Двадцать лет спустя

Ровно двадцать лет назад, 25 мая 1989 года, открылся Первый съезд народных депутатов СССР. Какую роль этот съезд сыграл в судьбе страны — СССР, то есть страны, которой теперь уже нет, — а также какую мог бы сыграть при ином раскладе сил на Съезде и при ином повороте событий, об этом историки еще будут спорить. Тем не менее, для меня, как непосредственного участника тех событий, главным остается одно: тот Съезд так и не сумел стать высшим органом власти в стране, каковым он должен был быть по Конституции. Съезд не взял на себя ни реальную власть, ни ответственность за все, что происходило и произошло затем, и, в конечном счете, не стал механизмом модернизации, укрепления и сохранения страны, позволил разделить ее на части (находящиеся ныне, в основном, в весьма плачевном состоянии и, зачастую, в весьма конфликтных отношениях), самодостаточность которых и обоснованность отдельного существования на карте мира до сих пор вызывает вопросы и вопросы.

Почему все произошло так, а не иначе?

И на это предлагается множество ответов, вплоть до уже тогда бытовавшего в некоторых кругах весьма провокационного «объективистского»: «Если все мировые империи когда-нибудь рушились, то почему с Российской должно быть иначе?». Сторонники же субъективного подхода еще тогда отвечали на это так: «Империи рушатся тогда, когда теряют свои смыслы». Из последнего следовала неумолимая логика: если прежний смысл отвергнут, то либо должен быть найден новый, причем не любой, а оригинальный, обосновывающий новое единение (как это, при всех издержках, но, тем не менее, было сделано после Первой мировой войны в начале XX века), либо без нового смысла не будет и единения.

Новые смыслы для СССР в конце XX века найдены не были, при том что выгод отделиться потенциальные лидеры и уже автономизировавшиеся властные группировки в разных частях страны видели для себя достаточно. Но, говоря об истории, нельзя не примеривать ее к нынешней действительности: а сейчас для существования как единой такой большой и разной в своих частях страны новые смыслы разве найдены? Или иначе: то, что сейчас скрепляет страну — вертикаль потакания невиданному в современном мире полупервобытному варварству власти и околовластных коммерческих группировок — это может ли быть названо каким-либо смыслом, имеющим долгосрочные перспективы?

Людям, изначально не верящим в демократию — как способность общества к самоуправлению, самостоятельному целеполаганию и саморазвитию — таким людям легче. Для них нет вопроса о том, почему все случилось так. Ответ понятен: отказались от Бога и царя — то есть от безусловного следования высшей указующей воле — вот и пришли. Но мой опыт был иной. Попробую им поделиться.

Моя жизнь за эти два десятилетия оказалась разделенной практически ровно пополам: первые десять лет до весны-лета 1999 года, и последующий также десятилетний период. В чем для меня различие этих периодов? Прежде всего, в моих представлениях об окружающем мире, в моей собственной готовности верить в способности чужие — в способность нашего общества к ответственной самоорганизации. Помните, в советские времена была песня с такими словами: «Вера в людей — главное наше оружие..»? Вот это самое оружие у меня изначально было. Было — в первые десять лет.

..На Съезде были разные люди. Были люди «системные», которые были во власти и до того и по всей логике тогдашней власти естественно должны были оставаться наверху. Были люди выдающиеся в тех или иных областях своей профессиональной деятельности, к политике, общественным процессам и управлению государством прямого отношения не имевшие, но привлеченные Горбачевым вполне сознательно для придания веса такому собранию. Так, из нашей ленинградской делегации мне на всю жизнь запомнились такие замечательные люди (которых, к сожалению, уже нет с нами) как академик-невролог, создатель института мозга Бехтерева и тоже академик, основатель ленинградского института кардиологии Алмазов. И были люди случайные, оказавшиеся на гребне по воле судьбы, но, как правило, ненадолго — случайное везение не может быть постоянным.

К какой категории я отношу себя? Понятно, сам себя к случайным «везунчикам» не относит никто. Но существенно другое: у меня было совершенно четкое представление о своей роли не пророка, не мессии (подобные заблуждения свойственны многим из тех, кто оказался вдруг на заоблачной вершине), а просто ПРЕДСТАВИТЕЛЯ. Представителя тех, кто остался в Ленинграде, но меня тогда на этот съезд послал.

Конечно, теперь задним числом можно говорить и писать все, что угодно — кто проверит? Но это тот случай, который оставил тогда некоторое весьма неожиданное и для меня самого документальное подтверждение. А именно: так случилось, что буквально в первые же пятнадцать минут работы Съезда, когда решались процедурные вопросы его работы, мне (разумеется, по моей просьбе, а также по действительно случайному стечению обстоятельств — наша делегация была размещена так, что я оказался на втором ряду, буквально перед носом у председательствующего) было предоставлено слово.

