 |
| Завтра | Дмитрий Тараторин | 23.04.2009 |
«Бесплодно пытаться доискаться — кто в гражданской (войне. — А.С.) был „плохой“, а кто „хороший“. Потому как: „не судите, да не судимы будете“. Да и потом своя когда „полуправда“, когда „четвертьправда“ всегда была у любой из сторон. Но каждый легко может, вжившись мысленно в историческую ситуацию, догадаться, с кем был бы он лично. В истории мы наблюдаем ожесточенное противостояние носителей двух идей, каковые должны были бы слиться воедино».
Пару лет назад на страницах газеты «Время» появилась нетривиальная работа «Святая Русь против Третьего Рима». Автор оной задался глобальным вопросом: как и когда началась русская гражданская война и каковы условия её прекращения: «Русские Благую Весть Христову восприняли абсолютно буквально, восприняли, как задание — воплотить на практике единство Веры (истинных догматов и правильных обрядов) и Правды (воплощения евангельских принципов в жизненном укладе и государственном устройстве). И задача эта слилась нерасторжимо с национальным архетипом. Святая Русь — синтез Веры и Правды. Пока власть стремится к его реализации, она легитимна. А Земля Русская — преддверие Рая.
Идея Третьего Рима призвана была придать миссии Святой Руси мировое звучание. Тем более, что падение Царьграда только подтверждало давнюю интуицию русских о своей богоизбранности. Наша держава оставалась единственным и уникальным православным царством — надеждой и опорой для всех единоверцев.
Казалось бы, вот оно, осознание национальной миссии во всей ее полноте. Однако идея Империи (только поначалу православной, потом вполне себе светской, а в конце и вовсе Советской) с этого момента начинает отодвигать на второй план доктрину Святой Руси. И постепенно, шаг за шагом вытеснит ее на периферию — в лесные скиты, на Дон и даже вовсе за рубежи Московского царства».
Чуть позже я сообразил, что автор разработки — это тот же человек, которого я доселе знал как компетентного комментатора текстов евразийцев и автора радикальных литературных опытов, где, помимо яркого содержания, можно увидеть попытку обрести новую эстетику, адекватную сверхбыстрому и сверхциничному веку.
Дмитрий ТАРАТОРИН родился в 1967 году в Москве. По образованию историк. Аттестует себя следующим образом: «В 80-х был рок-музыкантом, в 90-х стал „экстремистом“. В политических взглядах дрейфовал от правого национал-большевизма к „Апологии демократического апартеида“ (именно так называется последний идеологический текст). Дрейф совмещал с работой в ведущих российских СМИ. Публиковал как составитель труды классиков евразийства. Автор романов „Вирус восстания“ и „Операция вервольф“.
Итогом историософских размышлений Тараторина стала вышедшая в конце прошлого года книга „Русский бунт навеки“, в котором предпринимается героическая попытка найти точки соприкосновения двух смыслов, двух мессианских проектов русской истории.
Проблема большинства метаисторических конструкций — инерционная спекулятивность. Всё, что не влезает в светлый образ любимой эпохи, исторического героя, беспощадно отрезается, вымарывается. И вместо живой, многомерной ситуации мы получаем неубедительную теплохладную схему. Тараторин пытается избежать столкновения эпох через обращение к национальной матрице. Потому некоторые его сюжеты звучат резко и непривычно. Внимательно работая с прошлым, Дмитрий Тараторин предлагает повестку дня сегодняшнего и возможный проект русского будущего.
„ЗАВТРА“. В вашем творческом багаже интригует разнообразие проявлений — академические исследования и политическая публицистика, художественная литература и метаисторическое исследование. Это свидетельство широты интересов или невозможность реализоваться через что-то одно?
