Русская имперская культура как интегративная реальность

Империя в России и среди её ближайших соседей мыслилась и мыслится как некая идея, культура, дух, ощущение. Наверное, именно поэтому идея империи на этих землях никогда не умирала. Понимание империи в культурно-духовных категориях делает её обусловленной свыше, поэтому постоянно возрождаемой. Других пониманий империи в России практически не существовало. Например, из государственных деятелей дореволюционной России империю в чисто экономических категориях представлял, пожалуй, только граф С.Ю.Витте [10].

Империя была и остаётся актуальной для многих потому, что это не только огромное государство, но и своеобразная форма великой культуры. Все, кто жил в Российской империи или СССР, до сих пор погружены в пласт имперской культуры, порой даже не замечая этого [9]. Поскольку «имперские традиции и культура могут распространяться очень далеко от места происхождения, сохраняя при этом всю силу своего влияния» [7, с. 332], имперской культуре подражают соседи. Империя, пусть и не в государственной форме, продолжается за пределами своей официальной территории. То есть империя-культура несёт в себе некий общечеловеческий мессианский импульс, который распространяется по имперской периферии и выходит за имперские границы [3, с. 38].

Империя — «это культура в пассионарной (в том числе и агрессивной) стадии своего развития» [3, с. 32]. Пассионарность империи-культуры, распространяясь сначала на собственную периферию, а потом и за свои пределы, структурирует соседние культуры по своему образу, но не всегда унифицирует их. Здесь в качестве примера можно привести создание алфавитов бесписьменных народов России, которые базировались на кириллице, но для передачи звуков, отсутствующих в русском языке, разработчики использовали «модернизированные» кириллические знаки. Проявление имперской культуры среди соседей интегрирует регион в нечто единое целое. Таким, например, было огромное пространство православного (византийского) мира.

Империи не погибают полностью. После своей смерти они дают импульс имперскому строительству или своим осколкам, или странам, не включённым в границы империи, но попавшим под обаяние имперской культуры. В этом случае очень уместно вспомнить теорию «Москва — Третий Рим». Если в случае со «Вторым Римом» им стала часть «перворимской» империи, то «Третий Рим» появился на территории культурного влияния «Второго Рима». Таким образом, можно предположить, что интегративность имперской культуры существует не потому, что эта культура навязывается, а потому, что она, отвечая на некоторые пока непонятные для периферии вопросы, тем самым структурирует пространство вокруг себя, описывая его в имперских категориях.

Соседи империи также начинают рассматривать некоторые явления через призму категорий, предложенных империей. В конце концов, имперская терминология или принимается без критики, или подвергается жёсткому остракизму, который исходит из бытования «национальной» культуры страны-соседки. Однако в этом случае критике подвергаются имперские категории восприятия реальности, т. е. имперская культура не умирает, она становится объектом нападок и, тем самым, сохраняет своё существование в среде отрицающих её. Например, все заявления некоторых белорусских деятелей о «колониальном мышлении» тех, кто не признаёт некоторых национальных белорусских мифов, являются мышлением в категориях империи. Ведь колониальное мышление есть порождение империи, но и «национальное» мышление является также переживанием отрицания ценности империи. Оно появилось именно в имперской культуре как элемент дисбаланса. В этом отношении такое мышление, отрицающее имперское наследие и построенную на нём культуру, можно признать переживанием комплекса неполноценности. Да и делают такую культуру, в основном, культурные аутсайдеры империи-культуры, т. е. лица, которые в силу каких-то проблем не смогли найти себе место в имперской культуре [2, с. 45−50].

Пожалуй, ещё одним моментом интегративности имперской, в том числе и русской культуры является «тоска по империи». Империи-культуры остаются жить даже после своего исчезновения. Правда, в новой реальности новые интеллектуалы пытаются трансформировать их внешние признаки, чтобы новые культурные реальности оказались внешне не похожи на имперские. Элита молодых национальных, как их называют, государств не имеет опыта существования в неимперском пространстве, поэтому вынуждена повторять некоторые шаблоны имперского существования.

«Тоска по империи» наблюдалась и наблюдается как в бывших имперских центрах, так и на независимых перифериях. Сначала и те, и другие отрицают наследие империи, что вполне логично, — ведь механизм дал сбой и перестал существовать, поэтому от него нужно дистанцироваться, чтобы активность новых элит не ассоциировалась с неудачей или даже катастрофой. Однако позже призрак империи всё равно возникает. Это происходит или по причине усиления бывших осколков, которые становятся достаточно влиятельными политическими образованиями, или из-за неудачных проектов конструирования государства, при котором силу набирают соседи, использующие идеологию той империи, в которой все вместе когда-то жили. В этом случае «тоска по империи» государств-неудачников оборачивается поисками своего личного «золотого века», своей личной «империи», которую кто-то когда-то разрушил.

В первом случае, когда периферия усиливается и перенимает (а в некоторых случаях просто продолжает развивать) идеологию бывшего центра, происходит экспансия бывшей периферии под централизаторскими лозунгами. Например, Великое Княжество Литовское в первой половине XIV в. «собирало» русские земли, т. е. древнерусская периферия и территории за её пределами, до которых доходила русская культура, под лозунгами «сбора русских земель» пытались возвратить регион в границы, в которых действовал определённый культурный стереотип. Литовская Русь имела на собирание земель и моральное право: мать городов русских — Киев попал в сферу литовского влияния и в границы её территории. Однако это моральное право постепенно было утеряно и по причине переезда русского митрополита на Северо-Восток русской ойкумены, и по причине начала окатоличивания Литовской Руси. Тогда эстафету имперской активности Литовской Руси перехватила другая бывшая периферия — Русь Московская. Лозунг, использующийся Московской Русью, был тот же: «собирание русских земель». Проигравшая этот спор Литовская Русь снова стала периферией, только уже другой культуры — польской, католической.

Московская Русь представляла собой иной вариант развития империи, базирующийся не на территории (Киев находится у нас), а на духовности (православный митрополит находится у нас). Москва, как и Литва, интегрировала территории, не пытаясь, однако, их унифицировать. Только для Литовского Княжества такая политика себя не оправдала, а для Московского — пришлась в самый раз. Имперское строительство стало наиболее адекватным оформлением становления большого государства, распространения культуры имперского образца. Убеждение в мессианской роли России, вполне возможно, является тем необходимым элементом единства «русской цивилизации» (это словосочетание взято в кавычки, чтобы показать, что смысл понятия выходит за рамки этнического). Мессианство стало своеобразной сверхценностью, а «именно сверхценность обеспечивает единство культуры. цивилизации и её постоянную воспроизводимость» [4]. Всякая сверхценность должна иметь в своей основе нечто религиозное, то, что является не результатом логического «анатомирования» идеи, после которого исчезает всё сакральное, а способом переживания себя в идее и идеи в себе.

Современные российские политики, внешне декларируя свою приверженность западной модели развития, тем не менее, понимают «имперские корни» России. Например, В.В. Путин на одной из встреч с политологами заявил: «Мне бы очень хотелось, чтобы был такой объём прибывающих иммигрантов, при котором они могли бы ассимилироваться в России» [Цит. по: 6]. То есть Путин предложил иммигрантам принять, причём принять не поверхностно, некую сверхценность, которую он явно не описал. Это могли быть и культура, и ментальность, и идеология. Принятие империи проявляется на символическом уровне. Например, замена знамён воинских частей на новые образцы, которые являются подражанием военной символике Российской империи, — один из многих примеров.