 |
| Борьба мировых центров | Дмитрий Беличенко | 07.05.2009 |
Все мальчишки любят играть в войну. Но война — самое противоестественное состояние общества, когда люди, которые, казалось бы, ничего плохого друг другу не делали, жили себе в разных странах, растили детей, или только собирались жениться, вдруг берут винтовки, автоматы, и идут воевать. Бывшие учителя, врачи, инженеры, продавцы, студенты, ученые, рабочие, крестьяне. Они днюют и ночуют в стылых окопах, по колено в гнилой воде. Стреляют, чтобы убить, потому что иначе убьют их. Ходят в атаки, умирают, замерзают, мучаются в госпиталях. Тела погибших растаскивают звери и расклевывают птицы, и родным никогда не найти их могил.
Война — самое противоестественное состояние общества. Но написано: «Блажен положивший живот свой за други своя». И не случайно Россия выигрывала все войны, направленные против нее. А на чужой территории дралась с переменным успехом: корыстные колониальные захваты, как правило, заканчивались очередной Цусимой, а стремление освободить, защитить — успехом (например, русско-турецкая война 1877-1878 годов, в которой мы освобождали болгар и защищали сербов).
Но если то, что далеко, воспринимается как сказка, или, на худой конец, как страшная история, какие рассказывают на ночь, то чем ближе, тем лучше начинаешь понимать: война это то, что однажды может постучаться и в наши двери.
Помнится, была выведена любопытная закономерность: когда мы начинаем восторгаться каким-то народом, ставить его себе в пример, этот народ идет на нас войной. Одно время была мода на все французское. Французский язык, французские платья, французские идеи. Закончилось это кровопролитной войной с Наполеоном.
Потом была мода на английское. Английский стиль, английский сплин, английский романтизм. Помните Пушкинское: «как dandy лондонский одет..»? Прошло не так много времени, и англичане, подключившись к туркам в Крымской войне 1853-1855 года, высадили экспедиционный корпус в Крыму и увлеченно стреляли из штуцеров по черноморским матросам и офицерам, пускали ракеты по Севастополю и принудили Россию к позорному миру.
Прошло время, сменилась эпоха, форма правления, идеология, и мы вдруг стали бредить немецким. Немецкие стихи, немецкие философы, немецкий коммунизм. Под них мы кроили собственную страну, их считали друзьями, быстро забыв залпы Первой Мировой. Все кончилось страшным испытанием Великой Отечественной войны.
Мы помним об этой войне. Мы снимаем про нее фильмы, выпускаем книги, посвящаем три-четыре школьных часа, заполненных датами и событиями.
Но вот только мальчики больше изучают войну по «Спасти рядового Райана» или по Call of Duty, где почти все сражения, за исключением Сталинградского, выигрываются исключительно американцами.
Но вот только, вспоминая прошедшие сражения, увлекаются все больше атрибутикой: кто во что был одет, у кого какие танки были… И этим незаметно подменяется главное — дух ушедшего времени. Голоса ветеранов не слышны, да и не осталось их уже почти. Мы уплываем от реальных воспоминаний к очередной «сказке, рассказанной на ночь».
Как вы думаете, чем это чревато? Чеченские войны и первая, и вторая, при всех их несомненных ужасах, все же были локальными конфликтами. Что же будет в результате конфликта глобального?
Но, оказывается, есть люди, которые знают, что настоящая история о войне написана не на бумаге. Они знают, где, чем и на чем она написана. Они ищут ее страницы — забытые, потерянные страницы, в которых не хватает букв, строчек, целых абзацев. Но и по оставшимся записям можно воспроизвести хотя бы часть целого.
Я говорю о поисковом движении. Человеку свойственно искать. Если не ошибаюсь, на памятном кресте, обозначающем могилу известного путешественника Амундсена (пропал без вести, спасая полярную экспедицию генерала Нобеля), начертано: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».
Искали клады и новые земли, воду в пустыне и нефть в море. В сказках Иван-царевич часто уходил искать — счастье ли, царевну, меч-кладенец, молодильные яблоки, живую и мертвую воду.