ДМИТРИЙ ТАРАТОРИН. Если смотреть на идеологическую линию этих вещей, то она окажется поступательной, потому что даже между публикацией трудов Алексеева, Трубецкого и „Русским бунтом“ можно провести прямую линию. Мне и по сей день близки взгляды части евразийцев первого поколения. И многие их подходы к пути, к специфике русской цивилизации развиты в моём последнем труде. Что касается формы самовыражения, мне всегда была интересна прямая идеологическая работа. Но каждый исторический этап давал определённые возможности реализации. На каком-то этапе в форме академических исследований, затем это воспринималось в формате психотриллеров как „Вирус Восстания“, сейчас можно говорить без метафоры, ничего не скрывая за художественными персонажами.
„ЗАВТРА“. На наших глазах обрушилось множество идеологических конструкций. Регулярно говорится, что освобождение от идеологии даст выход на некий новый простор жизненного творчества. Или от идеологии нам никуда не деться?
Д.Т. Опять же, у евразийцев была базовая идеологема — идея-правительница. Они утверждали, что у каждой мало-мальски стоящей цивилизации и культуры, претендующей на некую миссию, есть такая идея, которая так или иначе стоит за всеми политическими, социальными, культурными метаморфозами. И в тех случаях, когда цивилизация следует по пути, предписанному идеей-душой нации, всё удаётся, когда отказывается — происходит катастрофа. Если спуститься с макроуровня на микроуровень человеческого бытия, то „свободное творчество“, которое открылось после падения идеологической системы, всего лишь подразумевало „замечательную“ либеральную парадигму, согласно которой человек „просто“ живёт. Цель, смысл бытия априори снимается. Я глубоко убеждён, что человеческое существо — если оно „просто“ живёт, как говорится, „небо коптит“ — нелегитимно. Легитимация происходит, когда оно живёт „зачем“. Периодически начинается разговор на тему „нужна ли нам национальная идея“ — подобная постановка вопроса, сродни тому — нужна ли человеку душа.
„ЗАВТРА“. Как говорил Конфуций „Человек измеряется не с ног до головы, а с головы до неба“»
Д.Т. Можно вспомнить и Ницше: «Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком…». Почему я апеллирую к кастовой системе. Мне по жизни повезло побывать в очень разных шкурах — от грузчика до валютного спекулянта, от рок-музыканта до политического журналиста. Везде на практике я сталкивался с тем, что люди радикально различны. И между определёнными типами людей коммуникация невозможна или возможна исключительно на уровне элементарных общих физиологических потребностей. На ценностном уровне, на уровне мировосприятия они совершенно по-разному все видят. Когда я говорю, что без идеи не прожить, это означает, что есть люди, которые могут «просто» жить, а есть те, кому нужен «смысл». По этой линии и происходит главный водораздел.
«ЗАВТРА». Как найти идеальную пропорцию? Объективно, если пассионариев будет очень много, общество разорвёт.
Д.Т. Об этом я и писал «Вирус восстания». Консенсус определяется в формате динамического равновесия. Собственно, именно такой организм и жизнеспособен. Иначе энтропия. В своих книгах я и пытаюсь нащупать контуры общества нестабильности. Его идеология должна быть дифференцирована по кастовому признаку. И ничего жуткого в этом нет. Дело в том, что кастовая система — это иерархия жертвенности. Работяги приносят в жертву свой труд, воины — свою кровь, а брахманы саму свою душу. Христос говорит: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее». И сам Господь, принимая эту жертву, приходит в мир и жертвует собой, выводя спираль жертвоприношения в Вечность.
Люди посылают свою энергию вверх — трудом, кровью, самой душой своей. Но современный массовый человек ничего никуда не посылает. Он жрёт только во имя «себя любимого». И поэтому он как таковой тотально нелегитимен
Сегодня революция торговцев перешла в стадию диктатуры. Может быть, нынешний кризис — операция по принуждению мира к признанию наднационального торгашеского правительства. На это прозрачно намекнул, кстати, Киссинджер. Он утверждает, что кризис дает человечеству понять: единство мировой финансовой системы требует и единого политического руководства. Всё подходит к новому витку попытки реализовать Мировое правительство. Главное — сохранение общества потребления и линии на глобальное смешение.
