О самом существенном

В начале было Слово

«Писать дневник, или, по крайней мере,

делать от времени до времени заметки

о самом существенном, надо всем нам".

Александр Блок

1. ДЕНЬ РОДНОГО ЯЗЫКА

«Язык — проба духовных сил народа. У народа духовно бедного — язык бедный», — так писал Иван Шмелёв, носитель чистого и богатого русского языка, словно предвидя нынешнее оскудение, взаимосвязанное обеднение и осквернение языка и духовных сил.

21 февраля — Международный день родного языка, который не отмечается в многоязыкой России, подарившей миру великую литературу. Почему так? Мне кажется, что в этот день во всех школах, включая национальные и церковно-приходские, непременно должен пройти специальный урок или внеклассное торжество: «В начале было Слово» или «Ты один мне опора и надежда..». Литераторы, филологи, журналисты, которые не перешли на стёб, могут выступить в библиотеках, в клубах, а то и в трудовых коллективах, как говорили в старые добрые имена. Мне кажется, что тут есть и наша писательская лень и вина. Ну, а на государство, на всемогущее телевидение — надежды никакой.

Узнал, что канал «Культура» выделил в сетке время для вещания в Чеченской республике канала «Войнах». Его руководитель горячо делился планами: «Мы будем показывать, как жили наши предки, мы будем передавать народные песни и народные танцы. Это то, что сейчас — очень нужно!». В самой России преступности и террора — ничуть не меньше. Уверяю, что русскому народу тоже надо показывать, как жили славные предки, какие идеалы добра и красоты несут их песни и танцы. Выделите на это время! Ведь подобный канал, где демонстрировались бы лучшие культурные программы региональных студий, намеревались создать в рамках канала «Культура». Но — не прошло. А ведь душа радуется, когда приедешь, скажем, в Новгородскую область и смотришь канал «Славия», видишь, что живы народные традиции, что есть еще отголоски фольклора, что на многие события люди смотрят коренным русским взглядом, а не политиканским «Русским взглядом», который сменил на 3 канале «Русский дом».

В концепции и содержании канала «Культура» даже в Год языка ничего не поменялось: концертные залы — только бомондные, вернисажи — галерейные, писатели — из окружения Виктора Ерофеева, порядок слов — от Александра Николаева, все культурные революции — от Михаила Швыдкого. Мы не видим творцов из провинции, но и детей не тусовочной, а истинной, патриархальной Москвы — тоже нет! Помню, Вадим Ковда сказал мне, повстречав на лыжне в убитой Малеевке: «Слушай, с удивлением прочитал, что ты — коренной москвич, а я думал: откуда-нибудь из-под Вологды».

— Нет, из Замоскворечья. Почему ты удивляешься?

— Да уж больно ты Россию любишь.

Сказал и заскользил дальше, а я остался стоять в недоумении среди заснеженных подмосковных просторов: почему нельзя быть сыном Москвы и любить Россию? Мне хотелось крикнуть вдогонку: а поэт Пушкин и драматург Островский? Но он уже таял в сверкании зимнего дня. Через некоторое время узнал, что он съехал в Германию, прекрасно там устроился, а я остался московским литератором, тоскующим от отсутствия родного.

Праздную 21 февраля почти в одиночку, пишу, кричу в радиоэфире. Тщетно.

2. РУССКИЙ ВОПРОС

Мы стали свидетелями зарождения новой национальной идеи. Предыдущая, такая простая — рухнула. Помните, на парадной встрече с журналистами Путин — ещё президент отмахнулся от вечного русского вопроса: «Каждый человек должен жить комфортно — вот и национальная идея». Она показала полную ничтожность: кому сегодня комфортно, кто не пострадал от кризиса? Разве что его творцы да телеканал «Рен-ТВ», который командировал в Лондон ведущую «Недели» Максимовскую брать интервью у. министра Кудрина, а то ему в Москве, мол — некогда. Бред какой-то! В роскошных апартаментах он продолжился:

— Так что же будет с рублём и долларом?

— Это вопрос к Центральному банку.

— Вы знаете, какие откаты требуют банки за выделение кредитов предприятиям?

— Этим должны заниматься правоохранительные органы.

Глубоко.

Но я ведь не о дурости и наглости современного истеблишмента и ТВ, а о зарождении новой национальной идеи. Она, похоже, умещается в ещё более краткое высказывание того же Путина — уже премьера: «Прорвёмся!». Куда и во что? В ту же сверкающую бездну криминально-олигархического устройства, которое и капитализмом-то назвать нельзя?