Все мальчишки любят играть в войну. С этого и начался Поиск.
Мальчишки приходили на поле боя, чуть только стихали выстрелы и фронт откатывался дальше, на запад. «Игрушки» военных лет — настоящие пистолеты, автоматы, гранаты. Куда там деревянным саблям и самодельным рогаткам! Остановить их было некому — отцы воевали, а матери работали за себя и за мужей. И напоровшись на минные поля, попытавшись развинтить снаряд или мину, разбирая гранату, мальчишки гибли или становились инвалидами. В любой школе того времени была комната боевой славы. А учителями работали бывшие фронтовики. Например, историками. Учителя ходили со своими классами в походы и собирали материалы для таких комнат. Они прекрасно знали места, где проходили бои. И, конечно, не могли не знать, какое количество народа лежит не похороненными по лесам. По лесам, потому что поля запахивали. Нужно было сажать хлеб.
По колхозному полю идет трактор. В кабине никого, только от рычагов управления проволока тянется к человеку, идущему сзади и чуть сбоку. Разрыв — и гусеница сползает с катков, в кабине вылетают стекла. Трактор напоролся на противотанковую мину. До костей ли, которые плуг поднимал ежеминутно, было трактористу?
Страну нужно было восстанавливать, людей — кормить. Люди жили в полуразрушенных домах, в землянках, в подвалах, в подземных коммуникациях, грелись у самодельных печурок. Помню, отец рассказывал мне, как играл с ребятами черепами, которые они нашли в речке. Белые, омытые водой черепа, были его первыми игрушками.
Комнаты боевой славы заполнялись. Бывало, школьники находили документы убитых солдат. И это было счастьем для семьи погибшего.
Надо помнить:
— пропавшего без вести в советское время априори считали возможным военнопленным или перебежчиком. Пособие за погибшего кормильца родственникам пропавшего без вести не выплачивалось, у членов семьи могли быть определенные проблемы;
— доброе имя, да и любая информация о пропавшем без вести военнослужащем всегда очень важны для его родственников (а они, как правило, есть), для восстановления общей картины боя и для общей исторической справедливости;
— самое большое количество пропавших без вести приходится на период с начала войны примерно до ноября-декабря 1942 года, в связи с неразберихой в войсках, отсутствием журналов боевых действий в ряде подразделений и критической ситуацией на фронтах;
— никто не учитывал соотношение общего количества официально погибших и пропавших без вести, но, судя по всему, оно просто чудовищно: не зря, в Александровском саду находится могила НЕИЗВЕСТНОГО солдата.
Силами энтузиастов-учителей много не сделаешь. Время шло, и страна потихоньку отстраивалась. И — не то, чтобы забывала о своих гражданах, убитых, но не похороненных в той страшной войне, но старалась не вспоминать.
Нет, конечно, о войне помнили. Но помнили о том, что мы победили, что дошли до Берлина, что у нас самая сильная армия и самые мужественные солдаты. Памятники ставили в каждом селе, возле которого шли бои. Говорили о победах. Потому что, в противном случае, вспоминать пришлось бы слишком много.
Конечно, погибших хоронили. В первую очередь — местные жители. В окопах, блиндажах, землянках, стрелковых ячейках. В воронках, в ямах с водой на дне. Иногда втыкали дощечку, рисовали звезду. Или просто ставили на холмик каску. Иногда — никак не отмечали могилу. Время было очень страшное. Шла война, и нужно было выжить самим.
Тех, кого не похоронили местные жители, хоронили солдаты. Дети тех, кто воевал, сами пошли в армию. И, бывало, таскали мешки с костями и ставили над вновь насыпанными холмиками памятники и надгробные плиты.
Но очень многие так и остались лежать забытыми среди корней, в болотах и травах, в осыпавшихся траншеях. Уж очень большая у нас страна. И людей погибло в той войне немерено. Столько, что до сих пор спорят — то ли двадцать семь миллионов, то ли тридцать, если считать вместе с умершими от голода. Всех найти и захоронить очень и очень сложно. Если вообще возможно.
