 |
| Одна Родина | Станислав Минаков | 25.04.2009 |
Последний мой приезд в Киселёву балку был на Пасхальную всенощную 2006-го. Тогда храм тут уже стоял, как и теперь, оштукатуренный и небеленый снаружи, но внутренней росписи храма тогда не было — такой воистину «голубоглазой». Не было и пола в храме, а теперь есть, деревянный, с трубами подогрева снизу, да сияет голубизной подкупольный барабан, с белыми ликокрылыми серафимами. А купола, что храмовый, что колоколенный, сине-золотились уже тогда. Их удивительно наблюдать с возвышения: словно выныривают над верхушками дерев.
Вот ведь диковинка: Благовещенский храм в лесу, на склоне балки.
К Неупиваемой Чаше
Мы, выехав из Харькова и поплутав по Луганщине в поисках деревни Тишковки, где накануне замироточила икона Богородицы «Неупиваемая Чаша», в Кисёлеву балку добрались за полчаса до Пасхальной полуночи. Вошли в Благовещенскую церковь и ахнули: росписи, росписи! Небеса! Глаза разбегаются!
Вот равноапостольный князь Владимир держит свиток: Боже, сотворивый Небо и Землю, призри на новопросвещенные люди Своя!
Вот стоят святой мученик Вонифатий (до принятия мученического венца живший в Риме и ведший распутный образ жизни) и священномученик Киприан (языческий мудрец, волхвователь, знаменитый тем, что отдал себя во власть князя тьмы, и тот дал ему в услужение полк бесов для соблазнения девушки Иустины), вот написаны такие сюжеты: исцеление расслабленного, Иисус изгоняет бесов. Да это же все про нас, про «новопросвященных», восемьдесят лет блуждавших во тьме безверья! Это мы — «расслабленные», это среди нас бесы!
Все у отца Михаила здесь продумано, назидательно — от названия храма до настенных росписей.
И — надо же! — взор упирается в крайнюю, слева от нас, большую икону в первом ярусе новенького трехъярусного иконостаса — «Неупиваемую Чашу»! Таки мы нашли ее сегодня! (Ведь в ночной Тишковке привелось лишь помолиться у запертого полуразрушенного храма, в котором селяне почитают свою мироточивую. Люд наш, по непросвёщенности и замутнённости жизни алкогольными парами, применяет это наименование в борьбе с зеленым змием, обращаясь к этой иконе как супротивнице пьянства, не вникая в то, что «Неупиваемая Чаша» — такой же яркий поэтический образ Богородицы, как, скажем, «Нерушимая Стена», «Неувядаемый Цвет», «Царица Небесная».)
Службу правит отец Михаил Шиповский, который тут и настоятель, и строитель. Невысокого роста, с огромной, окладистой почти седой (с чернинкой) бородой.
На рубеже 2009−2010-го исполнится 10 лет, как в Киселёвой балке основан и благословлен приход митрополитом Иоанникием, тогда архиепископом Луганским и Старобельским. А в 2001 г., во второй день Святой Троицы — в праздник Святого Духа и святых апостолов Варфоломея и Варнавы, владыка Иоанникий освятил место и заложил первый камень в основание Свято-Благовещенского храма — в честь неоднократного явления здесь Пресвятой Богородицы. Под алтарём тут покоятся частицы мощей священномученика митрополита Киевского Владимира и преподобного Лаврентия Черниговского. Того самого, что Русскую Православную Церковь называл «нашей Матерью» и говорил, что «откалываться, и отходить от нее — величайший и непростительный грех и в сей жизни, и в будущей — это хула на Духа Святаго».
И не отойдём!
Даром что в двух километрах напрямую — иллюзорная граница с Россией. Вот невидаль: мы теперь граждане разных государств! Теперь нас друг от друга надёжно «защищает» и погранслужба, и таможня. Но народ наш и хитроумной соплёй не перешибешь, разве что расставь у каждого куста откормленного на бюджетных харчах погранца иль таможенника-захребетника. Ходят через балочку сюда, на Луганщину, жители Ростовской области, ходят. Духовно окормляться к отцу Михаилу да нырять в целебный нижний источник (для суставов полезный) и набирать водичку в целебном верхнем (для желудочно-кишечного тракта).
С фонарём и без
Любит народ батюшку, подмечая за ним и памятливость, и ласку, и прозорливость.
