Раскол русского общества к началу ХХ века

Часто говорят, что Император Николай II получил в наследство Россию умиротворенной, и все потрясения, происшедшие с ней позднее, стали результатом слабоволия Царя и его неспособности управлять государством. Однако это абсолютно не соответствует действительности.

Бесспорно, что Император Александр III, своими решительными действиями, нанес смуте мощный удар. Под тяжестью властного кулака, смута была вынуждена стушеваться. Но она никуда не исчезла. Идеи народовольцев попрятались в различные кружки, собрания, общества и, самое страшное, влились в органы самоуправления (земства), в сельские школы и университеты. Одновременно происходили вещи еще более опасные, совершенно противные русскому духу и совершенно невероятные еще полвека назад: идеи смуты становились популярными в умах многих представителей общества, так называемой интеллигенции. Дошло до того, что террористов-убийц начинали почитать за мучеников, борцов «за лучшую долю» и так далее. Происходила подмена духовных ценностей, в России набирала силу чуждая, смертельно для нее опасная идеология. В этих условиях власть не смогла противопоставить этой чуждой и опасной идеологии, мощную преграду. Дело не в том, что у власти не было своей идеологии. Идеология была, идеология русская, органичная и — это идеология Православной Монархии. Но понимая органичный и естественный характер этой идеологии, власть не считала нужным ее пропагандировать, полагая, что ее придерживается большинство русского народа, а против отдельных нигилистов достаточно одних лишь полицейских и карательных мер. Однако к началу ХХ века одних таких мер было уже не достаточно. Требовались решительные неординарные меры по отвлечению общества от наступающей агрессивной чуждой идеологии. Идеологи правительства отвечали лишь запретами и репрессиями. Александр III хорошо чувствовал опасность подобной политики, когда воскликнул Победоносцеву: «Ты как жгучий мороз, гнить не даешь, но и расти не позволяешь».[1] Так, например, чуждая идеология проникала в драматический театр. Но вместо того, чтобы создавать другой театр, который бы служил идеям воспитания людей в монархическо-православном духе, К.П. Победоносцев осуждал театр вообще как противное христианству явление. Так как запретить вообще театры он не мог, то он добился только того, что в обществе его считали реакционером, а чуждые русскому духу спектакли «прогрессом».

Идеология, которая сначала пряталась под именем «нигилизма», а затем — «марксизма», пришла в Россию не случайно и не была чисто русским явлением. Она была отражением обще мирового процесса дехристианизации европейской цивилизации. Еще со времен Английской и особенно с Французской революций, могущественные силы пытались вытравить из душ людей христианскую совесть. Из недр тайных обществ, философствующих кружков, писательских артелей вырастала новая мораль, новая идеология, новые представления о добре и зле. В конце XVIII и начале XIX столетий по Европе прогромыхало невиданное до селе количество войн и революций. Они, не смотря на всю разницу внешних и внутренних причин, по сути, имели одну общую суть, — были направлены против христианства вообще и против христианской монархии в частности.

Глобальным антихристианским переворотом мирового масштаба явилась Французская революция 1789 года. Именно в ней наиболее ярко проявилась невиданная до тех пор ненависть ко Христу и к христианской монархии. Французская революция дала жизнь новому типу людей-антихристов, которые придадут своей идеологии интернациональный характер. «Во Французской революции, — писал А. Токвиль, — вследствие того, что законы религии были отменены одновременно с ниспровержением гражданских законов, человеческий ум совершенно потерял под собой почву; он не знал, чего держаться и где остановиться. Появились революционеры невиданного типа, которые довели смелость до безумия, не знали сомнений и колебаний перед осуществлением какого то бы ни было намерения. И не следует думать, будто эти новые существа были единичными и мимолетными порождениями известного момента, осужденные исчезнуть вместе с ним. С тех пор они образовали целую расу, которая размножилась и распространилась по всем частям цивилизованного мира, везде сохраняя одну и ту же физиономию, один и тот же характер».[2]

Убийство благочестивого короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуаннеты во Франции, чудовищный террор и море пролитой крови, запрещение христианства и глумление над ним, оккультное царствование Наполеона, претендовавшего на мировое владычество, войны в Южной Америке, прошедшие под антиклерикальными и антимонархическими лозунгами и руководимые фактически ставленниками Наполеона, такими как Симон Боливар и Сан-Мартен, революции 1830 и 1848 во Франции, 1848 — в Пруссии, 1848 — в Австрийской империи, объединение карбонариями Италии в 1860-е годы — за всеми этими событиями стояли силы крайне враждебные христианству.

Не случайно, что такой известный революционер как Д. Гарибальди писал масону Феликсу Пиа по поводу покушения Соловьева на Императора Александра II: «Политическое убийство есть секрет благополучного осуществления революции. Монархи называют друзей народа убийцами. Гедель, Нобилинг, Монкази, Пассананте, Соловьев, Отеро и Гартман суть провозвестники правительства будущего — социальной республики. Истинные убийцы это прелаты, которые с помощью костра убили сначала прогресс, а теперь с помощью лжи убивают совесть людей. Не товарищам Гартмана место в Сибири, а христианскому духовенству».[3]

Заметим, что если бы мы не знали, что приведенные выше слова принадлежат Гарибальди, то их можно было бы легко принять за слова Маркса, Ницше, Прудона, Бакунина или Ленина. К концу XIX века антихристианство уже являлось действенной и серьезной силой. Оно завоевывало позиции в умах и душах людей не только при помощи революций, но и с помощью науки, вернее отдельных научных гипотез превращенных в религиозные культы. В России, где в силу именно глубокой христианской традиции, вопросы совести и духовности воспринимались особенно близко, философия отступничества нашла в русском обществе наиболее рьяных и фанатичных сторонников, которые воспринимали культ борьбы как руководство к действию.

