха Сергия?.. Вы представляете себе (у меня есть запись его голоса, его интервью), какой бы престиж я получил, когда стал Патриархом Московским и всея Руси, если бы отмахнулся от Святейшего Патриарха Сергия, его декларации 1927 года и его лживых интервью в 1930 году зарубежным корреспондентам о том, что нет гонений в Советском Союзе на Православную Церковь?»
А это, между прочим, нас, зарубежную паству больше потрясло, чем декларация 1927 года; там все зацепились за фразу: «Радости нашей советской Родины — наши радости». А радости советской Родины — это избиение архиереев, это закрытие церквей и монастырей, это убийство сотен монахов и монахинь. Это всего одна фраза. Там еще было требование выражать лояльность к Советскому Союзу. Да что вы! Князю Голенищеву-Кутузову, у которого всю семью перебили, лояльность к Советскому Союзу выражать? Это все было вынуждено и не так страшно. Страшно было, когда мы — условно говоря (я тогда еще не родился), за рубежом, прочитали, что заместитель местоблюстителя Святейшего Патриарха Московского и всея Руси иностранным корреспондентам говорит явную ложь. Разве, спасая Церковь, надо непременно лгать? Христос спасет Церковь! Много званых — мало избранных. Где сказано, что все русские православные будут среди «мало избранных»? Это, может, пять представителей Грузинской Церкви, двадцать сербов и один русский. Или миллион русских.
Патриарх Алексий II продолжил: «Представьте себе митрополита Сергия, представьте, что он всю ночь проплакал перед тем, как его декларация была опубликована». Это все снимает, правда?
Вы знаете, когда на той же улице в храме говорят: «Мы Московский Патриархат, мы признаем Московского Патриарха», а напротив, в другом храме, говорят: «Мы — Зарубежная Церковь, мы не признаем Московского Патриарха», это не раскол. По-настоящему страшно, когда в одном храме учат: «Не ходите туда! Там не причастие, там не крещение, там не венчание», и в другом храме говорят то же самое. Вот это страшно.
Дальше он (патриарх Алексий II) сказал: «Я расскажу вам один анекдот. Нашли русского Робинзона Крузо. Все то же самое: единственный спасся, на корабле плыл, какие-то семена привез, козочку нашел. Выжил. Его увидели люди. И он им объясняет перед отъездом с пустынного острова: „Вот здесь я первый частокол вбил, тут у меня порох был, я на зверей для пропитания охотился“. Весь чудный детский роман мы знаем. А ему и говорят: „Простите, а вот здание какое-то красивое!“. — „Так я же русский, я православный. Это мой храм. Я ходил в храм“. — „Простите, но напротив тоже стоит!“. — „Это тот, куда я не хожу!“».
Понимаете, это страшный анекдот, и это суть нашего никому не нужного фанатизма. И это было. Конечно, было. И нас называли раскольниками, причем карловацкими. Ни в чем не повинные сербы вошли в мировую историю Православия со своими Карловцами. В моей книге, над которой я работал год, эта глава о правоте существования нашей, Заграничной, Церкви останется, хоть вчерашние события многое изменили.
Что касается правоты существования Зарубежной Церкви, знаете, скольких эти священники спасали от самоубийств, сколько браков восстановили, сколько детей крестили? Хорошо еще, в Сербии могли сербские священники окормлять. А во Франции? Что, оставить все пасторам и приорам? Нет. Это святая миссия Русской Зарубежной Церкви. И никогда у нас не было, даже во время войны, под немецкими оккупантами, молитв против Родины, Советского Союза. Молились за спасение России, а уж вы понимайте, как хотите. Я помню, когда митрополит Анастасий (Грибановский) напутствовал отряд советской молодежи. Это были американские бомбежки 1944 года. На пустыре рядом с церковью были выстроены две сотни человек. И хотя я не был еще тогда иподиаконом, а только маленьким мальчиком, мне посчастливилось идти с митрополитом Анастасием, нести и подавать ему чашу со святой водой и кропилом. Я помню, как он сказал: «Не на победу вас благословляю и окропляю, а на муки и на возможную смерть». И всё, понимаете? Недаром у русского солдата с собой была всегда чистая рубашка, чтобы пред Богом в ней предстать. Перед Бородином надевали чистую рубашку. Это другой дух.
Была вечная тяга к воссоединению, но, простите, условия должны были создаться. И, конечно, это великая победа и великое чудо Божие, что живы еще старики 80−90 лет, которые сами — та, настоящая, эмиграция, что они дожили до радости воссоединения. Вот таково мое мнение о том, что произошло вчера, на Вознесение, в храме Христа Спасителя на берегу Москвы-реки.
