 |
| Завтра | Михаил Делягин | 25.05.2009 |
Одним из немногих, но неотъемлемых «плюсов» любого кризиса является то обстоятельство, что он качественно раздвигает «горизонт проблем», заставляет интеллектуальную и политическую элиты общества искать выходы из той неудобной и невыгодной ситуации, в которой они оказались, а также разбираться в причинах её возникновения.
Наш постоянный автор Михаил Геннадиевич Делягин хорошо известен как один из фундаментальных исследователей феномена глобализации. В новом цикле работ, который мы, начиная с этой публикации, представляем вниманию наших читателей, объектом его рассмотрения становятся контуры «дивного нового мира», как птенец яйцо, разбивающего скорлупу глобального финансово-экономического кризиса. Это — уже не абстрактный футурологический прогноз, который может сбыться, а может навсегда остаться досадной ошибкой его автора. Это — настоящее, которое на наших глазах становится будущим. И, напротив, — будущее, которое на наших глазах становится настоящим. Многое там может оказаться неожиданным и даже пугающим. Но в любом случае мы просто не сумеем пройти мимо этой двери в наше общее ЗАВТРА.
При всей эффектности глобальный финансовый кризис — лишь внешнее проявление более глубокого и масштабного, всеобъемлющего изменения человечества. Оно начало глобальный переход к принципиальной иной самоорганизации, чем та, к которой мы привыкли и с которой традиционно отождествляем себя.
Этот переход идет по различным направлениям и воспринимается как волна различных кризисов, однако их взаимосвязь представляется очевидной. Боязнь «увидеть за деревьями лес» (так как он может быть для нас неудобен) обессмысливает всю антикризисную политику: не желая думать о направлении перехода человечества, управляющие системы подчиняют свои усилия заведомо безнадежным попыткам вернуться в прошлое.
Развитая часть человечества, уверовав в неизменность роста своего благосостояния, не хочет даже признавать главной задачи человечества, поставленной перед ним объективным ходом его развития. Эта задача проста: определить направление трансформации, выявить характеристики «зоны стабильности» и соотнести все свои действия с задачей наименее болезненного достижения этой зоны (а при возможности — и её гуманитарной трансформации).
Это даёт России нежданное конкурентное преимущество. Ведь, приступив к решению этой задачи, она, в каком бы плачевном состоянии ни находилась, станет интеллектуальным лидером мира и сможет отнять у США монополию на лучший бизнес: насаждение наиболее выгодных для себя стандартов поведения.
Прежде всего надо осознать, что организация человеческого общества определяется системой его управления. Между тем, она оказывается всё менее дееспособной: её разрушает информационная революция.
ВТОРОЙ КРИЗИС ГУТЕНБЕРГА
Прежде всего информационный взрыв уже второй раз в истории (после изобретения книгопечатания Гуттенбергом) качественно увеличил объем имеющейся информации и долю людей, самостоятельно задумывающихся на абстрактные (не имеющие отношения к текущим нуждам) темы. Из-за ограниченности знаний эти самостоятельно мыслящие люди обычно приходят к ошибочным выводам, но переубедить их устаревшая система управления не может, что и является одним из проявлений ее кризиса.
Как и во времена развития книгопечатания, системы управления (включая науку, выродившуюся из поиска новых истин в подтверждения нюансов истин старых) не могут справиться с таким объемом информации и мыслящих людей. В результате они начинают «сбоить», вызывая общественные катаклизмы, в горнилах которых и выковывается новая система организации человеческого общества. В прошлый раз это были чудовищные религиозные войны (в ходе Тридцатилетней войны население Германии сократилось вчетверо), увенчавшиеся Вестфальским миром, выработавшим современный тип государства.
ЛОГИКА ТЕРЯЕТ ЗНАЧЕНИЕ
Повсеместное применение компьютеров качественно повышает значимость творческого труда, связанного с внелогическим мышлением, основанным не на последовательных логических умозаключениях, а на озарениях, на мышлении не тезисами, но образами. Формальная логика становится ненужной для человека, как арифметические правила, так как ее реализует компьютер (как эти правила — калькулятор).