Кризис в недрах русского интеллектуального общества начался еще в XVIII веке. Часто в этом упрекают Петра Великого, который своими реформами и протестантскими симпатиями расколол русское общество, разделив его, по словам Аксакова, на «народ и публику». В этих утверждениях есть лишь доля истины. Петр Великий был человеком своего времени, он появился не из пустоты, а из конкретных исторических условий предыдущей эпохи. Очень многое из того, что он делал было заложено и начато при его отце Царе Алексее Михайловиче и сестре Софье Алексеевне; отвечало требованиям времени и интересам России. При этом Петр, при всех своих, говоря словами Маркса, «варварских методах», при всех грехах и ошибках, был верующий православный человек. Хорошо писал о нем архимандрит Константин (Зайцев): «Сложным явлением был Петр, но только предвзятость или незнание способны отрицать то, что был Петр человеком церковно-православным. (..) Но, с другой стороны, тщетной была бы попытка согласовать с церковным Православием поведение Петра. Есть двойственность в Петре, которая не поддается приведению к единству. (..) То была драма — не только личная, Петра: общенациональная. Европеизация с неотвратимостью рока легла на Россию. Не внешний облик меняла она в русской жизни. Она колебала основы внутреннего мира, упраздняла сплошную целостность церковного сознания (..)».[4]

Эта двойственность была присуща всему имперскому (петербургскому) периоду русской истории. Знакомство с заграницей русской знати, куда ее отправлял на учение Петр Великий, привило многим ее представителям с одной стороны необходимые и нужные знания в области различных наук и ремесел, а с другой уничижительное отношение ко всему родному русскому. Так, боярин Борис Шереметев, вернувшись в Россию из Парижа, стал презирать родные обычаи и обряды, за что был осуждаем своими соотечественниками.

С одной стороны русское дворянство, русские интеллектуалы стремились служить России, с другой, многие из них, презирали эту самую Россию и пример для подражания видели в Западе.

Особенно эта двойственность проявилась и пагубно сказалась в первый период царствования Императрицы Екатерины II. Сама личность государыни, свергнувшей законного Императора Петра III и фактически узурпировавшей престол, честолюбивой и очень любившей власть, последнее свойство было абсолютно не характерно для русских царей, смотревших на власть как на тяжкий крест, ее непонимание и полупрезрение к русской православной церкви, во главе Священного Синода которой она поставила человека враждебного православию И. И. Мелиссино, расцветшее при ней паразитирующая прослойка дворянства, абсолютно равнодушного к интересам России — все это стало причиной воспитания целого поколения русской знати в духе восхищения Западом и античностью, и равнодушия к России и православию. И хотя сама Екатерина Великая очень многое поняла к концу жизни и действительно обратилась к православным корням России, екатерининское общество во многом было заражено масонством и либерализмом.

Решительные попытки Императора Павла Петровича устранить эту двойственность, восстановить единство Царя и народа, восстановить единство общества, закончились злодейским убийством 11 марта 1801 года, ставшее очередным проявлением этой двойственности. Достаточно сказать, что великий князь Александр Павлович, будущий Император Александр I, воспитывался блестящим энциклопедистом, но одновременно республиканцем и масоном бароном Лагарпом, который открыто считал монархию порочной формой правления.

Подобное воспитание русских князей привело к тому, что и лучшие русские люди в самодержавной России воспитывались на идеях так называемых «просветителей». Можно ли удивляться духу творчества юного Пушкина, с его «Одой Вольность», с его «звездой пленительного счастья», которая взойдет «над обломками самовластья», с его юношеским богохульством, когда преподавателем в Лицее, где он учился, был брат Марата?

Удивляться следует другому: каким образом из воспитанного республиканцем великого князя получился Александр Благословенный, сокрушивший новый мировой порядок Наполеона и смиренно каявшегося у старцев на Валааме и у святого Серафима Саровского, а из вольнодумного лицеиста, воспитанного братом якобинца, получился Александр Пушкин — величайший русский поэт и патриот?

В Императоре Александре Павловиче и поэте Пушкине мы видим, как та двойственность сознания, о которой мы говорили выше, исчезала и православный русский человек побеждал в них наносное, привнесенное из вне западничество.

Огромное влияние на Александра I, на Пушкина и на миллионы русских оказало нашествие Наполеона и победа над ним. Наполеон со своими «двунадесят языцы» шел на Россию не просто как очередной завоеватель. Он нес в себе элементы чуждой враждебной России и православию идеологии, он стремился не просто завоевать Россию, но уничтожить ее духовно. В России Наполеона ждала и ему содействовала пятая колонна, так называемые «бояре», которых он тщетно ждал на Поклонной горе. При их помощи он хотел воссесть в Кремле, как русский царь и оттуда раздавать русские земли. «Венчание Наполеона на царство в Кремле, — пишет А.В. Рачинский, — должно было разворачиваться на глазах у всей Европы и с участием „русских бояр“. После коронования новый самозванец становился императором Востока и Запада и мог издавать указы уже как русский царь. Тем самым отпадала необходимость продолжать преследование русской армии».[5]

Победа над Наполеоном произвела колоссальное впечатление на Императора Александра I, вернув его окончательно в лоно православия. «Духовным триумфом Царя Александра, — пишет А.В. Рачинский, — была пасхальная ночь 29.03./11.04. 1814 года, когда он стоял на площади Согласия в Париже перед походным алтарем. Православный алтарь установили на том месте, где в 1792 году был казнен король Людовик XVI и где в день коронации Наполеона в 1804 г. пламенела красная пятиконечная звезда.

В ту пасхальную ночь площадь была заполнена батальонами русской гвардии, и на возглашения полковых священников: «Христос Воскресе!» многотысячный хор русского воинства отвечал: «Воистину Воскресе!»".[6]

Победа над Наполеоном оказала огромное влияние и на А.С. Пушкина. Гордость за Отечество сочеталось в нем с ощущением вселенского значения этой победы.

Понимание того, что Европа послушная «гордой воле» пламенеющей звезды угрожает бедой России, заставило Пушкина начать пересматривать свои былые заблуждения.

Поэт смог разобраться во всей словесной шелухе масонства, вольтерьянства, атеизма и вернуться в лоно православия и к идее русской государственной традиции. В этом ему помогла верховная власть в лице Императора Николая I. Грозные и одновременно горькие царские слова «Как, Пушкин, и ты враг своего Государя? Нехорошо!», перевернули всю душу поэта и с этого времени начинается его воскрешение, как русского человека. «Молодость, — вспоминал впоследствии Пушкин, — это горячка, безумие, напасть. Вы, вероятно, знаете, что я считался либералом, революционером, конспиратором, словом одним из самых упорных врагов монархизма, и в особенности самодержавия. Таков я и был в действительности. (..) Мне казалось, что каждый монарх тиран своей страны. И что не только можно, но и похвально покушаться на него словом и делом. Но всему свое время и свой срок. Время изменило лихорадочный бред молодости. Все ребячество отлетело прочь. Все порочное исчезло. Я понял, что абсолютная свобода, не ограниченная никакими Божескими законами, никакими общественными устоями, та свобода о которой мечтают и краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, невозможна, а если была бы возможна, то была бы гибельна как для личности, так и для общества; что без законной власти, блюдущей общую жизнь народа не было бы ни Родины, ни государства, ни его политической мощи, ни исторической славы, ни развития».[7]

Нужно было быть Пушкиным, чтобы придти к этому выводу. На примере Пушкина мы видим, взаимодействие власти и общества, взаимодействие столь же необходимое для России, столько же и редкое в ее истории. Скипетр Николая I и перо Пушкина служили России. Отношение Николая I к Пушкину было отечески-заботливое, как мог он оберегал поэта от клеветы и сплетен, избавил от цензуры, став личным его цензором, после гибели Пушкина все его долги были оплачены монархом. Пушкин, в свою очередь, преклонялся перед Николаем I:

Нет, я не льстец, когда Царю,

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами.

