 |
| Русский дом | Захар Прилепин | 30.05.2009 |
Леонид Максимович Леонов — мiр непомерный. Путешествовать в этом мiре надлежит с богатым запасом сил, с долгой волей и спокойным сердцем. С пониманием того, что он полноправно граничит с иными мiрами, явившими нам мiровую культуру; несёт их отсветы и отзвуки, сам отражается в них…
30 мая — 110 лет со дня рождения русского писателя Леонида Максимовича Леонова
Принимаясь за свой труд, мы знали, что наше путешествие в мiре Леонова лишь началось. И едва ли даже путь длинною в жизнь позволит пройтись хотя бы раз каждой тайной тропкой, разыскать все родники, коснуться каждого цветка в мiре Леонова.
Тем более, что нам уже памятны пройденные места в этом мiре, куда так хочется возвращаться и возвращаться из раза в раз. Там пришлось пережить минуты, быть может, наивысшего счастья читателя, слушателя, ученика. Там замирало сердце от внезапной высоты и от путающей глубины.
Вот несколько наименований тех мест, что отозвались радостью или прозрением. Повесть «Evgenia Ivanovna» — как мягкий, тёплый круг на сонечной стене."Петушихинский пролом": внезапно открывшаяся, беззвёздная, чёрная вышина, вспугнувшая взгляд так, что сами зажмуриваются в ужасе веки. Величественная «Дорога на Океан», где врывается зимний воздух в распахнутое окно и взметаются ледяные шторы, полные хрусткого снега.
«Необыкновенные рассказы о мужиках» — как тяжёлая, густая смурь над среднерусской деревней, в которую вглядываешься долго и безответно.
Роман «Вор», который сам есть отдельный мiр удивительного городского многоголосья, живых теней Благуши, предсмертной высоты цирковой арены, пивной пены московских кабаков расцвета НЭПа, тоскливых тупиков достоевской нашей родины…
И «Пирамида» — почти бесконечный путь, где за каждым поворотом новые неисчислимые, выворачивающие разум, перекрестья. Идёшь им иногда, словно в душном бреду, иногда, словно в прозрачном сновидении, порой, словно ведомый кем-то, порой, напрягая все силы разума, дабы не заблудиться — и нежданно выходишь на страшный пустырь размером в человеческую душу…
Сказанное Леоновым таит великое количество пророчеств. Нечеловеческим зрением своим он зафиксировал несколько движений Бога.
В прозе его равно различим первый детский смех и последний тектонический гул глубинных земных пород.
Читая Леонова, иногда будто бы скользишь по-над ясной водой; но иногда словно продираешься в тяжёлом буреломе, под хруст и хряст веток, глядя вослед заходящему, оставляющему тебя в чёрном лесу солнцу.
И только упрямый путник будет вознаграждён выходом на чистую, открытую небу почву, где струится холодный ключ, целебней которого нет.
Леонов разнообразен, как мiр земной, божественный. Кажется, следуя за ним, можно пройти путь от первого дня Творения до дня Страшного суда.
Русская литература прошлого века разнообразна и разнородна и дала, как минимум, пять величин, заслуживающих определения «гений»: Михаил Булгаков, Леонид Леонов, Владимир Набоков, Андрей Платонов, Михаил Шолохов.
Есть некая символичность в самой дате рождения Леонова. Он родился в последний год XIX века, в 1899-ом, спустя сто лет после рождения Пушкина. В том же году, 10 апреля родился Набо¬ов, а 28 августа — Платонов. Набоков на, без малого, полтора месяца старше Леонова, Платонов — на три месяца моложе. Майский Леонов — меж ними.
Знаменательно, что, как и Леонов, в мае родились и Булгаков, и Шолохов. Булгаков на восемь лет раньше, Шолохов — на шесть лет позже.
Всем названным предстояла самая разная земная и посмертная судьба, по сей день не завершённая. Ещё не отлажены весы, которые укажут их неоспоримую равноценность: подобную бесспорной ныне для русского мiра равноценности Гоголя, Достоевского, Льва Толстого и Чехова.
Уже сейчас можно сказать, что Леонов с каждым годом лишь прибавляет в значении своём.
Несколько десятилетий, или, может быть, даже лет назад поверхностный взор соскальзывал с самого имени этого писателя. Кому-то могло показаться, что в случае Леонова всё понятно: совпис, многократный лауреат, орденоносец, «Русский лес» и что-то там ещё…
Но ничего ясного вовсе нет: ранняя его, пронзительная проза не прочитана и даже не опубликована толком; «советские» романы его, страшно сказать, почти не поняты, хотя переизданы десятки раз на десятках языков; о «Пирамиде» и речь вести страшно: не известно, с какого края к ней подступаться; те же, кто подступались — зачастую видели лишь свой край, и то — насколько хватало зрения.