Нелегко батюшке служить в одиночку. Поют близ алтаря его взрослый сын да невестка, да ещё одна молодая женщина. Сам-один о. Михаил относит плащаницу в алтарь, держа её над головой. Сам кадит, выходит к народу, обустраивает Крестный ход вокруг храма. На мгновение глядит мне в лицо, узнаёт (он феноменально помнит всех, кто хоть раз сюда приезжал и с ним беседовал, да еще по именам!), дает мне, недостойному, фонарь: первым пойдешь; только не быстро. Мальчишка тем временем таскает из алтаря и раздает хоругви. Окидываю оком собрание: на удивление много мужиков, а всегда ведь бывает в наших храмах наоборот. Ан мужики здесь особенные — крепкие, ядреные, стриженые наголо, в кожанах. Так ведь и я в кожаном пиджаке. То ли менты, то ли уголовники, то ли ещё какие служивые, то ли, по теперешним суровым, предпоследним временам, это все едино, не ведаю. То ли исповедоваться-каяться приехали, то ли «батю охранять» (да что его охранять, живёт в лесу десять лет с матушкой Надеждой, и ничего!). Замечаю, грешник, что в их лицах вроде блуждает некий намёк на пасхальную радость. Держат хоругви надёжно, силой не отнимешь. Ну и слава Богу!
Отец Михаил мне наутро скажет: что ж ты не спросил благословения на ночную съемку-то? Прошлый раз на фото ангелы запечатлелись! Придётся отшутиться: да как же я с фонарем в руках снимал бы?
До первых минут четвертого часа правит батюшка Пасхальную всенощную, в алтаре читает громко и внятно, каждое словцо доносит разборчиво, проникновенно.
Многократно возглашает радостное «Христос воскресе»! Целуется с каждым, кто сегодня пришёл. Тоже — диковинка. Зачитывает праздничные послания от Патриарха Кирилла, от митрополита Владимира, произносит своё, как всегда чувствительное, особое слово. В храме нас, «новопросвященных», к концу службы уже четыре-пять десятков, потому отзыв наш громок, взлетает аж под купол, где архангел Гавриил вечно сообщает Деве Марии вечные слова благовестья.
Причащающиеся — причащаются.
А затем святятся у крыльца наши приношения, разложенные по корзиночкам и сумочкам.
Меж писательских глаз
Под светлеющим небом разговляюсь с семейством моего кума Юрия, привезшего нас сюда. Вместе мы святых мест объездили, слава Богу, немало.
Выясняется, батюшка попросил, чтобы я зашел к нему, разговор есть.
У батюшки — гости, праздничное застолье с зеленым борщом и заливной рыбкой, с привезенными доброхотами пирожками, с кагорчиком.
«Ну что, писатель, напишешь книгу про Кисёлеву балку?» — улыбчиво вопрошает отец Михаил, усадив рядом на лавку и угостив.
Надо бы смиренно ответствовать: де, коли Господь сподобит, да тон у батюшки в беседах завсегда ироничный. В тон и отвечаю: а и напишу, а что ж! давайте материалы. Да только вы же снимать не разрешаете, скучная книга получится без картинок!
«С картинками — то для дураков без воображения; а ты так напиши, чтоб без картинок проняло!» — режет мне меж писательских глаз отец Михаил.
«Так это надо прямо поэму сочинить, как Гоголь про птицу-тройку!»
Батюшка наставляет на меня указующий перст: «Вот!» Радует меня его доверие, ведь он ни строки моей не читал — ни в прозе, ни в стихах.
Напишем, напишем…
Провозглашаю тост: «За любовь!»
«Любовь — это Христос», — замечает батюшка.
Я — о том же, о Том же.
Как доллары храм расписывали
Отец Михаил радостно рассказывает, как ездил за частицами святых мощей в Почаевскую лавру, как нырял там головой вниз, во тьму, в пещерку преподобного Иова. «Ныряешь, и не знаешь, вернёшься или нет, там же отверстие — двадцать на двадцать сантиметров! Говорю Руслану, который меня туда отвёз: снимай свитер, так не пролезешь!» Руслан, гость из Алчевска, сидит от меня слева; пять минут назад он сказал, что для книжки о Киселёвой балке с типографией проблем не будет.
Подхватываю тему, поскольку и мне дважды доводилось ощущать себя в пещере Иова Почаевского словно в сжимающей деснице Господней. Вот где проверка! Вот где из тебя отжимают чуждое, наносное, а очистительно оставляют должное, нужное.
С коврика на белой стене гладит Спас Нерукотворенный. За своей спиной, далеко в углу, замечаю огромные иконы двух Почаевских святых — Иова и Амфилохия. «Ты бы знал, как мы их из Почаева везли! — откликается на мою реплику узнавания о. Михаил. — Они же в автомобиль не вмещались!»
Интересуюсь: «Батюшка, а кто храм-то вам расписывал?»
«Доллары».
Хороший ответ для бывшего казака-станичника.
А мне ж интересно, как художника зовут. «Тут приезжала одна дама, сказала, что это её ученик расписывал, просила разрешить сфотографировать. Но я ей сказал, что не разрешу. Всё, деньги заплатили, теперь это наше». Не поймешь, всерьез батюшка речет или шутит.