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами.

«Клеветникам России» явилось пощечиной не только внешним врагам Отечества, но и всем внутренним почитателям этих врагов, всему прозападному, либеральствующему, масонскому, русофобскому мышлению.

Иль Русского Царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало ль нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал, до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет Русская Земля?

Не случайно эти строки вызвали неприятие всех критиков русской государственности от князя Вяземского до Мицкевича.

Через несколько лет другой русский гений М.Ю. Лермонтов продолжил мысль Пушкина:

Безумцы мелкие, вы правы!

Мы чужды ложного стыда!

Так нераздельны в деле славы,

Народ и Царь его всегда.

Веленьям власти благотворной,

Мы повинуемся покорно,

И верим нашему Царю!

И будем все стоять упорно,

За честь его, как за свою!

Николай I попытался предать русской верховной власти идеологическую основу. Он уже тогда понимал, что без нее духовный кризис общества будет только разрастаться. Император стремился, чтобы лучшие люди страны были с ним и помогали ему во благо России. Лозунг «Православие, Самодержавие, Народность!» нашел отражение в творчестве целого ряда поэтов, драматургов и писателей. Н.В. Гоголь, Ф.И. Тютчев, А.С. Хомяков, Н.В. Кукольник, А.Н. Майков в своих стихах и произведениях восхищались личностью Николая I, подчеркивали всю важность и необходимость самодержавия в России. Н.В. Гоголь, испытавший ту же двойственность сознания, какая была присуща и Пушкину, и Лермонтову, к концу жизни приходит в тихую гавань веры в Бога и в святость царской власти. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь пишет: «Государство без полномощного монарха — автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит!».[8]

Приведенные выше мысли лучших русских людей, гордости Земли Русской, красноречиво опровергают повторявшуюся из десятилетия в десятилетие ложь о том, что якобы «лучшие люди России быть против царской власти». Нет! Лучшие люди были с царской властью, они, на вершинах своего творчества, преклонялись перед ней и ей служили, понимая, что, служа царской власти, они служат России. Это утверждение касается не только поэтов и писателей. Композитор М.И. Глинка обессмертил в своем великом «Славься!» союз Царя и Народа:

Славься, славься, наш Русский Царь!

Господом данный нам Царь-Государь!

Да будет бессмертен Твой Царский Род!

Да им благоденствует Русский Народ!

Но пройдя через сомнения молодости, искушения западными ценностями, через увлечения миражами всеобщей свободы и сумев их преодолеть, лучшие люди понимали всю опасность этих искушений для будущего России. Они, как мало кто другой, знали сколь заразны эти увлечения, как притягательны эти миражи, как могущественны силы вызывающие их к жизни. Они видели также, какое множество интеллектуалов не только не осуждают «декабризм», но по существу являются его наследниками и приемниками. Лучшие люди первыми распознали начало катастрофического духовного кризиса русского общества. Отсюда пророческие предостережения, лучше всего выраженные в стихах. Наиболее полно они выражены у Лермонтова в его «Предсказании»:

Настанет год, России черный год,

Когда Царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пищей многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Ему вторил Ф.И. Тютчев, который был поражен тем, что горе в семье Императора Александра II, преждевременная смерть от менингита наследника престола цесаревича Николая Александровича, могла вызвать злорадство в среде русского общества:

О, эти толки роковые,

Преступный лепет и шальной

Всех выродков земли родной,

Да не услышит их Россия, —

И отповедью — да не грянет

Тот страшный клич, что в старину:

«Везде измена — Царь в плену!», —

И Русь спасать его не встанет.

Тютчев напрямую проводит зависимость гибели России от «преступного лепета и роковых толков», исходивших от культурного общества. Тютчев предупреждает, что если Россия услышит «преступный лепет», то она останется равнодушной к пленению самого Царя, то есть потеряет любовь к своему Царю. Какое поразительное предвидение и как точно оно исполнилось!

Между тем, опасения Тютчева начинали сбываться уже при его жизни. Мятеж декабристов, который по сути являлся первой попыткой революции направленной против русской государственности, стал одновременно первым серьезным выходом на арену тех сил в России, которые, в отличии от Александра I и Пушкина, встали в антимонархические ряды. И если Александр I, а затем и Пушкин, в молодые годы с восторгом посещавшие масонские ложи и даже какое-то время, как в случае с Пушкиным, бывшие их членами, познакомившись поближе с масонским учением и поняв его антихристианскую сущность, с ужасом и брезгливостью их покидали, то декабристы и их единомышленники, наоборот, этой сущностью пленились и ее приняли. В самих личностях руководителей декабристского восстания (в Пестеле, Трубецком, Каховском и так далее) со всей силой проявились двойственность сознания русского образованного человека той эпохи и его оторванность от реальной жизни, вызванные утратой христианского мировоззрения. В результате люди, многие из которых были офицерами, покрывшими себя славой на полях сражений, люди чести и мужества, во имя честолюбивых амбиций и абсурдных идеалов, стали на путь государственного преступления.