Национальные суверенитеты будут упразднены, потрясенной публике явится глобальная «империя». Она не будет американской или англо-саксонской. Она будет мультирасовой с наднациональной олигархией во главе. Естественно официальной доктриной будет либеральная демократия. Но на деле демократия будет окончательно похоронена. Ведь для нее требуется демос — общность, связанная единством крови, веры и истории. А как раз подобные структуры глобальная империя и стремится растворить и аннигилировать.
Сегодня, конструируя какие-то модели государственного устройства, необходимо иметь резервные варианты. И эти варианты могут оказаться куда более адекватными ситуации. Мир входит в полосу глобальной нестабильности. А на выходе запланирована реализации антиутопии. Но тектонические сдвиги социальных и политических пластов чреваты выбросом таящейся под землей лавы. Кое-где она уже проступает на поверхность.
Рядом с гиперсовременными антитрадиционными форматами появляются очень древние, почти «доисторические». И они несут исконную воинскую правду силы, чести и крови. Причем возникают они именно в США, цитадели глобализма. Речь о мегабандах — протоплеменах новых варваров. И очень характерно, что они объединяются уже не по национальному, а по расовому признаку, предчувствуя, что в новом мире, где будут стёрты национальные границы, именно цвет кожи останется последним надежным сигналом в системе распознавания «свой — чужой».
Всё это для живущих повседневным кажется фантастикой. В самом деле, упомянутые структуры словно бы вползли в мир с экранов, из голливудских фантастических триллеров. Глобальное переформатирование мира делает возможным то, что еще вчера казалось абсолютно немыслимым. То есть пришла пора реализации утопий.
Каким же должен быть проект для новой Руси? Очевидно, что, помимо абстрактно правильных принципов при его построении, следует использовать базовые для нации архетипы. И чем древнее, тем лучше. Если мир срывается с резьбы, то чего ж мелочиться?
Русь, дабы обрести свободу, должна вернуться к полисному домонгольскому устройству. Но для того, чтобы обеспечить стратегическую безопасность, «землям» необходимо объединиться в империю наподобие Священной Римской. Нам нужно многоступенчатое разнообразие. У тех же евразийцев очень много разработок, из которых следует, что карамзинская формула «Самодержавие — палладиум России» не есть единственно возможный путь. Что в Русской истории хватает альтернативных форм, и сегодня возможно, именно они актуальны, адекватны реальности и могут быть востребованы.
«ЗАВТРА». Что же такое Русский образ как идея, развёртывающаяся в истории?
Д.Т. Я в своей книге «Русский бунт навеки» пытался показать, что это поиск правды. Русский человек не соглашается с неправедным устройством мира. У кого-то это выливается в осмысленный протест и попытку создания альтернативы, кто-то выражает недовольство молча, бунтуют внутренне, есть и те, кто спиваются. Либералы, мыслящие наивными западными категориями, считали, что если человека предоставить самому себе, он начнёт заниматься, например, бизнесом. Для русского человека, всё равно осмысливает он это или нет, важно «зачем». Он не понимает порой, зачем он должен починить забор. Он не понимает метафизики этого действия. А без неё зачем напрягаться?
Каждый человек не может продуцировать смыслы. Кто-то создаёт эти смыслы, кто-то их потребляет. Но русский человек без смысла жить не может, тем он отличается и от западного человека, и от восточного.
Правильное государство и задаёт некий вектор общего осмысленного движения. Но в нашей истории сначала произошла десакрализация идеи Третьего Рима в Московско-Петербургском самодержавии, а потом и идеи Святой Руси в революционной утопии. В Сталинском проекте был реализован синтез двух выхолощенных национальных миссий. Великий проект был лишен внутреннего смысла. Между тем, сам Сталин явно обладал пониманием тайных смыслов русской истории. Послевоенный Союз — многие века чаемая русская утопия. Социальная справедливость плюс имперское величие. Но то, что эта «сталинская высотка» — дом на песке марксизма-атеизма, похоже, отлично понимал сам архитектор.