Сама судьба Леонова амбивалентна: её легко можно преподнести и как несомненно успешную и как безусловно трагическую.
Родился в Москве, в семье забытого ныне поэта-суриковца. Семья распалась, когда Леонид ещё был ребёнком: отца отправили в ссылку, и он покинул столицу с новой женой, оставив в Москве пятерых детей, трое из которых — два брата и сестра Леонида Леонова — вскоре умерли.
Юность Леонова пришлась на Гражданскую войну. Не испытывая очевидной симпатии к большевикам, в силу обстоятельств он попал в Красную армию, и, работая в дивизионной газете, дошёл до Перекопа. Собственно Гражданскую войну Леонов никогда не описывал, и вспоминать эти времена не очень любил.
Вернувшись в Москву, Леонов пробовал поступить в университет и провалился. Начал писать прозу и выступил с рядом рассказов и повестей, сразу принесших ему признание определённого круга читателей, но не критики.
Со второй половины 20-х годов Леонов выступает как драматург. Первая же его пьеса была запрещена вскоре после премьеры. Ещё более трагична была судьба другой, написанной накануне войны, пьесы, которая подверглась сокрушительному разносу.
Куда более Леонов известен как романист. Имя писателя часто ассоциируется с жанром «производственного романа». По внешним признакам к этому жанру можно отнести книги, изданные Леоновым в 30-е годы: «Соть», «Скутаревский», «Дорога на Океан». Со временем, но далеко не сразу, они принесли Леонову и читательский успех, и блага, даруемые властью. Однако сегодня, вместе с полной потерей актуальности жанра производственного романа, почти исчез и читательский интерес к Леонову.
Самое, пожалуй, известное произведение Леонида Леонова — роман «Русский лес», вышедший в 1953 году, сначала едва не растерзанный в пух и прах литературными недоброжелателями, а потом неожиданно удостоенный Ленинской премии, — для современной читающей публики является, с позволения сказать, непроходимо советским.
После «Русского леса» в течение полувека Леонов не публиковал больших вещей, да и публицистика его появлялась в печати всё реже.
Писатель постепенно исчез из эпицентра литературной жизни, уступив иным властителям дум. На исходе 80-х многие думали, что Леонова и в живых уже нет.
Известен знаменательный диалог тех лет меж Никитой Сергеевичем Михалковым и его отцом, баснописцем, автором трёх гимнов — Сергеем Владимировичем. «Папа, а Леонид Леонов ещё жив?» — «Жив». — «И всё ещё соображает?» — «Соображает, но боится». — «Чего боится?» — «Соображать».
Ещё более категорично высказался известный беллетрист Михаил Веллер, походя бросив в своем романе «Ножик Серёжи Довлатова» следующую фразу: «…уже второе поколение читает и цитирует „фантастов“ (низкий жанр!) Стругацких — и хоть бы одна зараза ради разнообразия призналась, что выросла на Леониде Леонове».
Часть нового литературного истеблишмента фактически отказала Леонову в литературной значимости.
Впрочем, статус советского литературного вельможи ещё продолжал по инерции действовать на представителей власти. И в 1989 году, в честь 90-летия писателя, Леонова навестил генсек Михаил Горбачёв, между прочим, выразивший при встрече своё восхищение романом юбиляра «Бруски». Но, к несчастью, Леонов никогда не был автором этого произведения, принадлежавшего перу писателя Фёдора Панфёрова.
Незадолго до смерти, уже в 90-е, Леонов попал в больницу с диагнозом «рак горла». Его навещали нечастые посетители, ужасаясь убогим условиям, в которых умирал писатель: палата вполне напоминала невыносимо грязный, вонючий, сырой барак. В больнице Леонова собирался навестить ставший президентом Борис Ельцин, но передумал. Новой власти советский классик был совершенно не нужен.
В 1994 году Леонид Леонов издал свой последний, так и не завершённый роман «Пирамида». Если бы эта книга вышла на пять лет раньше, в те годы, когда взбудораженная публика рвала из рук в руки сочинения Анатолия Рыбакова и Александра Солженицына, её хотя бы прочитали. Не поняли б, но всё-таки прочитали: всей, ну, или почти всей, читающей страной.
Но в 94-ом уже начали падать журнальные и книжные тиражи, а само мировосприятие русской интеллигенции, до сих пор истово верившей в силу слова, вступило в период тяжёлой трансформации. В середине злополучных, суетливых, постыдных 90-х «Пирамиду», по большому счёту, читать было почти некому.
В итоге роман не был чётко зафиксирован, как один из важнейших в истории русской культуры, даже в литературной среде.
С тех пор ни «Пирамида», ни другие книги Леонида Леонова не переиздавались. …Это печальный вариант судьбы.