Масонство предусматривало великую реконструкцию жизни, и декабристы собирались эту реконструкцию провести в России. То, что эта реконструкция потребует миллионных жертв, крах всей прежней государственной системы, то, что она отбросит Россию на столетия назад, декабристов не волновало, ибо они считали себя хирургами, учеными, экспериментирующими над бесчувственным телом. Отсюда планы Рылеева, Лунина, Муравьева-Апостола и Якубовича об убийстве всей царской семьи, включая 13-летних детей, планы Пестеля в его «Русской Правде» о запрете монашества среди архиереев, переносе столицы России, новом государственно-административном делении страны и так далее. То есть в декабризме мы видим зачатки всех последующих революционных движений и партий. Об этом совершенно ясно и верно сказал Ленин: «Декабристы разбудили Герцена..». Как верно писала графиня С.Д. Толь: «Декабристы были виновниками и первоначинателями всех наших последующих политических смут, начиная с бунта на Сенатской площади и вплоть до наших дней (начало ХХ века — П.М.), что вся, в течение почти столетия, невинно пролитая кровь, начиная с графа Милорадовича и кончая последним, вчера или сегодня убитым городовым, кровь пролитая во имя «призрачной» свободы — эта кровь лежит ничем не смываемым пятном на памяти декабристов«[9]

Великая ответственность декабристов заключалась также и в том, что они были представителями высшего сословия. Это был не бунт темной простонародной толпы против конкретных злоупотреблений в поисках «правды и управы», а тонкий, рассчитанный заговор, руководители которого, представители старинных дворянских родов, генералы и офицеры императорской армии, за спинами обманутых ими солдат, спекулируя на их верноподданнических чувствах, на их стремлении восстановить на престоле «незаконно отстраненного», по их заблуждению, Царя Константина, пытались осуществить свой план по захвату власти. Конечно, личности декабристов не стоит упрощать и думать, что будто бы все они сознательно стремились только навредить России. Многие из них находились в плену иллюзий абстрактного блага, масонских утопий, думали, что можно слепо копировать западную модель общества на Россию, то есть в них мы видим все признаки той раздвоенности сознания, о которой мы говорили выше: презирая и не зная Россию они стремились ее осчастливить.

Декабристы породили в сердце верховной власти недобрые семена подозрения к служивому дворянству, а в сердцах интеллектуалов соблазн революционного противостояния этой верховной власти.

Яд декабризма давал о себе знать уже в царствование Николая I. Мятеж 14 декабря еще больше расколол русское общество, еще больше углубил в нем противоречия и крайности, породив так называемый спор «западников» и «славянофилов». И те, и другие, вместо действенных поисков выхода из духовного раскола, вместо поисков точек соприкосновения, своими крайностями еще больше этот раскол увеличивали, давая врагам России прекрасную возможность действий. «Западники» все больше склонялись к русофобии, «славянофилы»" - к европофобии. Фобия, как любая ненависть, не могла давать позитивного начала и, по существу, мешала верховной власти. Трагизм этой ситуации заключался еще и в том, что и среди «западников», и среди «славянофилов» было большое количество не просто талантливых, но и блестящих людей, которые могли бы сделать много добра своей стране и своему государю.

Конечно, «западничество», в своем преклонении перед Западом и уничижительной критики всего русского, представляло собой большую опасность для русского государства чем «славянофилы», именно в силу заразительного соблазна их идеологии, которая, ниспровергая вековые авторитеты, делала революционное изменение действительности оправданным. Так один из столпов «западничества» П. Я. Чаадаев считал, что «вся наша история представляет собой лишь последовательную смену варварства, грубого суеверия и невежества и унизительного владычества завоевателей, следы которого неизгладимы и до сих пор. Уединившись в своих пустынях, мы не тронулись с места, тогда как западное христианство величественно шло по пути, начертанному его Божественным Основателем». Чаадаев горячо защищал католицизм и папство, как олицетворение единства Европы. Кумиром для него был Петр Великий, так как он, по мнению Чаадаева, хотел ввести Россию в общеевропейскую семью.

Другой западник В.Г. Белинский называл русскую православную церковь: «опорой кнута и угодницей деспотизма». «Что вы нашли общего между Христом и какой-нибудь, а тем более православной церковью?», — вопрошал он Гоголя.[10] И продолжал: «Поп на Руси для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства».

Неприятие России приводила в стан «западников» людей, которые собственно «западниками» не являлись, но которых объединяла с ними ненависть к верховной власти. При этом, все они забывали, что их возможность творить и негодовать против власти, почти всегда обеспечивалась этой самой властью. История не знает, наверное, примера большей неблагодарности, чем та, которая была проявлена русской интеллектуальной элитой по отношению к русской монархии. Дело порой доходило до личной моральной нечистоплотности. Так, знаменитый «кобзарь» Т.Г. Шевченко, был выкуплен из крепостной зависимости на деньги от благотворительной лотереи проводимой Императором Николаем Павловичем. Шевченко был не только выкуплен из крепостной зависимости, но и поступил в Академию Художеств. Через 6 лет Шевченко в поэме «Сон» по-своему «отблагодарил» Царя, изобразив его бьющим безо всякого повода по морде своих вельмож, а Императрицу Александру Федоровну, больную чахоткой, «кобзарь» называл «высохшим опенком».[11]

Большой вклад в раскол русского общества внесли, привнесенные с Запада, идеи социализма. Развитие капитализма в России сопровождалось с одной стороны ростом экономики, с другой рождением пролетариата, чьи условия жизни и труда первоначально были суровы. Собственно говоря эти условия были в то время не лучше и в Западной Европе. Но русское общество было всегда более совестливым чем западное и гораздо острее переживало всякую несправедливость. Первоначальный этап развития капитализма в России, привел часть русского мыслящего общества к идее построения идеального общества, минуя «язву капитализма». Идеи социализма быстро находили себе сторонников, именно в России, так как внешне соответствовали христианским представлениям о справедливости. Общество где нет ни бедных, ни богатых, где все кормятся своим трудом, где труд обобществлен, где нет частной собственности — казалось вполне досягаемым идеалом. Венцом этих мечтаний стал роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?». Тяжеловесный с литературной точки зрения, роман имел огромную популярность именно в силу своей идеи социальной справедливости, поданной, для русского читателя, с неизвестной ему до селе новизной. Конечно, эта новизна была относительной, а сами идеи Чернышевского представляли собой компиляцию идей западных утопистов Кампанеллы, Фурье и Оуэна, но представленные Чернышевским в «снах Веры Павловны», эти идеи стали понятны и увлекательны для многих русских искателей справедливости, именно, опять-таки, из-за подражания Евангелию. Но это подражание было лишь внешним. Если мы вглядимся повнимательней в то справедливое общество, о котором нам рассказывают коммунисты-утописты и Чернышевский, то мы увидим мертвящую сущность псевдохристианства. Люди в этом обществе подобны зомби, в их жизни нет ни любви, ни радости, ни борьбы с трудностями. Все подчинено общему благу, и каждый человек в отдельности есть ничто. В этом обществе нет ни Бога, ни религии: они — преодолены. За всем обществом социализма стоит великая человеческая гордыня, безумная идея построения Царства Божия на земле. Естественно, что во всех этих мечтах реальной России не было места. Социалисты собирались путем революции перенести эту «отсталую и темную» страну в светлый социалистический рай, отбросив при этом все, что считалось ими пережитками прошлого и что, на самом деле, составляло душу русского народа. Таким образом, западничество вскормило в своих недрах новое направление антирусской идеологии: идеологии социальной революции, социалистического общества и воинствующего атеизма. Обличая эту идеологию Ф.М. Достоевский писал: «Эти люди тщеславятся (..), что они атеисты! Но Боже мой: деизм дал нам Христа, то есть до того высокое представление человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это идеал человечества вековечный! А что же они-то, Тургеневы, Герцены, Утины, Чернышевские, нам представили? Вместо высочайшей красоты Божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно: на что они надеются и кто за ними пойдет? (..) Все, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру».[12]