«Хитрый, скажешь, поп в Киселёвой балке?» — риторически вопрошает отец Михаил.
Я улыбаюсь, хотя и всерьёз поглядываю на цветной, эмалевый наперсный крест батюшки: «Ну, Тютчев же сказал — молчи, скрывайся и таи…»
Кстати, о казаках. Отец Михаил камня на камне не оставляет от новоявленных псевдоказаков, цепляющих на себя атаманские, генеральские погоны да чужие награды, называет их не иначе как ряжеными.
«Сними кота»
Получаю от матушки Надежды подарочек — пасочку и яички, пирожки, выхожу в утро. Гости прощаются. Батюшка выходит благословить их на дорожку.
Люди подъезжают и подъезжают — набрать в канистры и бутыли целебной воды, посвятить пасхи-куличи. Отец Михаил ненадолго скрывается в храме, затем весело запевает: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» Народ — человек семь с корзинками — молчит как неродной, а я громко подхватываю. Батюшка плюхает в меня святой водицей — что называется, от всей души. Успел увидеть, что я очки снял.
Полны глаза, полон рот воды, вся голова мокра…
Решаюсь, как в заветной комнате той зоны, куда сталкер у Тарковского приводил людей для исполнения единственного желания. «Отец Михаил, — говорю, — благословите заснять вас с людьми, при исполнении, так сказать. для памяти народной, на века…»
«Вон, кота сними».
Ну что кот? Кот, оно конешно.
Ан одним котом сыт не будешь.
Да, с этим тигроподобным, большелобым, я знаком. Часок назад он меня куснул за палец, и что это был за жест «доброй воли» с котячьей стороны, я понять не смог. Морда. Вроде и колбасу выдал зверю праздничным пайком, и погладил по ушастой башке…
«…Сознаешь ли — до чего щегол ты,
До чего ты щегловит?"
Мои спутники дремлют в машине.
Уже шесть. Спускаюсь к источникам, прохожу по балке чуть выше, гляжу на красное солнце, вырастающее над облачной кромкой, над леском и двумя куполами.
Возвратившись, ложусь почти у самого храма на лавку в беседке, кладу сумку под голову и закутываюсь шарфом. 19-е апреля, а не холодно. Терпимо. Закрываю глаза (столько раз, по рассеянию и слабости, клонило в сон на Всенощной!) и вдруг словно иной мир (кто знает, может, и «мир иной») прорезается в моем внутреннем слухе: поет, свистит, цвенькает. Сразу вспоминаю, что урочище знаменито тем, что в нём, по слухам, 22 источника. В голову лезут, как из Интернета, нумерологические изыски о том, что «22 — это число полной божественной тайны, а малая божественная тайна, 7, представляет собой диаметр круга, длина окружности которого как раз равна 22».
И что «утром каждый источник начинает петь, как будто бы спрятана церковь под источником, и хор голосов раздаётся из этой подземной Церкви. Человек, который предупреждён об этом явлении, слушает эти голоса с наслаждением, угадывая в них пение Ангела. А человек, который не предупреждён, может быть настолько шокирован этим явлением, что может сойти с ума. Со многими так и происходило. Источники поют очень красиво, они поют благоприятно для хороших людей и пугают тех, у кого нечистая совесть».
Не уверен в полной чистоте своей совести, если не сказать больше, однако, не испугавшись, я действительно потрясаюсь. Тем паче что в странной полудреме после бессонной ночи граница меж сном и явью становится неочевидной, мерцающей.
Разлепляю веки и вижу в метре от своего носа — на гранитном камушке — замечательного щегла, который выпевает свою космическую песнь любви в светлое утро Пасхи Христовой! Солист всеобщего хора, раскрывающий мой слух навстречу остальным голосам, тоже, оказывается, живым, звенящим. «И прыгает на лапках двух», как заметил поэт, знаменитый харьковчанин, правда, в связи с родичем щегла воробьем.
А другой русский поэт, главный, сказал ещё году в 1936-м: «Мой щегол, я голову закину — / Поглядим на мир вдвоем…»
Всё у поэта точно: «Хвостик лодкой, перья черно-желты, / Ниже клюва в краску влит», «Что за воздух у него в надлобье — / Черн и красен, желт и бел…»
И вот скажите мне, православные, мог ли я не извлечь фотоаппарат и не запечатлеть сего звонкого вестника с непостижимым «воздухом в надлобье»?
Вот именно.
Из пяти попыток получилось полторы.
«Наш Иерусалим»
Оказывается, я дремал минут двадцать. И даже успел прокрутить в памяти многое из известного мне о Киселёвой балке — слышанное прежде от отца Михаила, читанное в книгах, справочниках, СМИ.