Действительно, гражданская война для России — не аномалия, а форма существования. Более того, другой формы мы и не знаем. Впрочем, это отнюдь не означает, что война вечна. Просто должны быть устранены причины ее питающие. То есть либо мы сумеем наконец добиться синтеза Святой Руси и Третьего Рима — построим все же Святорусскую Империю. Либо идеалы обеих исконных моделей станут для нас неактуальны. Правда, в этом случае мы просто перестанем быть русскими. Либералы начала девяностых, если и не рационально, то на уровне инстинктов это понимали. А соответственно, борясь за наше «умиротворение», вполне закономерно разрушали национальную матрицу как таковую, методично глумясь как над всем святорусским, так и над третьеримским.
Я стал историком именно потому, что убеждён: нация это живой организм. И если мы пытаемся излечить болезнь, то должны обнаружить её первопричины. Для русского человека свойственно именно органическое понимание нации. А не механическое, присущее Западу со времён Просвещения. У кого-то из просветителей была идеологема, согласно которой можно придумать такой государственный механизм, который создал бы райскую систему, даже имея в наличии народ демонов. Русские так никогда не считали. Цель — правильный человек. И из «народа демонов» не создать идеального государства.
История — это не наука, но система интерпретаций более-менее известных нам фактов. О степени их достоверности можно дискутировать до бесконечности. Когда мы строим некую историософскую систему, её следует оценивать не с точки зрения достоверности, если конечно, это не совсем бред, а с точки зрения её мобилизующего потенциала.
Критерий жизнеспособности такой системы — её эффективность. Модное властное слово, но верное. В какой-то момент марксистская мифология оказалась эффективной при всей её антиисторичности. Была построена универсальная концепция, которая давала манихейскую картину мира с чётко расставленными акцентами.
В конце «Русского бунта» я признаю: «Книга эта не историческое расследование. Это „эпическая“ реконструкция смыслов национального бытия. И попытка построить на их основе миф XXI века».
«ЗАВТРА». Обычно в метаисторических конструкциях упор делается на магистральные фигуры, образы, темы. Вы много внимания уделяете периферийным, полузаметным фактам русской истории. Русскую Правду надо искать «по краям»? На кромке противоречия высвечиваются куда чётче и лекарства отыскать проще?
Д.Т. Я не подгонял под свою мифологему историю, по-честному искал подтверждения своим идеям и находил в этих маргинальных персонажах. Почему в конце я обращаюсь к совсем уж маргинальным формам, типа воровской касты? Китеж погружается всё глубже. Он по мере погружения обрастает ракушками, водорослями, становится не тем светлым градом, что чаяли наши предки. И симпатичные мне персонажи уже не аутентичные носители Правды Божьей, в них просто горит эта искра. Они чувствуют, что в реальности что-то не так, но частенько даже себе не могут дать ответ, что именно.
Один из самых зловредных мифов, культивируемых как многими государственниками, так и либералами-западниками — неспособность русских к самоорганизации. Без присмотра контролеров мы якобы впадаем в дикость. А между тем, практика последних лет показала, что властная вертикаль отнюдь не препятствует моральной деградации подвластного населения. И наоборот, как только государство отступает, на свободной территории, практически мгновенно формируются структуры эффективного и глубоко укорененного в национальной традиции самоуправления.
Русский путь — серьёзная работа с историей и нахождению там неких сюжетов, которые могут быть использованы для актуального творчества.