Западничество, с его русофобией, породило так называемый «нигилизм». Колоссальное влияние на него оказал известный анархист М. А Бакунин. Выходец из старинного дворянского рода, Бакунин призывал «Русь к топору», говорил, что союзником революционера является уголовный элемент, живя за границей сошелся со злейшими врагами России, пытался устраивать анархические революции в странах Европы. Бакунин был одним из первых русских популяризаторов антиморали, популяризаторов сатаны. Бакунин, совместно со своим поклонником С.Г. Нечаевым, составил так называемый «Катехизис революционера», который стал руководством к действию для сотен нигилистов.*

«В этой революции, — говорилось в „Катехизисе“, — нам придется разбудить дьявола, чтобы возбудить самые низкие страсти. Революционер — человек обреченный. Все нежные чувства родства, любви, дружбы, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в революционере. Он не революционер, если ему чего-либо жалко в этом мире. Он знает только одну науку — науку разрушения. Он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционным делом, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью его полезности в деле всеразрушительной практической революции. Революционер не должен останавливаться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащему к этому миру. Все и вся должны быть ему ненавистны. Все это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий: первая категория неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен список таких осужденных, по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих».[13]

В своей работе «Принципы революции» Бакунин продолжал: «Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что форма, в которой должна проявляться эта деятельность, — яд, кинжал, петля и тому подобное. Революция благословляет все в равной мере».[14]

Бакунина, чье выступление Достоевский слышал в Женеве, писатель охарактеризовал так: «Бакунин — старый, гнилой мешок бредней. Ему легко детей хоть в нужнике топить».

Реформы Императора Александра II дали возможность включиться в политическую жизнь простонародью, так называемым «разночинцам». Если раньше высшие круги во основном философствовали о переделе жизни, то разночинцы приступили к осуществлению этого передела. «Нигилизм» стал еще большим углублением раскола русского общества, еще более непримиримой идеологией. Если декабристские и «западнические» круги хотя бы на словах говорили о Христе и христианстве, то в идеологии «нигилистов» мы уже видим черты «воинственного безбожия». В православной России появляются организации «Ад» нигилиста Н.А. Ишутина, «Народная расправа» С.Г. Нечаева, «Черный передел», общество Н.В. Чайковского, наконец, «Земля и Воля». К.Н. Леонтьев пишет, что в революционном кружке Петрашевского «задуман был безбожный и кровавый переворот. После неудачи глупого заговора этого, когда по милости Императора Николая заговорщики были не казнены, а только все сосланы в Сибирь — рассказывали, будто бы эти молодые люди ненавидели не только Царскую власть и сословный строй в России, но и религию до того, что приобрели плащаницу и рубили ее на куски; а про Петрашевского говорили знавшие его лично люди, что он нарочно часто проходил мимо тех лавок, где на столиках стояли выставленные для продажи иконы, и нарочно же задевал их длинным воротником шинели, чтобы они падали на землю».[15]

Чайковский назвал свой кружок «Орден рыцарей», который по своей организации был похож на секту. Сам Чайковский посещал сектантов и даже стал членом секты, провозгласившей своей целью создание «богочеловечества». «Как подобало такой цели, — пишет британский историк Дж. Хоскинг, — движение носило характер воинственной религии. Берви-Флеровский, социолог, работы которого пользовались популярностью среди радикалов, пришел к пониманию, что «успеха можно ожидать, только когда охвативший молодежь взрыв энтузиазма будет превращен в постоянное и неискоренимое чувство. Непрерывно думая об этом, я пришел к убеждению, что успех можно будет завоевать только одним путем — созданием новой религии».[16]

У Ишутина мы так же видим все признаки ордено-масонской структуры, где тайные цели меньшинства основываются на невежестве и фанатизме большинства. Так, Ишутин создал «Организацию», на собраниях которых молодежь читала Новый Завет и историю русских сект. Большинство не знало, что в недрах организации существует тайное подразделение «Ад», единственной целью которого было убийство государственных чиновников.

Опасность для России, исходившая от этих организаций, шла по возрастающей. «Ад», например, был, в организационном плане, собранием демагогов с нездоровой психикой. Сама организация опасности для власти не представляла. Но огромную опасность представлял дух царивший на «адских» собраниях. Так, на одном из них обсуждался план финансирования террористических актов. Один из участников собрания, отец у которого имел богатое имение, предложил убить своего отца, чтобы наследовать имение, само имение продать, а деньги потратить на дело революции. Организация, в которую входило около 200 человек, планировала цареубийство, но все эти планы так и оставались пустыми разговорами, ничего конкретно ишутинцами предпринято не было. Но вызванный ими к жизни Ад начал действовать сам по себе. 4 апреля 1866 года двоюродный брат Ишутина Д.В. Каракозов возле Летнего сада выстрелил в Императора Александра II, но промахнулся. Каракозов, болезненный молодой человек, с неуравновешенной психикой, страдающий страхом близкой смерти, так объяснял в написанной им перед покушением прокламацией, зачем он стрелял в Царя: «Братцы, долго меня мучила мысль, не давала покою, отчего любимый мною простой народ русский, которым держится вся Россия, так бедствует! Отчего рядом с нашим вечным тружеником, простым народом (..) живут люди, ничего не делающие: тунеядцы, дворяне, чиновничья орда и другие богатеи? Стали читать книги разные и много книг перечитал я о том, как люди жили в прежние старинные времена. И что же, братцы, я узнал?! Что цари и есть виновники настоящих наших бед».[17]

Вот она, эта характерная для революционеров примитивная прямота мышления, одноходовое решение сложнейших вопросов, нахождение виновных. Все это мы увидим и в революционерах 1905 года. Заметим также, что Каракозова подвигло на преступление чтение книг («много разных книг читал»). Без труда можно догадаться, что это были книги типа нечаевского «Катехизиса». На следствие Каракозов уверенно сказал, что посещал собрания «Ада» и на него произвели большое впечатление произносимые там речи.