К счастью, у нас есть возможность рассказать всё иначе. Так что, взмахнём лёгкими веслами, и вернёмся на тот берег, откуда отчалили, чтобы переплыть эту реку заново, увидев иной свет в отражении воды…
Итак, отец Леонова был широко известным в своё время поэтом суриковской школы. Оба деда Леонида Леонова жили в Москве и владели собственными лавками в Зарядье. Большую часть детства Леонов провёл в дедовских домах. Степенные, колоритные старики глубоко повлияли на Леонова. В сущности, Леонов стал последним счастливым свидетелем той, старой, купеческой, домовитой, трудовой Москвы.
Он достойно отучился в школе и гимназии. Публиковаться начал еще в 1915 году в архангельской газете, редактором которой был отец писателя.
После революции перебрался в Архангельск и познакомился там со сказочником и художником Писаховым и начинающим писателем Шергиным.
Летом 20-го Леонов вступает добровольцем в Красную Армию. В 21-ом его откомандировывают в Москву. В 22-ом он, совсем молодой ещё человек, за весну-лето написал сразу добрую дюжину рассказов и повестей, и реакция первых слушателей была упоительной.
«Несколько месяцев назад объявился у нас гениальный юноша (я взвешиваю слова), имя ему — Леонов, — писал художник Илья Остроухов Фёдору Шаляпину. — Ему 22 года. И он видел уже жизнь! Как там умеет он её в такие годы увидеть — диво дивное!»
Вскоре до Ильи Репина доходят сочинения Леонова, и художник шлёт в Россию из Финляндии восторженные отзывы о прочитанном.
Первая книга рассказов Леонова была опубликована в 1923 году. «Этот человек, без сомнения, является одной из самых больших надежд русской литературы», — напишет вскоре Горький про Леонова.
Леонова безоговорочно воспринимают как мастера, известность его быстро становится всеевропейской. Эпитет «великий» рядом с именем Леонова появился, когда писателю еще не было 25-ти. Первое собрание сочинений Леонов выпустит в 29 лет. Эмигрантская критика воспринимает Леонова чуть ли ни как единственное оправдание всей советской литературе. Родная критика жалует не всегда, но её жалость и не могла быть показателем достойного литературного труда.
С середины 20-х книги Леонова выходили почти ежегодно (кроме нескольких сложных лет накануне и во время войны) в течение семи десятилетий. Многие романы Леонова выдержали свыше двадцати переизданий. И книги эти многие годы имели своих благодарных читателей, Леонову присылали тысячи писем.
Произведения его переведены на все основные языки мiра и многократно переизданы. Библиотека научных работ о Леонове — огромна, она в сотни раз превышает по объёму написанное им и включает труды специалистов большинства европейских стран.
Влияние Леонова на всю русскую литературу глобально и не изучено во всей полноте. Исследователи заметили, что, по сути, он чуть ли не целый век был первопроходцем, пробивавшим выходы в новые и новые литературные измерения.
Первое масштабное, в романной форме, осмысление мужицкой стихии в эпоху Гражданской? Роман «Барсуки», 24-й год; и мы ещё поговорим о том, как внимательно читал эту книгу Шолохов.
Первый философско-сатирический роман советской эпохи? «Вор», 27-й год. Персонажи и приметы «Вора» бурно разрослись в произведениях Михаила Булгакова, и тандема Ильф — Петров, но мало кто поблагодарил Леонова за безупречно заданную тональность.
Первый качественный производственный роман (но с потайным дном, которое мы еще исследуем)? «Соть», 30-й год. Сколько было подобных романов потом! — но Леонова никто не переиграл, все оказались мельче.
Первая социальная фантастическая утопия (продолженная лишь в 60-е новой генерацией советских фантастов)? «Дорога на Океан», 35-й го
Первые произведения на тему Великой Отечественной? Пьесы «Нашествие» и «Лёнушка», 42-й год. Первая масштабная проза о войне? «Взятие Великошумска», год 44-й.
Наконец, экологический роман? Конечно же, «Русский лес», 51-й год. Из этого «.леса» вышла, к слову, и деревенская проза, почти вся. Хотя деревни у Леонова в романе не было почти, но и тут была задана им та самая нота (нота исхода почвы из-под ног), с которой захотелось начать русскую поминальную песню. Кто-то первым услышал у Леонова эту ноту и понял: вот она! Так и пошло…
А ещё и антивоенная, предапокалиптическая тема, заявленная в «Бегстве мистера Мак-Кинли», в 61-м. И печальные судьбы русской эмиграции, на которые в стране Советов взор свой обратил Леонов ещё в 1938 году, создав повесть «Evgenia Ivanovna», опубликованную лишь в 1963-м.
Для одних Леонов был камертоном, по которому сверялось подлинное, значимое, важное.