Возьмём интереснейший феномен Гетманьщины, системы, нарождавшейся на Украине в промежутке, когда власть ляхов была сброшена, а Московская еще не взяла казаков за горло. Избирать Гетмана имели право только казаки, они не платили податей и «записаться» в их ряды можно было совершенно свободно. Зато они платили за права и свободы кровью. И поскольку война тогда была практически перманентна, вносить свой взнос приходилось то и дело. Но можно было столь же свободно записаться в мещане. И пахать себе или ремесленничать. Правда, в этом случае ты расписывался в своем «терпильстве», потому как гарантий от закрепощения никто дать не мог. То есть свобода в этот краткий исторический промежуток была почти абсолютной. Ведь главное (чего уже не было нигде в Европе) — в кшатрии можно было «вступить», даже родившись в холопской семье. И если ты соответствовал заявке, то перспективы открывались самые заманчивые.
Речь не идёт об отсутствии государства, речь идёт о наполнении этого государства смыслом. Сегодня много говорится о государстве, но как остроумно некогда заметил Дугин, у нас не коррумпированное государство, а коррупция, притворившаяся государством. Наши руководители мыслят априори негосударственными категориями, их язык и мысли — это категории бизнес-корпораций.
Поэтому отношение к власти в свете ожидания заботы и участия — абсурдно. Грубо, но факт — нынешняя власть народу ничего не должна. Народ к обретению правящим слоем своих полномочий не имеет никакого отношения. Власть была получена в результате верхушечных договорённостей, сохранена в результате разводок. Народ вынесен за скобки, потому что «вас здесь не стояло». Но для того чтобы это изменить, надо уметь самоорганизоваться и понять, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
«ЗАВТРА». Книга — один центральных элементов русской цивилизации. Главные русские философы — это писатели. Вы предлагаете свою эстетику, и даже свой подход к литературе. При этом в своём анализе довольно резко критикуете традиционную русскую литературу.
Д.Т. Мои литературные опыты — это попытка смоделировать своего рода антилитературу. Создание романов в стиле экшн, которые никак не связаны с русской литературой. Скорее это Роберт Родригес, выложенный на страницы книги. В каждом эпизоде, который достаточно компактен, у меня должно что-то происходить, такова была установка. Не было изначального сюжета, существовали первоначальный набор героев и некая завязка. Чем всё кончится, я не знал: действие росло вместе с текстом. В то время я работал редактором отдела политики «Новых известий», у меня было два часа в ожидании материалов от корреспондентов. Ставил себе задачу написать эпизод в полторы страницы. Я садился и начинал медитировать. И почти никогда не знал, к чему выйдет эпизод.
Я стремился к тому, чтобы книга был доступна для поверхностного чтения, но в ней содержались и всякие подводные смыслы для тех, кто хочет и способен нырнуть глубже. Постмодернистский текст, который пытается преодолеть сам себя.
В своём критическом тексте о литературе, который вошел в «Русский бунт», я пытался сказать, что для меня образцовыми текстами являются саги. Они повествуют о людях действия, и они не смакуют переживания довольно банальных людей, которые не могут, не должны быть объектами исследования. Подобный человек «исчерпан», о чём в своё время говорил ещё Мамлеев.
Литература как таковая — плод нового времени. Тексты героических эпох — эпос, сказания, песни о прекрасной даме — были абсолютно функциональны. Были рассчитаны на прямое эмоциональное воздействие, дабы побудить человека к некоему действию.
Для формирования нового государства нужен миф, основанный на реальных деяниях. Так рождается идеальный русский образ — мыслящий человек действия, для которого слово и дело едины.
«ЗАВТРА». Культурологи фиксируют уход энергии из слова, литературу теснят образы. Надо влить в литературу некую новую кровь или осваивать имеющиеся актуальные стратегии?
Д.Т. Нужно делать и то, и другое. Сражаться на всех фронтах. Должны появляться более энергичные и более образные тексты, которые сами по себе были бы деянием. И в то же время работать с «картинкой». Мы можем сейчас только обозначить ценностные установки. А дальше уже возможности творчества неограниченны.