Выстрел Каракозова, невиданный, вопиющий для России тех лет случай, вызвал потрясение в народе, но не у интеллигенции. В ее рядах Каракозова «старались понять», ему находили оправдание. Между тем, этот выстрел стал началом невиданной охоты террористов-убийц на Царя-Освободителя. Летели под откос царские поезда, взрывались бомбы в Зимнем дворце, свистели пули на Дворцовой площади, и все это время значительная часть русского общества сочувственно искала объяснения этим преступлениям.

На историческую арену России вышел новый тип человека: революционер-террорист. Представители этого типа Нечаев, Ишутин, Соловьев, Халтурин, Желябов, Кибальчич, Рысаков, Перовская и десятки других, делали все, чтобы вытравить из себя христианскую мораль, преодолеть в себе такие человеческие чувства как любовь, сострадание, милосердие, подчиняли свою жизнь одному — убийству во имя революции. «Чувство вины, крайнее упрощение, манихейство, наивная вера в книги, патетический призыв к народному одобрению — все это характерно для элиты, оторванной от своего народа, лишенной практического опыта, вскормленном на религиозном сектантстве и постоянно колеблющейся между перспективой полного всемогущества и такого же полного бессилия», — пишет Дж. Хоскинг.[18]

Когда читаешь строки всевозможных революционных «катехизисов» и наставлений по правилам поведения боевиков после выполненного ими террористического акта, они должны были при себе пузырек с ядом, чтобы немедленно отравиться, пузырек серной кислоты, чтобы успеть облить себе ее лицо и текст прокламации к народу, то от них веет каким-то нечеловеческим сатанинским холодом. Нечто демоническое было и в руководителях террористов. Вот какое впечатление произвел на М.П. Негрескул, жену одного сторонника революции, Нечаев: «Вошел молодой человек, — вспоминала она, — представившийся мужу (я не расслышала фамилии), издали поклонился мне и сел на стул у окна, спиной к свету. Муж сел против него, и они стали разговаривать. Молодой человек мне показался некрасивым и неинтересным — сухощавый, широкоплечий, с коротко остриженными волосами, почти круглым лицом. Я села в стороне на диван, но так как разговор они вели вполголоса, из скромности взяла книгу и перестала обращать на него внимание. Через несколько времени муж вышел зачем-то из комнаты. Я опустила книгу, подняла глаза и встретилась с глазами незнакомца. Небольшие темные глаза смотрели на меня с таким выражением холодного изучения, с такой неумолимой властностью, что я почувствовала, что бледнею, не могу опустить век, и страх, животный страх охватил меня, как железными клещами. Никогда, ни раньше, ни после в своей жизни я не испытывала ничего подобного. Должно быть, вошел мой муж, потому что он отвел глаза и я овладела собой. Сколько времени он у нас пробыл, я не знаю. Я машинально перевертывала страницы и чувствовала себя слабой и разбитой. Когда он ушел, я спросила у мужа: кто это? — Нечаев. Ни разу я не говорила с этим необыкновенным человеком, видела всего три раза в жизни, почти мельком, но и теперь, через сорок лет, я помню его глаза, я понимаю, что люди могли рабски подчиняться ему».[19]

По своему цинизму, демагогии, кровожадной целеустремленности, фанатизму и железной воле — Нечаев во многом был предтечей Ленина. Недаром последний, почти не признававший авторитетов, с какой-то особенной восторженностью относился к Нечаеву. «Совершенно забывают, — говорил Ленин, — что Нечаев обладал особым талантом организатора, уменьем всюду устанавливать навыки конспиративной работы, умел свои мысли обличать в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятные на всю жизнь. Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос — «Кого же надо уничтожить из царствующего дома?», Нечаев дал точный ответ: «Всю большую ектинию». Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство так или иначе, по тем или иным причинам, бывало в церкви, и все знали, что на великой, на большой ектинии вспоминается весь царский Дом, все члены дома Романовых. Кого же уничтожить из них? — спросит себе самый простой читатель. — Да весь Дом Романовых — должен он был дать себе ответ. Ведь это просто до гениальности!«[20]

Ф.М. Достоевский одним из первых сумел рассмотреть в нечаевцах будущих большевиков, а в революционном движении антихристову сущность. «Бесы» — вот то точное и всеобъемлющее определение, каким писатель определил всякую революцию и всех революционеров. Но Достоевский не просто показал революционеров исчадием ада. Он с гениальной прозорливостью указал на опасность той раздвоенности сознания русского общества, той оторванности его от народа, которые и делают из русских людей террористов-убийц. В письме великому князю Александру Александровичу, будущему Императору Александру III, представляя вниманию цесаревича «Бесов», Достоевский писал: «Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего посвященного русского общества от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности (..) Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева».[21]

Духовное отступничество русской интеллигенции шло по возрастающей, и к концу XIX столетия она уже была откровенным врагом верховной власти. При этом в самой русской интеллигенции с полной силой проявлялся та самая раздвоенность сознания, о которой мы говорили выше. Леонтьев так раскрывал всю опасность космополитизма русской интеллигенции, ее бездумного преклонения перед западной Европой: «Интеллигенция русская стала слишком либеральна, т. е. пуста, отрицательная, беспринципна. Сверх того она мало национальная там, где следует быть национальной. Творчества у нее своего нет ни в чем; она только все учится спокон веку у всех и никого ничему своему научит не может, ибо у нее нет своей мысли, своя стиля, своего быта и окраски. Русская интеллигенция так создана, что она чем дальше, тем бесцветнее; чем дальше, тем сходнее с любой европейской интеллигенцией; она без разбора, как огромный и простодушный страус, глотает все камни, стекла побитые, обломки медных замков (лишь бы эти стекла и замки были западной фабрики)»

«Коренными чертами русской интеллигенции, — пишет С.В. Фомин, — были, с одной стороны, аскетизм и самоотречение (что позволило С.Л. Франку писать об интеллигенте: „Он сторонится реальности, бежит от мiра, живет вне подлинной исторической бытовой жизни, в мiре призраков, мечтаний и благочестивой веры“), с другой — атеизм, обусловленный „ложной мыслью, будто догматическое содержание христианства несогласимо с научным мiропониманием“ (Н.С. Лосский)»[22]

Эти два крайних и, внешне взаимоисключающих, свойства русской интеллигенции, иллюзорное богоискательство и воинствующий атеизм, приводили ее к оторванности от реальной жизни, к незнанию реальной России, к ложному ощущению себя как единственной части общества знающей, что «нужно народу», а отсюда к стремлению к насильственному перевороту в обществе.