Сначала подросли те дети, которые ходили с учителями по местам недавних боев. Они сами стали искать погибших солдат, и — довольно часто — их оружие. Таких людей было не очень много. По крайней мере, официальная пресса про них не упоминала.
Потом, один за другим, прошло несколько походов по местам Боевой славы под руководством ВЛКСМ. В начале семидесятых газеты написали об отряде молодых ребят, которые находили наши сбитые самолеты и устанавливали имена погибших летчиков. Комсомол, дабы поддержать патриотический дух, устраивал разные мероприятия. Например — «письмо с фронта». Или «Полевая сумка Гайдара» (как известно, писатель Аркадий Гайдар погиб на войне в 1941 году, и записи его пропали).
Потом, на Кавказе, в вечных снегах, нашли замерзшие трупы немецких солдат и офицеров. Те, кто их нашел — молодые и достаточно беспринципные ребята, раздели мертвых, и торговали немецкой формой и знаками различия.
С этого времени, считают, и начался черный поиск.
Сначала тех, кто занимался поиском на местах боев, называли следопытами. Официальная легенда разделила их на «черных» и «красных». Красные следопыты искали останки погибших солдат, их медальоны — цилиндрики, в которых, как правило, лежала свернутая бумажка с фамилией и адресом погибшего. Или железные книжечки с застежкой, куда эта бумажка вкладывалась. Или самодельные деревянные цилиндрики (были у ополченцев). Или винтовочные гильзы с такой же бумажкой. С целью установить имя пропавшего без вести и восстановить справедливость.
Черные следопыты искали знаки различия и вещи погибших солдат. Искали оружие, которое могло стрелять. С целью личного обогащения.
На деле не все было так однозначно, но это уже другой разговор.
Правда состоит в том, что комсомол в середине восьмидесятых годов взял поисковое движение под свою опеку. В марте 1988 года в Калуге состоялся первый всесоюзный слет руководителей поисковых отрядов.
Отрядам поисковиков, которые уже сформировались, или находились в стадии формирования, перестали чинить препятствия, им даже помогали. Помощь комсомола открывала многие двери. На поисковое движение стали выделять какие-то деньги. Он стал записываться в годовые планы комсомольских работников. Каждый год начали проводить Вахты Памяти. Если раньше это сводилось к каким-то торжественным мероприятиям и огромному количеству пустопорожних слов, то теперь со всей территории огромной страны, в определенное место — скажем в Новгород, в Долину Смерти, в район гибели Второй Ударной армии, съезжались три-четыре тысячи поисковиков. И неделю-две усиленно работали — с миноискателями, со щупами, с саперными лопатами. Результаты, как правило, были значительны. Только вот комсомолу оставалось жить недолго. Как и всему Советскому Союзу.
После распада СССР во многих местах — в Волгограде, Севастополе, Новороссийске, Курске, Смоленске, Вязьме, Калуге, Новгороде, Пскове и других городах — образовались свои поисковые организации. На начальном этапе им практически не выделяли денег, и они справлялись своими невеликими силами. Мальчишки, юноши, зрелые люди, шли в лес с миноискателями, щупами и лопатами. Отыскивали останки погибших, устанавливали имена. Погибших хоронили, иногда при стечении народа, салюте и военном оркестре. Если имена удавалось установить — отыскивали родных и звали их на захоронение. И родные отыскивались — дети, внуки, братья, сестры. Иногда даже матери. В среднем на семерых погибших находится один медальон с именем. Из трех-пяти медальонов удовлетворительно прочитывается один. В 1995 году отмечалось пятидесятилетие Победы. Казалось, наступил пик славы поискового движения. Многие отряды получили деньги на обмундирование, оборудование, машины.
Беда в том, что за подъемом наступил спад. Когда праздники закончились, о поисковом движении опять благополучно забыли. А у Комитета по делам молодежи, уже долго и не всегда успешно заменяющего комсомол, много других дел, кроме поискового движения.