На переломе ХХ века Николай Бердяев, который не принимал советский строй, но не видел ему альтернативы в капитализме, восторжествовавшем на Западе, мучительно искал третий путь и после Победы пишет в 1946 году книгу «Русская идея». В ней много поучительного и горького для сегодняшнего дня. Ну, взять хоть этот твёрдый вывод: «Русские моральные оценки определяются по отношению к человеку, а не к отвлечённым началам собственности, государства, не к отвлечённому добру». Теперь-то уж окончательно ясно, что человек, особенно беззащитный, как задушенные родителями дети во время безумных новогодних каникул, или немощный, как сгоревшие насельники Дома престарелых в Коми — ничто для власти. Свято для неё отношение к собственности, к «вертикали власти», к отвлеченному (украденному) добру в материальном смысле.

Так что же, к человеку будем прорываться или к прежнему безбожному устройству?

Мы отдали международному центру силы и зла (это не Белый дом с темнокожим Обамой) свои богатства, будущее экономики, но на безбрежных, страдающих пространствах остался Человек с русским вечным вопросом. Что, и его сдадим?

3. ПОЛЕ ЕДИНЕНИЯ

Критик Владимир Бондаренко, отвечая на вопрос «Литературной России», закончил свои рассуждения неожиданным пассажем: «Закончу я свой монолог на другой ноте: нужен ли сегодня Союз писателей вообще. Может, пришло время его упразднить?». Я понимаю настроения моего друга, обремененного творческими связями, обязательствами, известностью в литературных кругах, но решительно не соглашаюсь с ним. Есть совершенно необъяснимый мотив несогласия: ну, например, историческая память о том, что цеховые братства зародились ещё при феодализме, в средневековых городах. Любой образованный и честный учёный, политолог признает, что сегодняшнее правление вернуло феодальные черты, и уже хотя бы поэтому не стоит разрушать волшебную пьесу «Город мастеров».

Теперь два совершенно определённых соображения. Современное состояние культурной и литературной жизни таково, что общегосударственной программы, централизованного планирования и финансирования почти нет, единого культурного пространства силами электронных СМИ — не создано: они освещают одни междусобойчики, туксовки своих. Значит, любая организация, пусть общественная и несовершенная, является каким-то объединительным и привлекательно-авторитетным началом. Вот, скажем, был из политиканских соображений направлен в Кировскую область губернатором либерал и западник Никита Белых. В помощники он вызвал своих сторонников по «Союзу правых сил», включая Машу Гайдар. Хорошо, если, по анекдотическим слухам, она будет поднимать сельское хозяйство Вятского края. А ну как её на культурную ниву бросят? Значит, все писатели почвеннического направления могут забыть об административной и моральной поддержке. Союз писателей России тоже книгой или стипендией не поможет, но теплится в провинциальном писателе надежда, что кто-то его писания заметит, одобрит и поддержит. Распусти Союз — и последние иллюзии уйдут в московскую канализацию, как вешняя грязная вода.

Второй аспект — совершенно научный, философский. Выдающийся мыслитель Алексей Лосев, характеризуя главные черты всей русской философии, отмечал, что она воплощается обычно не абстрактными мыслителями, как на Западе, а широкими слоями русской интеллигенции: «Художественная литература является кладезем самобытной русской философии». Эту «живость» русской философии следует также «искать среди фельетонистов, литературных критиков и теоретиков отдельных партий». Ау, где они — честные и дерзкие? Но всё равно — существом данной интеллигентской русской философии, её главными чертами, по мнению учёного-узника лагерей, «являются: в учении о бытии — материализм, в учении о человеке — социализм, в учении о цели жизни — подвижничество и героизм ради будущих благ, в учении о познании — единство теории с практикой и практика (в широком смысле) как критерий истины».

Жестокость жизни развеяла иллюзии учёного, но эту теорию он не пересматривал и верил, что вот этот широкий слой творческих людей, исповедующих русскую философию, позволяет надеяться на лучшее будущее, представляет реальную духовную оппозицию крепостнической власти и обеспечивает единство теории и практики. Значит, люди, которые верят в справедливость и добро, в подвижничество, должны искать объединения. Выстоявший в невероятно трудных экономических и политических условиях Союз писателей России может стать для них боевым полигоном и общенациональным культурным полем.

