 |
| Радонеж | В. Горбатко | 28.03.2009 |
С прославленным летчиком-космонавтом, дважды Героем Советского Союза генерал-майором Виктором Васильевичем Горбатко мы познакомились на конференции общественных организаций Новосибирска, которую проводил Совет по общественным наградам Российской Федерации. Виктор Васильевич выступал на конференции в качестве председателя президиума Совета. <Впервые пожимаю руку космонавту!> — вырвалось у меня. Так началось наше знакомство.
— Скажите, Виктор Васильевич, как там, за порогом земного неба? Какое впечатление произвел на вас космос?
- Земля из космоса невероятно красивая. Она голубого цвета, поэтому ее называют <голубой планетой>. Невооруженным глазом хорошо видны горы, моря, пустыни и совсем не видно следов деятельности человека, к сожалению, не всегда созидательной. Но не менее красив и сам космос. Если находиться на орбите Земли, на теневой стороне планеты, то перед глазами раскрывается бесконечное величественное звездное небо. Картина настолько грандиозная — дух захватывает! А вот если смотреть в космос с дневной, освещенной Солнцем, стороны Земли, то зрелище, признаюсь, малопривлекательное. Я бы даже сказал невзрачное. Такое ощущение, что все пространство покрыто грязным туманом.
Звезд не видно, разве что различимы некоторые планеты…
— Мечтали ли вы стать космонавтом или же все произошло совершенно неожиданно для вас — как говорили тогда, <приказ партии и правительства>?
- О космосе я, конечно же, даже не помышлял, а вот летчиком, действительно, мечтал стать с детства. Я родился и вырос на Кубани. Во время Великой Отечественной войны некоторое время мы жили на оккупационной территории. И однажды увидел, как фашистский летчик расстреливал табун лошадей. На меня, ребенка, это произвело неизгладимое впечатление. С этот момента я окончательно утвердился в своем желании стать летчиком, чтобы защищать небо от врагов.
Кстати, отец Александр, моя мама была глубоко верующим православным человеком. Но покрестить смогла меня только во время войны, когда папа был на фронте. В противном случае он не допустил бы этого.
— Мир живет промыслом Божием, и каждый из нас, независимо от того, верит он в Бога или нет, находится под непрестанным действием Его Премудрости. Ваша мама покрестила вас и с этого момента получила возможность от Господа молиться о вас, как о рабе Божием.
- Возможно, по ее молитвам Господь и благосклонен ко мне. Я стал летчиком, космонавтом, трижды был в космосе, дружил с замечательными людьми…
…После окончания школы я учился в Павлоградской летной школе, затем в Батайском истребительном училище, после окончания которого меня направили в затерянный молдавский поселок — там никто и никогда не хотел служить. На карте даже населенного пункта не было — просто стоит отметка крестиком — и все!
Но я любил летать. Получал от работы невероятное удовлетворение. О космосе тогда и не думал, как, полагаю, не думали о космосе и мои будущие друзья космонавты. И даже в октябре 1957 года, когда был запущен первый искусственный спутник Земли и мы живо обсуждали это событие, никто не помышлял о том, чтобы полететь туда. Это казалось не реальным…
— Что же произошло потом?
- Два года спустя, в 1959 году, меня неожиданно вызывают к заместителю по политической части. Иду к нему, а сам перебираю в голове — что же я такое натворил, за что попал в немилость? Но вместо <взбучки> с меня неожиданно берут <подписку о неразглашении> и направляют в медпункт, где уже ждут полковой врач и незнакомый подполковник. Начали задавать вопросы, в частности спросили о планах на будущее. Я честно ответил, что хочу летать, а также мечтаю поступить в Монинскую академию. И тут меня спрашивают, а не хотел бы я летать на высоте 100 километров? Я растерялся, подумал, шутят. <На спутниках, что ли?>, — спрашиваю. И слышу серьезный ответ: <На спутниках>.