Вместе с индивидуальным террором появляются организованные группы революционеров, вдохновленные новым модным учением — марксизмом. Основатель этого учения Карл Маркс был, безусловно, выдающимся экономистом. Его открытия прибавочной стоимости и исследования механизма капиталистического накопления интересны, оригинальны и в целом абсолютно верны. Но кроме экономических открытий Маркс занимался общественно-политической деятельностью, и вот она-то являла собой зловещую суть заявленного им учения. Марксизм представлял собой попытку создания новой религии, хотя на словах был крайне антирелигиозен. Диктатура пролетариата, коммунизм и прочее, были всего лишь камуфляжем, скрывающим настоящую сущность марксизма. Эту сущность Маркса не скрывали его поклонники и учителя: «Доктор Маркс, — писал один из них Моисей Гесс, — нанесет окончательный удар средневековой религии и философии. Маркс непременно прогонит Бога с Небес».[23] Эта мечта и лежала в основе духовной сути марксизма. Марксизм, с непоколебимой верой фанатизма, исторгал из себя догмы, в которые все его последователи обязаны были верить, даже если они были противоречивы и абсурдны. Марксизм заявлял, что его конечной целью является построение коммунизма. Но что будет потом, после построения социалистического и коммунистического обществ? На этот вопрос марксизм вместо ответа предлагал мифотворчество. Коммунизм, по Марксу, а еще больше по марксистам, это общество живущее по принципам «от каждого по способностям — каждому по потребностям». Это общество, в котором устранены все противоречия, где нет преступности, нет войн, нет эксплуатации человека человеком. Как же достичь такого общества? Нужно, самое главное, освободить труд, изменить производственные отношения между людьми, уничтожить эксплуатацию, для этого нужна мировая революция, ниспровержение всего старого, что мешает построению такого общества. Прежде всего должна быть уничтожена старая «буржуазная» мораль — религия, затем эксплуататорские классы, носители этой морали. Так будет достигнута первая ступень — социализм. Затем, в освобожденном от эксплуататоров обществе, по мере дальнейшего высвобождения духовных и физических сил человека, начнется построение коммунистического общества. Понятно, что все это является чистейшей неосуществимой утопией.

Но почему эта лживая утопия так захватила сотни тысяч далеко не глупых людей, а затем целые народы? Ответ на это мы видим в Священном Писании и трудах отцов церкви: «Чем объяснить тот колоссальный успех, который будет иметь Антихрист у людей. Какими средствами он будет пользоваться для достижения успеха? Апостол Павел обобщает этот успех в следующих словах: того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякую силою и знамениями и чудесными и ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения. И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи (2 Фес. 2, 9 — 11)«[24]

В России идеи марксизма привнесенные опять-таки с Запада и превращенные экзальтированными русскими «борцами за народное счастье» в новую религию, стали особенно развиваться в эпоху великих реформ, когда на исторической арене России появился пролетариат, в основном оторванное от своих корней вчерашнее крестьянство, чрезвычайно податливый различным влияниям. Марксизм в руках врагов стал самым мощным рычагом для разрушения Российской Империи. Уже Нечаев преклонялся перед Марксом. В 1872 году в России был издан первый том «Капитала». В 1883 году в Женеве русский революционер Г. В. Плеханов, бывший народник, основал первую русскую марксистскую организацию «Освобождение труда». В 1884 году в Петербурге возникла первая марксистская социал-демократическая группа под руководством Благоева. В конце 80-х начале 90-х годов появляются первые социал-демократические кружки среди рабочих (Федосеева в Казани, Бруснева в Петербурге и т. д.). Наконец, в 1895 году в Петербурге образуется «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» активным деятелем которого был В.И. Ульянов (Ленин).

Из русской литературы 60-х годов, пожалуй, только один Достоевский мужественно отстаивал русскую государственность, русскую христианскую душу. Но зато как убежденно, как мощно и глубоко он это делал! Увлекаясь в юности социалистическими идеями, даже посещая революционный кружок Петрашевского, Достоевский, пройдя через каторгу, преобразился. Он понял, что иго Христово и есть высшая и истинная свобода, и что никакая человеческая свобода, никакая свобода политическая, достигнутая мятежным революционным путем — не является истинной свободой, а лишь формой тяжкого духовного, а затем и социального закабаления. В России только неограниченный монарх — Помазанник Божий, который выше даже человеческого закона есть высшая форма политической свободы — вот вывод Достоевского. «Здесь я за границей, — писал писатель во время путешествия по Европе, — окончательно стал для России — совершенным монархистом».[25]

В этом своем убеждении Достоевский противостоял почти всей тогдашней отечественной литературе. Главным его «оппонентом», как сейчас бы выразились, был другой крупнейший русский писатель — Лев Толстой. В чем причина того, что оба писателя, имевшие, в общем, сопоставимую силу таланта, оказались на двух пограничных полюсах? Достоевский своим творчеством пытался уберечь Россию от революции, пытался доказать всю обреченность и пагубность современных ему крайних течений, всю безнравственность пассивной поддержки обществом этих течений, которая неминуемо грозит России духовной и социальной катастрофой. Его герои, и убийца Раскольников, и князь Мышкин, и Алеша Карамазов, разными, сложными путями, но все же идут к добру, идут к свету, идут ко Христу. Личность Толстого и его творчество представляют собой тонкую подмену истинного христианства, каким-то толстовским суррогатом. Толстой любит не истинного Христа, а им придуманного, им созданного, того псевдо-Христа, которому он служил. К.П. Победоносцев писал Толстому, в ответ на его письмо с просьбой сохранить жизнь убийцам Императора Александра II: «Прочитав Ваше письмо, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая, и что наш Христос — не ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления».[26]

При этом по отношению к истинному Христу и к Его учению, Толстой допускал тон пренебрежения (он говорил, что если бы во время беседы с посетителем ему бы сказали, что в приемной его дожидается Спаситель, то он бы, Толстой, заставил Его подождать пока он закончит беседу), дошедшее в романе «Воскресенье» до глумления над таинством евхаристии и над Животворящим Крестом.