Другие, скажем, Владимир Набоков, сверяли по Леониду Леонову (и ещё по Шолохову) свой успех. Известно, как, ревнуя и злясь, вопиюще несправедливо оценивал Набоков и «Тихий Дон», и «Барсуки». Как ревновал, когда у Леонова в один день состоялись премьеры спектаклей по его пьесам и во МХАТе, и в Малом театре…
Ни тому, ни другому не дали Нобелевскую премию, хотя Владимир Набоков заслуживал её безусловно, а Леонида Леонова Нобелевский комитет в качестве соискателя премии рассматривал трижды…
Впрочем, что мы всё о литературе и о литературе…
Понятно, что, по словам самого же Леонова, «биография писателя — это его романы»; но и о жизни этого писателя тоже есть что сказать.
Он прожил без малого век, и судьба его стоит вровень с этим страшным и небывалым столетием. Леонов в разные годы века бывал и очарован, и оглушён, но никогда он не был раздавлен и унижен настолько, чтобы опуститься до бесстыдной подлости.
Был суровым, умным, несуетливым стариком. Ему можно позавидовать. Счастливо женатый, он прожил с одной женой всю жизнь. Взрастил двух дочерей. Знал диктаторов, поэтов и пророчиц своего времени. Как фронтовой корреспондент участвовал в Великой Отечественной и получил заслуженные награды. Объездил полмiра. Стал Академиком. Создал, вырастил свой уникальный сад — он вообще был замечательным садоводом, и в честь Леонова назван один из сортов сирени, очень красивый…
Не разменял своё стариковское величие на пустоглазый гам новых времён. Поставил свою крепкую подпись — как клеймо — под патриотическим письмом «О русофобии» в 89-м году и под антиперестроечным «Письмом писателей России».
До последних дней сохранил ясность рассудка: белый, сухой, как древнее дерево старик, он многие годы строил свою «Пирамиду» и в 90 лет, и в 91 год, и в 92. Глаза стали слабеть: так он держал в памяти десятки телефонов своих редакторов и помощников.
Читая «Пирамиду» и поминая о шутке сановитых Михалковых, понимаешь, кто на самом деле соображал, а кто — не совсем.
С тех пор, как его не стало, имя Леонова начинает насыщаться всё большим, таинственным светом. И совестно, и смешно поминать имя того самонадеянного чудака, мимоходом сказавшего как-то в одном из своих легковесных романов: «…хоть бы одна зараза ради разнообразия призналась, что выросла на Леониде Леонове».
Смешно оттого, что имя Леонова — самое неудачное из числа тех, что он мог бы выбрать для своего суесловного рассужденья о жанрах. Те, кто Леонова называли своим учителем — первые среди литераторов, ставших сутью и крепью литературы второй половины века.
Леонову посвятил повесть «Стародуб» Виктор Астафьев, с этой повести, под благословляющим именем Леонова, он и начал свой серьёзный путь в большой литературе.
«Учитель говорит с вечностью», — так говорил Виктор Астафьев о Леонове уже сам будучи стариком: хотя, какие, вроде бы, у старика могут быть учителя! А вот могут…
Учителем он был и остался на всю жизнь для Василия Белова, Петра Проскурина, Владимира Солоухина, Владимира Чивилихина и многих иных, иного ранга. Для всякого писателя, что стоял на охране русской правды и русской судьбы в минувшем веке, имя Леонова было и верой, и любовью, и надеждой.
Космической мощью Леонова восхищён автор нескольких воистину великих романов о войне Юрий Бондарев. «Где сейчас, в каком пространстве гений Леонова? — спрашивает Бондарев, сам уже старик многомудрый. — Там, в других высотах, в неземных декорациях, вокруг него не очень многолюдно, так как из миллионов художников только единицы преодолевают границу для дальнего путешествия к потомкам».
Валентин Распутин, классик безусловный, говорил в дни юбилея Леонова: «Два великих события на одной неделе 100-летие Леонова и 200-летие Пушкина. Это даты нашего национального торжества. Дважды на этой неделе вечности придётся склониться над Россией».
Слышите? «Вечности склониться!»
И что самое забавное: сами, вышепомянутые Стругацкие почитали Леонова высоко и прямо говорили о влиянии его книг на собственную прозу. А вы говорите «хоть бы одна зараза"…
Леонов — тот редкий ключ, с помощью которого можно разгадывать и тайны прихода великих или смутных времён, и тайны человеческого бытия.
Двадцатый век — век русский, огромный, непосильный. И Леонов был в малом числе тех людей, что берегли в крепких ладонях свет, дарованный нашему народу Богом.
А жизнь его была куда сложнее тех набросков, что мы сейчас сделали: хоть печального рисунка судьбы его, хоть счастливого.
Жизнь Леонова была и куда печальнее, и куда счастливее.
Но о том стоит вести куда более долгий и вдумчивый разговор.