И вот, представьте себе, что Вы, уважаемый читатель — еще вчера инженер оборонного НИИ. Пусть не самый последний: и успешный аспирант, и задействованный во всей тогдашней общественной жизни своего НИИ от комитета комсомола до профкома, парткома и Совета трудового коллектива. Пусть и выдвинутый в депутаты своим двухтысячным коллективом и уже преодолевший все препятствия и «окружного предвыборного собрания», специально создававшегося для отсеивания неугодных кандидатов, и весьма жесткой избирательной кампании, в которой тогдашняя власть в методах не слишком церемонилась. И вот Вы, тем не менее, человек, пришедший в высшую власть совсем с другого уровня, на трибуне Съезда, и на Вас, без преувеличения, устремлены все телекамеры и через них сотни миллионов глаз — о чем Вы будете говорить?

Михаил Жванецкий позднее, когда уже становилось понятно, что высокое собрание превращается в сравнительно бесполезное для выработки и принятия необходимых стране решений «выпускание пара», замечательно пародировал этот Съезд. Помните: «Гибнут малые народы..». Это было и смешно, и, одновременно, совсем не смешно: многие ведь действительно буквально кричали о своем, о наболевшем. А в зале — более двух тысяч человек. А за его стенами — триста миллионов, прильнувших тогда к телевизорам и радиоприемникам. И как всем друг друга услышать? Но в первые пятнадцать минут Съезда эта опасность — превращения высшего органа государственной власти одной из всего двух в мире сверхдержав в пустую говорильню — еще не была очевидной.

А Вы, представьте: не по вызову, по своей собственной воле, но оказались одним из первых. Так, о чем бы Вы стали говорить? Тогда. Или сейчас. О чем — что главное?

Мне тогда, ровно двадцать лет назад, в первые же пятнадцать минут съезда, пришлось говорить на всю страну о том, что мне представлялось главным как ПРЕДСТАВИТЕЛЮ, заинтересованному в том, чтобы и другие, вокруг меня, выполняли свою роль ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ, а не послушных марионеток в руках у натренированных манипуляторов. Что для этого нужно в организации всего дела? То, что теперь является самоочевидным, но тогда отсутствовало, а, будучи предложенным, вызвало резкую и гневную реакцию председательствовавшего. При этом, напомню, что мы все воспитывались в непримиримости к буржуазной демократии и соответствующей терминологии, а, значит, слова пришлось подбирать так, чтобы самими терминами, по возможности, никого не раздражать.

Итак, я внес предложение ввести сразу по всем вопросам, кроме персональных, «фиксированное» (чтобы не использовать «буржуазный» термин «поименное») голосование, с последующим опубликованием в общедоступных СМИ: наши избиратели имеют право знать, что мы здесь делали.

Таким образом, был предложен тот необходимый для ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОГО органа власти механизм, который жестко привязывает ПРЕДСТАВИТЕЛЯ к тем, кто его послал, позволяет последним его контролировать, причем, не на уровне красивых слов, но на уровне реальных практических действий. Что ж, реакция Горбачева была естественной и симптоматичной: «Не вталкивайте нам палки в колеса!». В том смысле, что некоторую видимость «перестройки и демократизации» мы создадим, но управлять всем, разумеется, будем сами.

Как потом управляли — известно: по «классическим» канонам, вплоть до предоставления депутатам Правительством (которое депутаты должны были контролировать) возможности купить по госцене дефицитные тогда автомашины «Волга» и «Жигули».. Теперь о подобном, в том смысле, что о таких мелочах, по сравнению с последовавшим затем и доныне разгулом, даже смешно вспоминать. Но логика-то одна. Позднее, уже в «суверенной России», она нашла отражение, например, в предоставлении в нужный момент (в конце 90-х) судьям «независимого» Конституционного суда возможности закрепить за собой свои госдачи и к ним по пятнадцать соток, наверное, самой дорогой из известной в России дачной земли — на Рублевском шоссе под Москвой в госдачном поселке Усово. А уж про нынешнее «обустройство» высшего из высших судов в Питере — об этом только былины слагать.

Но вернемся к «фиксированному», а ныне поименному голосованию. Сейчас оно кажется (тем, кто этим еще интересуется) совершенно естественным и безусловно необходимым для деятельности любого представительного органа власти. Но не все знают, как этот элемент минимального контроля общества за своими представителями пробивал себе дорогу: через какие тернии и с какими сопутствовавшими потерями — до полной потери исходного смысла.

Прежде всего, стоит отметить, что любое подобное оружие — оружие обоюдоострое. Это не означает, что от него допустимо отказываться, но предвидеть негативные последствия, делать выводы, разумеется, также необходимо.

