Приближается час Сына

Мы духовно созерцаем предстоящее столкновение Христа со смертью: сперва — со смертью Его друга Лазаря, а затем — и с собственной смертью. Приближается час Сына Человеческого, то время, о котором Христос так часто упоминал и к достижению которого было направлено все Его служение на земле.

Спрашивается: каково же значение созерцания этого факта в великопостном богослужении? Как сопряжено оно с нашим личным великопостным подвигом? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо коснуться хотя бы кратко еще одной темы.

Вспоминая события из жизни Спасителя, Церковь часто, если не всегда, заменяет прошедшее время настоящим. Так, в день Рождества Христова мы поем: «Дева днесь (т.е. сегодня)… рождает…»; в Великую Пятницу мы говорим: «днесь Он (Христос) стоит перед Пилатом…»; в Вербное Воскресенье мы читаем: «днесь Он приходит в Иерусалим…» Что же означает эта перестановка времени, что значит это богослужебное сегодня?

Огромное большинство церковных людей понимают это как риторическую метафору, поэтически-образное выражение. Современный подход к богослужению либо рационалистичен, либо сентиментален. Рационалистический подход сводит смысл богослужения к идеям. Для этого рода богословия богослужение в лучшем случае — сырой материал для чисто интеллектуальных размышлений. То, что в богослужении не может быть определено как интеллектуальная реальность, называется «поэзией», т. е. чем-то, чего не следует принимать всерьез. А так как известно, что события, вспоминаемые Церковью, относятся к прошлому, то богослужебному сегодня не придается серьезного значения.

Сентиментальный подход является результатом индивидуального эгоцентричного благочестия, которое во многих отношениях служит противовесом интеллектуальному богословию. Для такого рода благочестия богослужение служит полезной рамкой для личной молитвы, вдохновляющим фоном, цель которого — «согреть» наше сердце и обратить его к Богу. Содержание и значение служб, богослужебные тексты, обряды и действия имеют в данном случае второстепенное значение; они полезны и целесообразны постольку, поскольку они заставляют меня молиться. Богослужебное сегодня растворяется здесь, как и все другие богослужебные тексты, в какой-то неопределенной, но благочестиво вдохновленной молитве.

В связи с долгой поляризацией нашего церковного сознания между этими двумя подходами, очень трудно доказать, что настоящее богослужение не может сводиться ни к одному из них. Ведь невозможно же прославлять идею! А про личную молитву разве не сказано в Евангелии: «… когда молишься, войди в комнату свою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне…»? Само понятие богослужебного празднования подразумевает одновременно и определенное событие, и нашу общую, соборную реакцию на него. Празднование чего-то возможно только тогда, когда люди собираются вместе и, побеждая свою естественную разобщенность и обособленность, реагируют как одно тело, как единая личность на какое-то определенное событие (приход весны, свадьбу, похороны, победу и т. п.). Естественное чудо всякого празднования заключается именно в том, что оно преодолевает хотя бы на время подход к нему как к абстрактной идее, равно как и чисто субъективное личное отношение к данному торжеству. Во время празднования забываешь себя самого и соединяешься с другими особенным, только этому случаю присущим образом. Каково же в свете только что сказанного значение богослужебного «ныне» (т.е. сегодня), которым Церковь вводит нас во все события? В каком смысле события прошлого вспоминаются сегодня?

Без преувеличения можно сказать, что вся жизнь Церкви составляет одно непрерывное поминовение и воспоминание. В конце каждой службы мы перечисляем имена святых, «память которых мы совершаем», т. е. поминаем. Сама Церковь есть воспоминание Христа, память о Нем. А что такое память? Память — это способность двоякого рода. Вспоминать кого-нибудь, кого мы любили и кого больше нет, означает две вещи. С одной стороны, память — это гораздо больше, чем просто мысль о том, что было. Когда я вспоминаю моего покойного отца, я вижу его; в моей памяти он сохраняется не как собрание фактов, которые я о нем знаю, но как живая реальность. В то же самое время это реальное ощущение личности моего отца заставляет меня так же реально чувствовать и переживать, что здесь его больше нет, что никогда больше на этом свете, в этой жизни я не коснусь его руки, которую я так ясно вижу в своей памяти. Из всего этого видно, что память — самая удивительная и в то же время самая трагическая из всех способностей человека, т. к. ничто так не показывает нам с такой силой ущербную природу нашего существования на земле, невозможность для человека что-либо действительно сохранить навсегда, чем-нибудь действительно полностью обладать. Память открывает нам, что «смерть и время царят на земле».

Но именно потому, что память присуща только человеку, она составляет и основу всего христианства, ибо ее сущность состоит в памяти об одном Человеке, об одном событии, об одной ночи, в глубине и тьме которой нам было сказано: «Сие творите в Мое воспоминание». И вот, происходит чудо! Мы вспоминаем Христа, и Он здесь, не как туманный образ прошлого, не как грустное «никогда больше», но с такой силой присутствия, что Церковь может вечно повторять то, что сказали ученики после Его явления в Еммаусе: «… не горело ли в нас сердце наше?»

Природная память — это, прежде всего, «присутствие отсутствующего», ибо, чем больше тот, кого мы вспоминаем, как бы присутствует среди нас, тем острее и больнее чувствуем мы, что его фактически нет с нами. Только во Христе память вновь получила силу исцелять время, разорванное грехом, смертью, ненавистью и забывчивостью. И эта новая память, властвующая над временем и преодолевающая его разорванность, составляет сердцевину, стержень литургического празднования, литургического сегодня.

http://www.taday.ru/text/186 588.html