4. «ПОСМОТРИМ ПРАВДЕ В ГЛАЗА…»

«Презрение к русским писателям нестерпимо..», — восклицал Пушкин в письме к другу Вяземскому.

Весна переполнена книжно-литературными праздниками. Так, 3 марта отмечается Всемирный день писателя, установленный по решению ЮНЕСКО. Он выбран не случайно: в этот день умер великий писатель Мигель де Сервантес Сааведр — создатель бессмертного «Дон Кихота», романа, который был признан Нобелевским институтом лучшим произведением всех времен и народов. Так же считал и Достоевский, который говорил: «На Страшном суде люди смогут оправдаться перед Господом Богом, предъявив одну эту книгу».

В день весеннего равновесия, 21 марта, празднуется Всемирный день поэзии, а 2 апреля, в день рождения Андерсена, отмечается Международный день детской книги. Когда-то все весенние каникулы проходили у нас под знаком Книжкиных именин. Помните, сколько новых изданий готовилось, сколько встреч с любимыми авторами проводилось! Автор лично несколько раз выступал на главном книжном празднике в мартовские каникулы в Колонном зале Дома Союзов. Где всё это? Теперь мы скатываемся на последние места среди стран с великой культурой именно по детскому и юношескому чтению, хотя и во всем мире читают сегодня меньше. Но такого спада, как в России, я не встречал нигде.

На VII съезде Ассоциации российских книгораспространителей его участники обратились с открытым письмом к главам субъектов Российской Федерации. Там есть, в частности, такие слова: «Россия серьезно отстает от многих государств мира по числу книг на душу населения. Если в большинстве стран Европы этот показатель составляет 10−12 книг, то у нас лишь около 5, а еще в 1991 году их было 11. Значительно отстаем мы от стран Евросоюза и по числу книжных магазинов, приходящихся на число жителей. За годы рыночных преобразований количество книготорговых предприятий в стране сократилось в 2 раза». Не секрет, что в прежние годы книжные магазины самой читающей страны располагались в центре городов, в лучших местах новых районов. Какие лакомые точки для бутиков и увеселительных заведений! Хищный рынок сметает эти очаги культуры и просвещения.

Взгляните на прилавки книжных магазинов, на всех этих вездесущих донцовых-марининых-устиновых, на лауреатов многочисленных премий от Нацбеста и Буккера до Большой премии в 3 миллиона. Ее первым лауреатом, задавшим низкую планку, стал телевизионщик Дмитрий Быков, который уже в экран не помещается, за книгу о Борисе Пастернаке в серии ЖЭЛ. На него поработал и сам Борис Леонидович, и авторитет горьковской серии, и редактор старой молодогвардейской школы, а безумные миллионы — только раскрученному поэту, хотя биографических книг такого уровня (а то и выше!) выходило в лучшие годы по нескольку в год — достаточно вспомнить «Александра Островского» Михаила Лобанова или «Дмитрия Донского» Юрия Лошица. Но теперь — рынок! Да притом почему-то нерусский рынок, как и все бывшие колхозные.

Вот внушили по ТВ, что самый лучший сегодня писатель — Улицкая, а самый мудрый — Толстая, и уже музыкант Дмитрий Маликов на вопрос интервьюера в «Литературке», отвечает: «Из нашей современной литературы мне нравится Татьяна Толстая и Людмила Улицкая. Их читаю с удовольствием». И это говорит выпускник консерватории! — страшно становится…

Может быть, именно поэтому даже в патриотической среде, даже среди одноплеменников и коллег-журналистов появилось какое-то пренебрежительное отношение к русским писателям: «А, писатели — кто их знает, кто их слышит и верит им?». Может быть, отчасти виноваты и сами писатели, доведшие свой творческий союз до раскола, до потери имущества и авторитета. Вот и Михаил Чванов, русский писатель из Башкирии, назвал свою книгу и с вызовом, и с глубоким смыслом: «Мы — русские?». Она попала мне в руки с запозданием: поклонник чвановских талантов и деяний Александр Егер — русский немец и патриот из Новороссийска принёс мне её в санаторий «Надежда», как самую заветную. В ней много справедливого, но с одним писательским посылом я резко не согласен.