Через два месяца меня вызвали в Москву на медицинскую комиссию. Комиссия оказалось настолько жесткой, что многие не на шутку испугались: как бы у них не выявили каких-либо нарушений со здоровьем и не только отказали бы в новой работе, но и вовсе запретили летать. Были и такие, кто из-за этого вообще отказывались от медосмотра. Там же я познакомился с Юрой Гагариным: мы решили с ним держаться до последнего. Но так хотелось пройти медосмотр! Хотя понимали, что при таком серьезном отборе, наши шансы попасть в команду не такие уж и большие. Позже мы узнали, что из трех тысяч летчиков, комиссия отобрала только 300 или 400, а из них уже потом выбрали 20 человек — все из
истребительной авиации.
— Виктор Васильевич, первый раз вы полетели в космос в 1969 году. Почему через столько лет с момента зачисления в отряд космонавтов?
- Меня неоднократно включали то в один экипаж, то в другой, но, знаете, так уж бывает — трагическое стечение обстоятельств. В самый последний момент состав экипажа меняли, и нам не объясняли почему. Или, к примеру, был такой случай. Кардиографическое исследование показало, что у меня произошли незначительные нарушения в работе сердца. Это никак не сказывалось на состоянии здоровья, однако от подготовки к полету меня временно отстранили. Положили в госпиталь, стали разбираться, что к чему. Однако все органы и системы работали нормально — привязаться не к чему! Даже главный врач Советский Армии меня осматривал. Ничего! И только когда обследование пошло на второй круг, оториноларинголог обратил внимание на небные миндалины — на них были гнойнички. <Никому другому я бы не посоветовал удалять миндалины, так как это лечится, но вам – придется>, — сказал врач. Я так хотел в космос, что, не задумываясь, согласился на хирургическое вмешательство. Если есть хотя бы один шанс из тысячи, что это поможет, он должен быть использован. И ведь доктор оказался прав: после операции все кардиограммы показывали норму.
А когда формировали экипажи на <Союз-6>, <Союз-7> и <Союз-8> на парашютной тренировке я неудачно приземлился и сломал лодыжку. Обидно было очень, тем более что прыжков этих за последнее время я совершил уже более 120. Выручил командир отряда: он заверил врачей, что я обязательно поправлюсь, и меня включили в экипаж <Союза-7> в качестве инженера-исследователя. Так я начал тренироваться еще с загипсованной ногой.
— На <Союзе-7> был ваш первый полет? И, по-моему, именно в этом полете произошла какая-то неординарная ситуация?
- Да, я полетел в космос вместе с Анатолием Филипченко и Владиславом Волковым. Перед нами стояла задача состыковаться с <Союзом-8>. Но отказала система дальнего сближения. Попробовали было состыковаться вручную, но ничего не получилось. И слава Богу! Когда <Союз-8> прошел мимо нас, скорость его было такова, что при стыковке от нас ничего бы не осталось!
Неординарные ситуации возникали каждый раз. В 1977 году я полетел с Юрием Глазковым на станцию <Салют-5>. Сам по себе этот полет был очень напряженным, поскольку летели мы на <отравленную> станцию. До нас здесь были Борис Волынов и Виталий Жолобов. Они вдруг почувствовали себя плохо и их немедленно отозвали. Программа полета так и не была выполнена. После посадки пошли слухи, что воздух в станции якобы отравлен. А как еще можно было объяснить причину неожиданного ухудшения здоровья космонавтов? Только спустя время я понял, что у ребят тогда произошел психологический срыв. После этого происшествия на станцию полетели Вячеслав Зудов и Валерий
Рождественский, но они не смогли с ней состыковаться. Кроме того, они не запланировано сели в озеро Тенгиз. Словом, сплошные неудачи! И вот в такой нервной обстановке мы полетели в космос, чтобы, во-первых, произвести стыковку со станцией, во-вторых, проверить, не <отравленная> ли она, и если все хорошо, выполнить программу полета. Со станцией мы состыковались, хотя сделать это оказалось очень сложно. Сразу вышли из строя необходимые приборы. Пришлось стыковаться под визуальным контролем. Сказать, что напряжение было огромным — ничего не сказать. Как на расстоянии 70 метров от станции вдохнул, так выдохнул, когда только состыковались. Зато потом такое испытали облегчение. А ведь впереди было еще одно задание — проверить воздух в станции. Юра Глазков поплыл в станцию с индикаторными трубками, а я, находясь на корабле, начал принюхиваться, чтобы по запаху определить, нормальный воздух на станции или нет. Один раз вдохнул, второй — вроде бы ничего. Решился: поплыл в станцию, подплываю к Юре и говорю, чтобы он снимал спецпротивогаз. А потом и индикаторные трубки показали, что все хорошо.
