 |
| Завтра | Владимир Бондаренко | 01.04.2009 |
Думаю, нынче — время Гоголя. Не потому, что страна с грехом пополам справляет 200-летие великого русского писателя. Это в 1937 году отмечали на самом деле народный юбилей со дня трагической гибели Пушкина. По сути, с того года и стал Александр Сергеевич воистину народным поэтом. Впрочем, и в 1952 году столетие со дня гибели Николая Васильевича отмечали куда более торжественно. Держу в руках журнал «Огонек», полностью посвященный памяти Гоголя. Не вижу подобного массового журнала, полностью посвященного юбилею Николая Васильевича сегодня. Несколько передач по телевидению, небольшие статьи в газетах. Никак не всенародный юбилей.
Но все-таки сейчас на дворе — время Гоголя! Потому что все его герои, весь его великий гротескный мир — торжествует свою победу. Празднуют Собакевичи и «кувшинные рыла», празднуют Хлестаковы и Плюшкины, празднуют казнокрады и коррупционеры, Городничие и Держиморды. Их время на дворе.
Время абсурда, время лицемерия, время лжецаревичей и виртуозов. Разве не абсурд, что почти одновременно прошел либеральный «круглый стол», посвященный юбилею Гоголя, который вела Наталья Иванова, где выступали и Андрей Немзер, и Вячеслав Пьецух, и Юрий Манн, но не допускались ни Проханов, ни Мамлеев, ни Бондаренко, ни гоголевед Игорь Виноградов. Другой «круглый стол», посвященный юбилею Гоголя, прошел в Киеве, и там собрались лишь незалэжные хлопцы, якие из Гоголя нынче делают щирого украинского националиста, переписывая даже «Тараса Бульбу». Отдельно свою оборону держат Игорь Золотусский и Савва Ямщиков.
Зашевелились и «гоголееды», превращающие Николая Васильевича в ярого католика. В свою очередь, в крайних русских кругах живо заговорили о нерусскости гоголевского гения. Сколько же Гоголей существует в современном литературном мире? Наталья Бондарчук показывает в своем фильме одного Гоголя, Игорь Золотусский в телепередачах — несколько иного, Юрий Манн рисует облик третьего.
Состоялся и русский православный «круглый стол» в славянском центре, ныне возглавляемом Александром Крутовым. Там собрались Николай Бурляев, Владимир Крупин, Сергей Небольсин, Валерий Ганичев, Виктор Гуминский, крупнейшие наши специалисты по Гоголю Игорь Виноградов, Владимир Воропаев. Дали слово и мне.
Мы не стали отвергать все предыдущие «круглые столы». Кроме клеветы и разных несуразностей, явного опошления и принижения образа Гоголя, все оценки его творчества лишь обогащали гоголевский мир.
Да, можно из Гоголя вывести и Франца Кафку (кстати, выросшего в славянском мире и хорошо знакомого с русской культурой), и обериутов, и раннего Булгакова, и даже Ильфа и Петрова. Можно сосредоточиться на раннем малороссийском фольклоре и романтических повестях, на мистике и даже чертовщине. Но это будут лишь осколки великого Гоголя. Гоголь сегодня осознанно разбивается на осколки. Так же, как разбивается на осколки и ценимая им единая Русская земля.
Всё в осколках: борьба за гоголевский музей, борьба за контроль над его изданиями. В телесериале «Тарас Бульба», о котором когда-то мечтал еще Сергей Бондарчук, и, наконец-то, отснятом нашим ведущим кинорежиссером Владимиром Бортко, играет и популярный московский актер Вдовиченков, знакомый всем по бандитским «Бригаде» и «Бумеру». Он откровенно заявил в интервью, что не понимает ни идеи, за которую гибнет Тарас Бульба, ни необходимости борьбы за родину. Просто вылитый Андрий, променявший родину на польскую красотку. Богдан Ступка, играющий самого Тараса Бульбу, уверяет, что играет украинского национального героя, что в те времена не было еще никакой России, а была некая киевская Руська с мягким знаком посредине…
Прекрасно, что Владимир Бортко соединил эти осколки разного Гоголя воедино. Но соединятся ли когда-нибудь осколки когда-то триединого русского народа?
Сам же Николай Гоголь писал, что русский язык должен стать литературным языком всех славянских народов. Вот и загадка, почему славянские народы сегодня скорее отрицают русский язык как язык, соединяющий их, и предпочитают соединяться посредством языка английского? Что за таинственное «андрийство» сидит частенько в душах наших народов? И станет ли когда-нибудь Киев вновь для нас братским городом, матерью всех городов русских?
А мне видится целостный, всех в себя вбирающий, по сути, имперский Николай Гоголь. И герои его, даже самые отъявленные уроды, открываются нам теми или иными человеческими душевными качествами, ибо Гоголь и в таких старался найти «идеал того, чего карикатурой стал урод» («Что такое губернаторша», 1846).
Можно искренне смеяться над ярчайшими гротескными гоголевскими образами. Но со смехом мы приходим к пониманию души человеческой. Ему, в силу гениальности и всеобъемности, явно не хватало одного обличительства или социальной сатиры, пародийности или неких юморесок. Конечно, можно прочитать и так, как читает нынче Гоголя Вячеслав Пьецух. Но его, как и любых ортодоксов и обвинителей, видевших в Гоголе лишь юмориста или пасквилянта, Николай Васильевич Гоголь сам же из своей дали опровергает: «Вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет „Мёртвых душ“.. Ключ от неё (тайны романа. — В.Б.) покаместь в душе у одного только автора..»
И ключ этот явно не в одном волшебстве русского языка, как считал Владимир Набоков: «Его произведения, как и всякая великая литература — это феномен языка, а не идей. На этом сверхвысоком уровне искусства литература, конечно, не занимается оплакиванием судьбы обездоленного человека или проклятьями в адрес власть имущих..» Впрочем, даже и сам Владимир Набоков не сводим (как бы он сам этого ни желал) к одному феномену языка. Ни социальность «Дара», ни чувственность «Лолиты», ни явная политичность «Других берегов» не дадут читателю увидеть в Набокове лишь тонкого стилиста.
О Николае Гоголе и говорить нечего. Он сам за себя говорит: «Да и как могло быть иначе, если духовное благородство есть уже свойственность почти всех наших писателей». А из духовного благородства естественно проистекает и склонность к «подвигам, предпринятым во глубине души», и надежда прежде всего найти в своей прозе ключ не к языку, а «к своей собственной душе, когда же её найдешь, тогда этим ключом отопрешь души всех..».
Найдя человеческое даже в уроде, далее он ищет в этом человеческом и проблески божественного, христианского понимания мира.
Этим поиском православного начала и в герое, и в уроде Николай Васильевич Гоголь показывает себя глубочайшим русским православным писателем, каких бы ярлыков ни навешивали на него со всех сторон.
По сути, он был русским имперским националистом всю жизнь: от «Вечеров..» до «Мёртвых душ», от «Тараса Бульбы» до «Шинели».
Впрочем, это дает нам всем и толику оптимизма. Если сегодня — гоголевское время, и весь наш русский мир — живые гоголевские типажи, то и в этих самых отъявленных уродцах может проснуться нечто христианское, человеческое, героическое, божественное. Осколки русского мира, как и осколки восприятия Гоголя, вновь соединятся в единое целое. Дожить бы!