На долю человека остается недоступная компьютеру компонента — творческое мышление. Соответственно, конкуренция людей будет вестись на основе преимущественно не логического, а творческого мышления: наибольшего успеха будут достигать творческие люди и коллективы, в которых их доля будет максимальна, а сами они будут играть наиболее значимую роль.
Между тем, творческие способности характерны для шизоидного (и в целом неуравновешенного) типа личности, к которому сегодняшние системы управления не приспособлены, что делает неизбежным их кардинальное изменение. Поскольку именно система управления непосредственно задает принципы организации человеческого общества, изменение её характера изменит и общество.
Забавно, что при наличии двух типов мышления: мужского, склонного к формальной логике, и женского, оперирующего образами («мужчина узнает, женщина знает»), — объективный рост значимости творческого, образного мышления автоматически повысит и социальную роль женщины, — возможно, вплоть до возвращения к матриархату.
БИОЛОГИЗАЦИЯ СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ
Способности к творчеству намного больше, чем способности к логике, определяются врожденными свойствами. Роль генетического фактора в способности к творчеству выше социального — и, значит, конкуренция людей сильнее, чем раньше, будет определяться врожденными, не поддающимися коррекции факторами.
Снижение значения социальных факторов при росте значения факторов биологических принципиально меняет облик такого «общественного животного», как человек, усиливая противоречие между социальным статусом личности и её способностями.
Понятно, что человечество бросит все силы на пробуждение в детях творческих способностей, — и достигнет фантастических успехов; но суть изменения ясна: социальная конкуренция и отбор будут вестись на базе биологических по своей сути параметров.
Личность меньше, чем сейчас, будет «творцом своей судьбы».
Произойдет «биологизация» общества; врожденная способность (или неспособность) к творчеству будет определять социальный статус человека больше богатства (или бедности) его родителей.
Открытый вопрос — соотношение биологического и социального в социальной конкуренции. Более успешные и обеспеченные люди, сформировав новую элиту, будут защищать социальный статус своих детей вне зависимости от их творческих способностей. Им помогут биотехнологии, повышающие способности человека (и продолжительность активной жизни), недоступные для социальных низов из-за высокой стоимости и «культурного барьера» (необходимости осознания ценности своей жизни для заботы о ней; элиты обычно «обрезают» самосознание управляемых для поддержания своей власти над ними и для упрощения управления).
Если биотехнологии не смогут пробуждать творческие способности, эта социальная система будет неустойчивой из-за неизбежной деградации творческого (наиболее значимого) потенциала элит. Изъятие из социальных низов творческих людей и принятие их в элиты (по принципу современных США) не решит проблему, так как ключевые позиции будут предназначаться деградирующим представителям «старой» элиты. Творческие же люди, рекрутируемые «из низов», будут оставаться высокооплачиваемым обслуживающим персоналом, что превратит их в контрэлиту, которая в борьбе за власть сможет опереться на массы, из которых она недавно вышла (возможно, примером этого является Барак Обама).
Если же биотехнологии смогут пробуждать в людях творческие способности в нужных системе управления масштабах, то они будут применяться к детям элиты, которая станет независимой от общества и «закуклится». Её задачей будет поддержание лишь небольшой части населения, нужной для её жизнеобеспечения; остальные будут биологизироваться, теряя человеческий облик и превращаясь из «человека разумного» в «человека фавел».
Разделение человечества на расы господ, обслуживающего персонала и утилизируемого избыточного человеческого материала (опыт этого поставлен на постсоветском пространстве) по социальным причинам не сохранится долго: вторичная социализация «человека фавел» выйдет из-под контроля расы господ и уничтожит её.
Единство человечества при этом будет восстановлено, как при всяком нашествии варваров, ценой утраты производственных и социальных технологий, резким снижением уровня гуманизации.
ТЕХНОЛОГИЧЕСКИ ОБУСЛОВЛЕННАЯ ДЕСОЦИАЛИЗАЦИЯ
Качественно большая производительность информационных технологий по сравнению с предшествующими им индустриальными имеет глубокие социальные последствия.
Индустриальные технологии нуждаются в максимальном вовлечении в производство всех членов общества и потому являются инструментом, пусть примитивной и принудительной, но социализации. Каждый человек для индустриального общества — это ресурс производства, и его надо использовать, обучив его, смирив животные инстинкты и дав комфортную систему мотиваций, в идеале — превратив в «средний класс».