Но на этом неприятности не закончились. Когда программа полета была завершена, и мы уже находились в спускаемом аппарате, нас вызывает Владимир Шаталов и, не объясняя причины, сообщает, что необходимо вернуться на станцию. Мы сразу начали строить различные предположения, в частности о неисправности корабля. Но оказалось, что в это время погода в Казахстане испортилась, и посадку перенесли на сутки.
Но и это еще не все! Когда приземлились, спусковой аппарат лег на бок и придавил ленточную антенну, не давая ей раскрыться. В результате, связь с нами пропала. Но мы этого сначала не знали, выбрались из аппарата и стали ждать. Час ждали, начали замерзать. Решили залезть обратно, а сил уже нет никаких. Я опустился на колени, чтобы помочь Юре, и увидел прижатую антенну. Распустил ее, связь была возобновлена и нас очень быстро нашли.
— А страшно не было? Космос все-таки!..
- Я все время думал о том, как выполнить поставленное перед нами задание. Было сильное волнение, иногда напряжение зашкаливало, но страха как такого… Нет, не было. Всегда верил, что все закончится благополучно. Вера дает определенный настрой, который определяет внутреннюю гармонию. Если ее не будет, то возможен психологический срыв — и тогда, считай, все пропало. И даже когда во время одного из полетов отключилась система ориентации корабля, не испугался. Хотя испугаться было отчего. Кислорода на корабле на тот момент хватило бы только на пять суток.
— Мама молилась о вас. Она ведь у вас верующий человек.
- Я всегда знал, что мама за меня молится. Думаю, что ее молитвы уберегли меня от беды. Да и мы сами, хоть и не относили себя к верующим, но часто говорили коллегам, провожая их в космос: <Бог в помощь!>
— Скажите, космонавты берут с собой в космос иконы?
- Когда летал я — нет, конечно. Потом стали брать. Алексей Леонов рассказывал, что собственноручно передал маленькую металлическую иконку Божией Матери, которую ему подарил батюшка, своим друзья, отправляющимся на орбитальную станцию. Слышал также, что в 2005 году грузовой корабль «Прогресс-М-54» доставил на международную космическую станцию список чудотворной иконы Валаамской Божией Матери. Наконец, в этом году космонавты передали в часовню микрорайона <Байконур> в Чебоксарах икону святого Георгия Победоносца, которая тоже побывала в космосе.
— Не могу не задать вопрос, касающийся специальной подготовки космонавтов. Ведь при полете в космос и возвращении на Землю космонавты, наверное, подвергаются страшным перегрузкам? Да и после невесомости наверняка они испытывают неприятные ощущения.
- Сейчас проводятся специальные тренировки, существуют специфические медикаменты. На эту проблему обращают очень серьезное внимание. Раньше такого не было. Хотя соответствующая подготовка, конечно, проводилась. Вы не затронули еще одну тему — вхождение в невесомость. Тем, у кого вестибулярный аппарат от природы был, как мы говорим, <тупой>, тот быстро привыкал к невесомости. Но многие из нас входили в невесомость с большим трудом.
Перегрузка во время старта корабля для летчиков-истребителей, скажем так, штатная. При спуске аппарата вниз она может повышаться до 8g. Это уже весьма ощутимо. Пиковую перегрузку из-за проблемы ориентации спускового аппарата в свое время испытали Василий Лазарев и Олег Макаров. Она достигла 20 g. Конечно, перенести ее могли только подготовленные люди. И то потом были серьезные проблемы со здоровьем.
Серьезной нагрузкой для человеческого организма является длительность полета. Почти двадцать суток провели в космосе Андриан Николаев и Виталий Севастьянов. В невесомости кровь приливает к голове, что само по себе уже не очень хорошо. Лица становятся <квадратными> и пунцовыми. И чем дольше это длится, тем хуже. После выполнения программы, состояние здоровья Виталия и Андриана было тяжелым. Мне тоже пришлось однажды пробыть в космосе 18 суток, но я был на станции, где пространства больше, соответственно больше возможностей для движения. Виталий и Андриан летали в корабле и были значительно стеснены в движении, что не лучшим образом сказалось на их здоровье.