Жена Толстого, Софья Андреевна в письме к Т.А. Кузьминской сообщала: «Левочка все работает, как он выражается, но увы! Он пишет какие-то религиозные рассуждения, читает и думает до головных болей, и все это, чтобы показать, как Церковь не сообразна с учением Евангелия. Едва ли в России найдется десяток человек, которые им будут интересоваться».[27]

В этом С.А. Толстая ошибалась. Идеями Толстого скоро окажутся охвачены не десятки, а сотни людей.

Уже в начале ХХ века русский монархист Н.А. Дурново писал об опасности толстовского учения: «Россия простила Иоанна Грозного, Петра I, бабьи царства, Бирона, Аракчеевщину, военные поселения, Севастополь, но она не может и не должна простить толстовщину и весь режим „народного просвещения“. Там работали страсти личности и минуты (..) О них можно и следует сказать „не ведали, что творили“, ибо расчет их не шел дальше их жизни и ее интересов. Но Толстой, подобно Игнатию Лойоле, задумал дело поколений, дело извращения в долгий срок, прочного, страшного совей длительностью, невозможностью врачевания зла, ибо, когда зло будет сознано, оно будет уже наследственным, а наследственность не может быть лечима».[28]

Возвращение к православию привело Достоевского к почитанию царской власти и примирению с ней, православной формой государственного правления, и наоборот, отрицание Толстым православия привело его к отрицанию самодержавия и, фактически, сделало его союзником антирусских сил. Поэтому в общественно-духовном аспекте Достоевский останется в истории, как великий провидец России, а Толстой, не смотря на все свои таланты, как «зеркало русской революции».*

Но если литература в середине и конце XIX века все больше склоняется во враждебной монархии лагерь, то в стане ее друзей появляется целый ряд мыслителей, которые находясь на православной основе, философско-исторически делают вывод о благотворной роли самодержавия в судьбах России. Более того, происходит первая попытка светской мысли осмыслить историю с христианской позиции. Наиболее выдающимися являлись И.С. Аксаков, К.Н. Леонтьев, К.П. Победоносцев, Л.А. Тихомиров. Аксаков предупреждал: «Окончательный удел христианского отрекшегося от Христа общества есть бунт или революция».

Обобщающим выводом русской православной монархической мысли могут служить слова Н.А. Дурново: «Единственный всеобъемлющий принцип спасения и личности и государства — это домостроительство по Христу и Его вековечным истинам».[29]

Приведенное выше краткое описание духовного состояния русского общества к моменту вступления на престол Николая II, убедительно свидетельствует, что в нем наблюдался колоссальный раскол, который привел к внтуриобщественному противостоянию. Русское общество больше не было едино в своем понимании добра и зла, блага и вреда. В обществе появились ростки иной морали, которая была враждебна традиционному православию и традиционной государственности. При этом, большая часть общества была настроена либерально, а наиболее радикальная часть — революционно. К началу царствования Императора Николая II общество горело желанием перемен и мало задумывалось об их последствиях. Власть же считала, что опасность исходит только от революционеров-одиночек, придавала недостаточное значение отступничеству общества и была не готова к тем крупнейшим потрясениям, которые обрушились на Россию в 1905 году.

_____________________________________________

[1] Смирнов А.Ф. Государственная Дума Российской Империи. 1906−1917. Историко-правовой очерк. М. «Книга-бизнес», 1998, с. 23.

[2] Лурье Ф.М. Указ. Соч., с. 11.

[3] Селянинов А. Тайная сила масонства. М. 2000, с. 142.

[4] Архимандрит Константин (Зайцев). Указ. Соч., с. 183−184.

[5] «Щербатово» (Марьино). Православный историко-краеведческий альманах. М., «Златограф», N 1, 2002, с. 94.

[6] «Щербатово», с. 98.

[7] «Наша Страна», N 13, 1952.

[8] Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. М. «Патриот» 1993, с. 62−64.

[9] Толь С.Д. Указ. Соч., с. 32.

[10] Белинский В.Г. Избранные сочинения. М. 1947, с. 615.

[11] Выскочков Л.В. Император Николай I. Человек и Государь. Издательство С.-Петербургского Университета. 2001, с. 573.

[12] Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Т. XVIII-XXX, издательство «Наука», Ленинградское отделение, Л. 1985, с. 210.

* Интересно, что текст «Катехизиса» был основан на текстах итальянских карбонариев, которые, в свою очередь, являлись текстами масонских клятв. Но это становится совершенно понятным, когда узнаешь, что Бакунин на вершине своей деятельности был возведен в одну из высших 32-ю степень франк-масонства.

[13] Лурье Ф.М. Созидатель разрушения. Петро-Риф 1994, с. 106.

[14] Истоки зла.(Тайна коммунизма). М. 2000, с. 15.

[15] Россия перед вторым пришествием. Т.2, с. 110.

[16] Хоскинг Дж. Россия: народ и империя. Смоленск «Русич», 2000, с. 363.

[17] Хоскинг Дж., Указ. Соч., с. 359−360.

[18] Хоскинг Дж. Указ. Соч., с. 360.

[19] Лурье Ф.М. Указ. Соч., с. 120−121.

[20] Бонч-Бруевич В.Д. В.И. Ленин о художественной литературе. Тридцать дней, 1934, N 1, с. 18.

[21] Александр III. Воспоминания. Дневники. Письма. СПб, Издательство «Пушкинского фонда», 2001, с. 79.

[22] ..И даны будут жене два крыла. Сборник к 50-летию Сергея Фомина. «Паломникъ» 2002, с. 12.

[23] Александр III. Воспоминания, с. 17.

[24] «Придет ли Антихрист?» М. «Отчий дом», М. 1999, с. 3−37.

[25] Достоевский Ф.М. Указ. Соч., т. 28, с. 281.

[26] Боханов А.Н. Император Александр III. М. «Русское Слово» 1998, с. 286.

[27] Лжеучения нашего времени. Сборник материалов из серии «Троицкий Благовестник» Свято -Троицкая Лавра, 1999, с. 139.

[28] Возрождение России, с. 13.

* Говоря об этом, автор не имеет ввиду великие художественные произведения Льва Толстого, которые навсегда останутся гордостью русской литературы.

[29] Возрождение России, с. 22.

http://www.ei1918.ru/russian_empire/raskol_russkogo_obshhestva.html