«Смутное время тем хорошо, что все ставит на свои места. Давайте посмотрим правде в глаза, товарищи инженеры человеческих душ, нужны ли были стране 10 тысяч писателей, словно по дивизиям и полкам, разделенных на пишущих отдельно о рабочем классе, о трудовом крестьянстве, об ученых и врачах, разумеется, о пламенных революционерах… Я понимаю, что все мы в результате перестройки оказались без средств к существованию, но кто в этом виноват?». Далее Чванов столь же горячо утверждает, что, конечно, виновны сами писатели, которые поддались партийному плуту, что «в свое время оторвал нас от станка, от плуга, выполняя план по писателям, позвав нас в так называемые профессиональные литераторы. Но мы же сами любили повторять, что писательство — это не профессия. И есть жестокая справедливость времени, что нас не издают, не читают наших книг». Дальше вообще не хочу продолжать череду обвинений в духе перестроечных лет, с теми же упреками тогдашних критиканов-«демократов». Ну взять хоть этот: «А разве мы не сами виноваты в этом, что обесценили слово, оглядываясь на обкомы и райкомы партии, в большинстве своем писали закамуфлированные под художественную литературу агитки, видите ли, нам тоже хотелось хлеба с маслом, и читатели нам перестали верить».

Это просто неловко читать уже в новом тысячелетии, в веке информационных технологий, словесных войн и яростных противостояния идей, жестко выраженных и донесенных до мира, до каждого человека. «Наши средства массовой информации не испытывают особых трудностей в том, чтобы выдавать частные интересы за интересы всех разумных людей», — иронично сказал немецко-американский социолог и философ Герберт Маркузе. Не принимаешь запоздалые упрёки Чванова еще и потому, что русский человек вообще не любит, когда вот так — огульно, чохом, всем не по серьгам, а по мордасам: «в большинстве своем писали агитки». Почему? Михаил, с кем же ты общался, кого читал и уважал в глубинной России! Может, мне повезло, но из всех, с кем мне довелось сотрудничать и дружить (от Владимира Соколова до Валентина Устинова, от вологжанина Виктора Коротаева до Владимира Бондаренко) — никто не скатывался до лизоблюдства, наоборот — они писали так честно и ярко, что как раз творчеством противостояли диктату и официозу. Правда, мое тогдашнее окружение — в основном поэтическое, но, по иронии судьбы, именно официозные поэты, например, Андрей Дементьев или Римма Казакова, славившие советскую жизнь с комсомольским задором, потом прекрасно вписались в либеральный рынок и процветали ещё больше.

А возьмем прозаиков: как им было не оглядываться на райкомы и обкомы? Тот же Василий Белов работал в райкоме, но из впечатлений реальной жизни вынес «Привычное дело», написал о несгибаемом, но добитом сегодня крестьянстве, вспоминая классификацию Чванова, а Виктор Астафьев вообще, когда был приглашен в Вологду, въехал в квартиру первого секретаря обкома партии — тот понимал, кого приглашал на жительство. И всем писателям очень помогал — их, талантливых долгонько оставалось роковое число 13: только четырнадцатого примут, кто-то умирал или уезжал. Всего тринадцать, а о вологодской школе заговорили! Как тогда строго было с приемом новобранцев, как тщательно работала в самой Москве приемная комиссия! В ней профессионалы молодых по книгам судили, да и откуда мог знать, например, Александр Бологов, вызываемый из Пскова, какому парторгу прислуживает молодой писатель у тебя, Михаил, в Уфе?