Информационные технологии порождают иную социальную среду. Им нужна элита, обеспечивающая управление, научные исследования и культуру, а также относительно небольшое количество людей, обеспечивающих функционирование общества.
Остальные — добрые три четверти населения (доля зависит от уровня технологического развития и национальной культуры) — оказываются лишними: эффективное развитие технологий требует их утилизации — если и не физической, то хотя бы социальной.
«Средний класс» размывается, его члены деградируют до полной десоциализации. Мы видим разные стадии этого чудовищного процесса на постсоветском пространстве, в Восточной Европе и в Латинской Америке, а в последнее десятилетие присутствуем при погружении в него США и затем «старой» Европы.
Глобальный финансовый кризис форсирует этот процесс и станет, помимо прочего, могильщиком традиционного «среднего класса» индустриальных обществ.
Национально-освободительные революции ХХ века (включая Великую Октябрьскую) были проявлениями «революции масс», вызванной складыванием конвейерного индустриального производства в глобальном масштабе. В социальной сфере эта революция (капитализм с социализмом были диалектически разделенным, но единым ее инструментом) создала массовый «средний класс» и «общество всеобщего благосостояния».
Либералистическая революция, начатая Тэтчер и Рейганом, стала проявлением «революции (а точнее, контрреволюции) элит» — политического следствия распространения информационных технологий. Ее суть — уничтожение прежних «масс», воспринимаемых элитами в качестве врага и в их логике подлежащих поэтому уничтожению, если не физическому, то хотя бы социальному, превращением из «масс» в неспособное к осознанию своих прав и интересов, а затем и к простому воспроизводству «быдло». Границы и сдерживающие факторы этой революции пока не понятны.
ТЕХНОЛОГИЧЕСКИ ОБУСЛОВЛЕННАЯ ДЕЗИНТЕГРАЦИЯ
Индустриальные технологии стандартизируют все факторы производства, включая рабочую силу. Для них производственная ценность человека — его стандартные навыки, позволяющие с минимальной адаптацией использовать его на самых разных, опять-таки стандартизированных производствах. Профессиональные навыки, столь же одинаковые, как и типоразмеры изделий, способствуют выработке унифицированной, усредненной культуры.
Это касается и национальных особенностей. Промышленность переваривала работников разных национальностей, стирая их культурные различия и переплавляя их в единую классовую общность. Интернационализм выражал потребность производства в стирании национальных различий, мешающих созданию стандартизированной рабочей силы, был прогрессивным для индустриальной эпохи.
Постиндустриальный, информационный технологический базис меняет ситуацию на наших глазах.
Наиболее востребованными становятся не стандартные навыки механической работы, но творческие способности. Главное условие успеха — не общие черты, обеспечивающие выполнение стандартных функций, но именно отличия.
Да, способность «выделиться из общей массы» давала конкурентные преимущества и раньше — но в индустриальных условиях спрос на индивидуальность был невелик. Преуспеть могли лишь немногие выделившиеся, а для остальных не было места, и они были обречены на люмпенизацию или возвращение в ряды стандартизированной рабочей силы.
Постиндустриальные технологии, повысив потребность в отличиях, превратили особенность в главное и общедоступное, встречающее массовый спрос конкурентное преимущество.
Этому способствовало упрощение коммуникаций, позволившее ориентироваться на маргинальный спрос, так как потребителей можно выискивать в масштабах всего человечества. Теперь почти любой товар может найти спрос — и это усиливает рыночное влияние производителей (так как производимое ими «и так возьмут») и способствует превращению рынков в «рынки продавцов», что ведет к «загниванию» производителей, освобождающихся от давления требовательной части покупателей.
Это касается рабочей силы так же, как и остальных товаров.
Но главное в ином: индустриальные технологии требовали стирания отличий, в том числе и национальных, а информационные технологии требуют противоположного: их культивирования.
Эта потребность разрушает общества в их традиционном понимании, в первую очередь мультинациональные, так как потребность в отличиях находит прежде всего этнокультурное выражение.
Непонятно, как сохранять (и можно ли сохранить) в этих условиях целостность обществ.
Изложенное означает наше приближение к глубокому, коренному изменению основных принципов организации человеческих обществ. Привычная нам модель их функционирования и развития прекращает свое существование.