Так, я помню, что во времена уже аналогичного российского Съезда, когда я был начальником Контрольного управления Президента России (март 1992 г. — март 1993 г.), доброхоты из администрации Президента постоянно норовили мне носить распечатки голосований «врагов Президента» из числа им же назначенных губернаторов. Во «враги» же эти люди, постоянно среди них, в том числе, оказывались тогдашние губернаторы Иркутской области Ножиков и Новосибирской области Муха, попадали вследствие своего голосования на съезде (они оставались депутатами) вопреки тогдашним «реформаторам»..

Позднее случилась история, заслуживающая отдельного рассказа, это прецедент летом-осенью 1995 года, когда членов Совета Федерации (первого, выборного, но в котором, тем не менее, оказалось 55% работников исполнительной власти, прежде всего, губернаторов) пытались любым способом заставить проголосовать за одобрение принятого Думой закона «О соглашениях о разделе продукции» (подробнее история с лоббированием этого закона, вводившего в России фактически колониальный механизм доступа иностранных компаний к нашим национальным природным ресурсам, описана в моей книге «Похищение Евразии»). Тогда большинство реально зависимых от Президента и Правительства сенаторов осознавало пагубность происходившего и всячески уклонялось от голосования. В администрации Президента додумались до того, что попытались заставить их проголосовать заочно персональными подписными листами, рассылавшимися им по месту жительства и работы. Но надо отдать должное мужеству и ответственности перед страной большинства тогдашних (выборных!) сенаторов (и критически важного меньшинства сенаторов из числа тех, кто был прямо административно и, что не менее важно, экономически — не лично сенатор, а весь его субъект Федерации — зависим от исполнительной власти). От этого издевательства — под предлогом хоть болезни, хоть рассеянности и т. п., но они все-таки сумели уклониться. И затем этот закон все-таки был отклонен и радикально переработан в согласительной комиссии.

И уже совсем «песня» — история с голосованием в Думе по отрешению Президента Ельцина от должности. Напомню: и оснований для импичмента было более чем достаточно, и настроение общества на тот момент было однозначным — рейтинг едва дотягивался до 6%. Но, тем не менее, не удалось. Значит, процедура не сработала? Но, с другой стороны, если бы поименности голосования не было, мы бы с вами никогда не узнали достоверно о масштабе лицемерия ряда партий и фракций, называвших себя «демократическими» и «оппозиционными» власти. А так мы видели, как хитро они разбросали среди своих членов голосования по импичменту: вроде каждый в принципе и за отрешение Ельцина, но только по какому-нибудь одному пункту из пяти предложенных, и все голосуют так, чтобы ни один конкретный пункт необходимого большинства точно не набрал. И не случайно позднее, во время различных избирательных кампаний, эти лицемеры с энтузиазмом трясли перед электоратом распечатками тех своих голосований, за которые им вроде не стыдно. Но распечатки голосования по отрешению Ельцина от должности, равно как и, например, распечатки голосования по вопросу давать ли поручение Счетной палате проверить на Сахалине плоды их лоббизма, как-то предъявить забывали.

О чем говорят эти примеры, с одной стороны, обоюдной остроты поименной процедуры, а, с другой стороны, все-таки, ее недостаточной эффективности для того, чтобы депутаты строго выполняли волю общества? Да только об общеизвестном.

Первое: в парламенте демократического государства с президентской формой правления в принципе не место как непосредственно работникам исполнительной власти, так и тем, кто от нее как-либо зависим. Но вчитаемся в Конституцию, посмотрим на наш Совет Федерации, наполовину формируемый из прямых представителей исполнительной власти, которая у нас, как известно, «вертикаль». И уже из этого одного ясно, что наша нынешняя конституционная система, даже если бы и во всех остальных частях была совершенно идеальной, тем не менее, уже по одной этой причине в принципе не может работать как демократическая.

И второе: поименность голосования парламентариев — прекрасный инструмент в руках у общества. Но если общество слабо? Если общество не осознает своих интересов и не желает их осознавать? Если оно стремительно деградирует и дошло до такого состояния, когда и откровенные манипуляторы уже не страшатся опубликования никаких цифр и фактов об их деятельности, не говоря уже о каких-то там распечатках голосований. Если в условиях регулярных авиационных катастроф и массовой фальсификации лекарств, оно мирится с тем, что парламент с необычайной поспешностью принимает третьестепенные по важности и абсурдные по существу поправки в Конституцию, а также изменения в конституционные законы для обустройства чьих-то личных судеб (например, будущего Председателя Конституционного суда), но многие годы не может переквалифицировать в УК фальсификацию лекарств и запчастей к самолетам в покушение на массовое убийство людей. Если общества вообще нет? Тогда никакой инструмент его не спасет.

…В следующей статье мне и придется объяснить подробнее, почему эти двадцать лет оказались для меня разделенными ровно надвое, причем в самом определяющем для будущего любого общества вопросе — о вере в людей и о самой возможности такой веры.

http://stoletie.ru/poziciya/dvadcat_let_spustya_2009−05−25.htm