Да, поразительный мы все-таки народ: ради правды-матки и красования — вот я каков, всех прищучил! — готовы потерять главное: чувство времени, память и уважение к другим. Мне еще и потому легко судить о профессионализме, что сам-то я, хоть и жил в Москве, выпускал книги, имел какие-то связи и способности, но всегда неустанно вкалывал, помимо «профессиональной литературы» — то на туристской работе (в отличие от Михаила, тоже рьяного путешественника, мое имя не занесено в энциклопедии как первооткрывателя, я путешествовал со школьниками и открывал им Россию), то на редакторской, то на преподавательской, то на журналистской. А вот как раз масляная судьба многих тогдашних профессионалов напрочь перечеркивает все чвановские обличения товарищей по перу. Например, упомянутая Толстая раскручивалась именно в то время, писала неплохие рассказы (в том числе об ученых и врачах), а сейчас — ничего не создавая, только хая по телевизору прошлое, ест хлеб и с маслом, и с икрой. Борис Васильев писал на военную тематику, был в первых рядах обласканных официозом, но ведь и сегодня он издает книгу за книгой. Что уж там говорить о тогдашнем молодом профессионале Василии Аксенове, который, кстати, писал и про пламенных революционеров для серии в «Политиздате», а сегодня он просто самый процветающий писатель: даже «Московскую сагу», которую не стали снимать в Голливуде, у нас в его юбилейный год запустили как телетягомотину. К чему я перечисляю все эти ясные вещи? К тому, что надо не прошлое — сложное, разное и памятное — через судьбу коллег обвинять, а яснее различать реалии, знать хотя бы, кому и за что — чисто конкретно, как сегодня говорят — предъявлять претензии. Сразу скажу: 10 упомянутых и зачем-то преувеличенных тысяч писателей на огромную (260 миллионов!), разноплеменную, высоко культурную страну — было даже мало. Тем более, например, что мой друг Магомет Сулаев, которого я переводил, работал главным эпидемиологическим врачом Чечено-Ингушетии. Теперь там две столицы, два президента, две армии и прорва руководителей, а вот осталась ли такая эпидемиология и поэзия? — сомневаюсь. В Румынии в те годы было 2 тысячи писателей на 20 миллионов населения, а в Исландии — 200 на неполный 1 миллион. Зачем такая прорва? — спрошу я у Чванова? Думаю, что Румыния в ХХ веке не хотела духовно зависеть от Австро-Венгрии, Германии, СССР, а Исландия — остаться самобытной страной Великобритании. Им были нужны хранители культуры и языка. По этим меркам в стране великой, но униженной литературы — России должно быть около 15 тысяч — в два раза больше писателей, чем сегодня. Но я, конечно, знаю, что за годы раздрая, политиканства и непонятных схваток каждый из противостоящих творческих союзов, а верней, лагерей — напринимал столько балласта и проходимцев, так опустил планку приема, что тут впору задуматься о другом феномене: книг-то покупают и читают куда меньше, чем во времена самой читающей страны, а количество непонятных и блатных членов — растет.

Но безумный парадокс — чисто внешний! Просто все упомянутые выше страны и государства имели свою идею, сверхзадачу, в том числе, и в области Слова. Вот это и производит отбор писателей. Везде — кроме нынешней России. Вернее, скажем так, если царит главный либеральный лозунг — свобода от всего и комфорт, обогащение, то как удивляться засилью коммерческого чтива? — государство-то берет одинаковый налог и с книги Ивана Ильина, и с очередного опуса Донцовой. Поэтому не количество писателей надо считать и припечатывать: сами виноваты — обслуживали, мол, подлаживались, а зреть в корень. И потом, разве все ныне процветающие упомянутые писатели — не обслуживают, не ложатся под голый рынок, олигархические структуры, высшие сферы? Книг о Путине уже больше, чем прижизненных панегириков о Сталине — о краеугольных трудах самого вождя не говорю: может, и хорошо, когда он сам ясно излагает и публикует свои мысли. Например, о языкознании. Какие? — можно потом обсуждать, осуждать хотя бы про себя. Но когда на суровом ветру идеологических схваток ХХI века пишутся книги и «философские» трактаты о том, какая же такая идеология скрыта за выступлениями Путина? — становится страшновато. Пустота, особенно в России, подлинных писателей — не рождает, но число их — растет. «Торг, везде торг, в литературе, в политике — торг о славе; торг о деньгах: а упрекают попов, что они «торгуют восковыми свечами..», — записал Василий Розанов в предреволюционную пору вековой давности.

Кстати, коли вспомнили о свечах, есть ярчайший пример связи идеи с плодами. Чванов, столько написавший о православии и сделавший для духовного блага — от восстановления храма на родине Сергея Аксакова до прославления всего его русско-башкирского рода, прекрасно видит, зайдя в любую церковную лавку: есть Вера, есть высшая идея, есть структура — и православная литература численно растет в это некнижное время, появляются даже новые духовные писатели (а уж им приходится оглядываться на такую традицию и цензуру!). Растет число и некоторых светских книг — тюремных, финансовых, карьерных, советующих, как пробиться и выжить. Не только потому, что обрела вторую жизнь горькая поговорка: от тюрьмы да сумы — не зарекайся (кстати, иностранцы ее не понимают), а потому что в обществе такая вот «русская идея», негласная высшая установка на торг. Так что, повторяю: пустота может родить — только бесов. Увы, не Достоевского, одного из самых идейных писателей мира.

http://www.voskres.ru/articles/bobrov.htm