С географической точки зрения Киселёва балка, размером в 154 га, расположенная в Станично-Луганском районе, Чугинском лесничестве, квадратах 10, 11, является памятником природы. Урочище это очень глубокое, заросшее лесом, и среди степи оно выглядит, как оазис в пустыне.
А трезвая Википедия дает в Интернете взволнованное определение, что это место особо чтимо православными.
Первое исцеление в Киселёвой балке произошло в 1720 г. Семилетнему слепому мальчику из села Чугинка (оно и сегодня рядышком) приснился вещий сон, и он попросил родителей спуститься с ним в балку, куда прежде не ходили. Между корнями пяти дубов следовало выкопать яму и, по появлении в ней воды, на пять дней положить в нее мальчика. Родители отказывались, но сон повторялся. По исполнении условий мальчик прозрел. А позже возле целебного ключа была найдена Богородичная икона.
Рассказ о Киселёвой балке как святом месте иногда дополняют рассказами о существовании неподалеку её полного антипода. Люди очищались от болезней и демонов, а они затем поселялись в расположенном рядом с балкой хуторе и искали новых жертв. Говорят, что в хуторке мор уничтожил весь скот, а потом болезни одолели тех поселян, кто оказался духовно слаб. В результате хутор, кишевший бесами, опустел.
Особенно возрос поток богомольцев в Киселёву балку в годы Первой мировой войны. Верующие видели, как в полночь с неба на невидимой цепи над балкой спускалось паникадило — подобие огромной люстры, горевшее неземным огнем, и слышалось ангельское пение.
В 1924 г. 200 паломников, будучи у источника, увидели в небе образ Божьей Матери, а растущее в балке дерево осветилось. Весной 1924 г. сюда притекло паломников в десять раз больше. Луганская окружная комиссия по обследованию балки сообщала, что возле дерева «Пяти братьев» священниками постоянно служились молебны и пелись акафисты Божьей Матери.
Явление Божьей Матери было и в 1937 г.
Паломничество было прекращено в 1930-е и опять возродилось в период немецкой оккупации после того, как в 1943 г. прошло сообщение о видении здесь Богородицы красноармейцами (!).
Сразу после Великой Отечественной войны богомольцы приходили к источнику по одному или группами до 10−30 человек. Местные приходы постепенно занимались священниками-монахами.
Со второй половины 1950-х массового паломничества в Киселёву балку не наблюдалось, потому что властью место было объявлено заповедной зоной и лесников обязали докладывать о паломниках и по возможности препятствовать им.
Паломничество возродились в 1990-е. В 1991—1993 гг. молящимся монахам здесь явилась Богородица с покровом.
Монахиня Старобельского Святоскорбященского женского монастыря матушка Фаина — ученица блаженной Параскевы, которая из Крыма, — называла Киселёву балку «нашим Иерусалимом».
Жительница села Титовка (ныне это для Украины заграница), что в 10 км от Киселёвой балки, Наталья Андреевна Горбачева, 1915 г. р., приехав вместе с внуками и правнуками ко святому источнику в день освящения купола и креста Благовещенской церкви владыкой Иоанникием, рассказывала журналистам: «Власти нас не пускали, поэтому в балку мы спешили вечером — на ночь. Стояли с зажжёнными свечами, умоляли Пресвятую Богородицу о помощи. Однажды мы с мамкой моей и старшей сестрой стоим ночью вместе с другими здесь внизу, молимся, как вдруг пожилой мужчина громко так сказал: „Смотрите! Матерь Божия!“ Глянули вверх, а перед нами высоко, над деревьями, женщина — вся в белом сияющем облаке! Замерли все от удивления, а тут — опять крик: „Расходись!“ Это три верховых прискакали народ разгонять. Бросились мы кто куда. Так что Пресвятую Богородицу вот эти мои глаза видели!»
На дороженьку
…Отец Михаил выходит, словно из врат «нашего Иерусалима», на недостроенное крыльцо храма и несколько раз осеняет нашу машину крестным знамением.
«Удивительно! — говорит сидящий за рулем Юра, — я три минуты назад, заведя мотор, подумал, что не зашел к батюшке за благословением, а нехорошо, надо бы. Да потом задержался, вернулся за забытой канистрой. И вот именно теперь, когда мы выезжаем, отец Михаил появился на крыльце, точно ведь ради нас».
Отца Михаила мы видим, машем ему из окошек авто.
Из машины не слышно пения — ни ангельского, ни синичьего, ни щеглового.
Но оно есть, есть, даже если мы его не слышим.
Оно существует вне зависимости от нашего восприятия, то есть, как сказал бы мыслитель, объективно.