Но движение продолжается, хотя все больше времени проходит, и можно говорить уже о четвертом, если не о пятом поколении поисковиков. Сейчас в любом более-менее крупном городе есть свои поисковые организации и отряды, официально зарегистрированные, имеющие свой опыт и традиции. Есть они и в Москве. На сегодняшний день в России шесть межрегиональных общественных организаций поисковых объединений: «Союз поисковых отрядов России», г. Москва; «Северо-Запад», г. Новгород; «Центр России», г. Калуга; «Север России», Ленинградская область; «Ратник», г. Курск; «Южный рубеж», г. Ростов на Дону. Существует множество региональных организаций.
Роспатриотцентр, как структура Министерства Образования, отвечающая за патриотическое воспитание молодежи, претендует на курирование системы поисковых отрядов. Существует единый банк данных Министерства Обороны, в котором содержится информация по погибшим и пропавшим без вести солдатам, что существенно упростило работу с документами.
Состав групп меняется: старые уходят, молодые приходят. Работать становится труднее, поскольку времени проходит все больше, а такие известные места, как Мясной бор, Ржевский выступ, Невский пятачок, Синявинские болота, район Вяземского котла (там лежат сотни тысяч пропавших без вести солдат и офицеров) достаточно хорошо исследованы и требуют уже серьезного и кропотливого поиска.
Но, кажется, не написан ответ на самый главный вопрос: зачем это делают? Почему школьник, которому, казалось бы, нет никакого дела до давних событий, едет в лес за тридевять земель, возится в грязи, раскапывая никому не известные останки, чтобы сообщить людям, которых никогда не видел, место гибели их родственника?
Наверное, я сам затруднюсь ответить на этот вопрос. Однажды, много лет назад, мне показалось, что я близок к разгадке. В Смоленской области, под Вязьмой, глубокой осенью, кто-то из местных рассказал о заброшенной военной дороге в лесу. Наш отряд вышел на эту дорогу. Вскоре в наушниках миноискателя запищало, и мы вытащили из-под земли каску старого образца — с гребешком и остатками зеленой краски. Потом первый череп. Потом — еще. Вскоре раскоп был углублен, и мы, вместе со школьниками, стояли по колено в чавкающей черной жиже и подавали наверх куски ремней, клочья гимнастерок, пробитые фляги, полусгнившие сапоги. И кости, кости. Девочки перебирали каждый комок земли, надеясь найти медальон. Медальонов обнаружили три, но прочитать сумели лишь один. А запах из раскопа преследовал меня потом очень долго.
Пошел дождь, и мы быстро вымокли. Сначала говорили, а потом замолчали. И вечером, у палаток, у костра, тоже молчали. Кости положили в мешки — большие, из плотного полиэтилена. Потом их хоронили у школы — там, где уже давно стоит памятник. Из области приехал военный оркестр и солдаты с автоматами, которые дали над могилой салют.
Но мне почему-то запомнилось, как все молчали у костра. И следующее утро, когда на дороге я увидел мундштук. Старый, прокуренный, со следами прикуса зубов, он лежал на середине дороги. Вокруг был красно-желтый лес и палая листва. А еще такая прозрачная тишина, которая бывает только осенью. И легкая тень привиделась вдали. Или это мелькнула шинель солдата, который когда-то, вчера, или шестьдесят с лишним лет назад, выронил этот мундштук из кармана. Я взял его. «Спокойно, — сказал я себе, — наверняка, кто-то из деревенских проходил этой дорогой».
Но осталось ощущение чужого взгляда. Непонятно откуда — из леса, из тени деревьев, от реки. И неясного беспокойства. Как у человека с повязкой на глазах, который знает, что в комнате кроме него кто-то есть, но не может увидеть его.
Похожее у меня было с бабушкой, которую мне пришлось по ряду причин отпевать уже после похорон. Только после ее отпевания мучившее меня постоянно чувство присутствия ее где-то здесь, рядом, исчезло.
http://www.win.ru/actions/1829.phtml?PHPSESSID=86b812e06cd1f1de5bee7062acd641a3