Помню, что после первого полета сам идти я не мог. Такое ощущение, будто на плечах у меня сидят два человека, а земля все время уходит из-под ног. А когда ложишься, то на грудь такая тяжесть наваливается, что дышать становится невозможно и кажется, что сейчас куда-то провалишься. Однажды проснулся ночью, и настолько явно ощущаю, что мое тело провалилось, что невольно повернул голову, чтобы посмотреть — насколько глубоко! После второго полета привыкнуть к земному притяжению было легче, хотя он длился значительно дольше. Но даже спустя время, когда казалось, что организм уже адаптировался, все равно проблемы оставались. К примеру, я всегда любил теннис, много играл, был даже чемпионом Звездного городка. Но после полета, при первой игре, не мог попасть по мячу.
— Вас ведь готовили к высадке на лунный грунт после американцев?
- Да, существовала так называемая <лунная программа>. Предполагалось выйти на орбиту луны, одного человека оставить в корабле, а другого на спускаемом аппарате опустить на поверхность Луны. После чего, космонавт должен был выйти на грунт. Мы начали интенсивно тренироваться. Но потом программу закрыли. Предположительно из-за того, что согласно расчетной траектории движения корабля посадка на Землю должна была произойти в одном из районов Индийского океана. При желании, наверное, можно было справиться с этой задачей, но, по-видимому, руководство решило не рисковать.
— Не так давно стали распространяться слухи о том, что американцы якобы не были на Луне, а вся их документальная съемка высадки астронавтов из США на лунный грунт создавались на Земле.
- Не нужно серьезно относиться к подобного рода заявлениям. Американцы были на Луне. В противном случае мы бы об этом знали и немедленно бы разоблачили все их замыслы. У нас ведь были очень мощные обсерватории, оборудованные специальными приборами наблюдения, позволяющими отслеживать все происходящее в космосе. И потом вспомните, как у нас работал КГБ! Наши контрразведчики ни за что бы ни упустили очередной возможности обличить американцев во лжи!
— У вас ведь еще был и третий полет в космос?
- После второго полета жена заявила: <Больше не полетишь!> Вскоре я уехал с группой ученых в Польшу. Приезжаю, и меня вызывает Шаталов: <Что-то ты долго гуляешь! Полетишь с нашим коллегой из ГДР! Готовься!> Но тот полет с Кельнером так и не состоялся — полетели Валерий Быковский с Йеном. А я полетел позже с замечательным вьетнамским военным летчиком Фам Туаном. Это был мой третий полет, и второй — в качестве командира экипажа. Потом уже не летал. Раньше три полета — это был максимум.
— В космосе никогда не скучали о Земле?
- Когда смотришь на Землю из космоса, очень хочется вернуться. Поэтому радость возвращения на Землю присутствует всегда. Помню, каким счастьем светилось лицо Фам Туана, когда мы приземлились. До этого он даже улыбался редко, всегда был сосредоточен, крайне внимателен, сдержан. А здесь столько открытой, прямо-таки детской радости! И все мы по возвращении переполняемся этим чувством.
— В завершении нашего разговора я хотел бы спросить вас о Гагарине. Существуют масса воспоминаний о нем. Но все-таки хотелось бы услышать о Гагарине, как говорится, из первых уст. Вы ведь его хорошо знали.
- Через полтора года уже исполниться 50 лет со дня того знаменательного полета Юрия Гагарина. Шутка ли сказать: ПЕРВЫЙ человек в космосе! До тех пор, пока Юра не вернулся оттуда, никто не мог сказать наверняка, сможет человек жить и работать в невесомости, или нет. Юра доказал — сможет. Бог принял человека! Гагарин отлично знал, на что идет, какой это риск, чем это может закончиться, но не пошел на попятную. Очень смелый человек. И порядочный. Наверное, идеальных людей не бывает, но я не могу припомнить ничего такого…. Обычно слава портит людей, тем более ТАКАЯ, а здесь ничего подобного не произошло. Я был свидетелем этого! Честно скажу: он был не просто прекрасным летчиком и хорошим товарищем, он был настоящим сыном своего Отечества. Это так много значит. Побольше бы нам таких людей.
Протоирей Александр Новопашин
