 |
| Храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне | 28.03.2009 |
Так называется недавно вышедшая книга архимандрита Виктора Мамонтова. Сам автор в кратчайшем предисловии говорит о ней так: «Мои духовные друзья приняли решение издать одной книгой уже опубликованные мои доклады, статьи, заметки, воспоминания. Сердечно благодарю их за такое начинание и благословляю это издание».
«Мои духовные друзья…» Сразу слышишь этот негромкий, ласковый голос человека, который никогда не торопится. Люди едут в небольшой латвийский городок к этому человеку, едут, чтобы встретиться друг с другом. Сам он уже давно и серьезно болен, потому не так доступен, как бывал прежде, может быть, потому и звучит теперь его слово в основном с книжных страниц.
Это не первая книга о. Виктора. Выходили его воспоминания о духовных предшественниках и учителях («Сердце пустыни», материалы книги вошли в новый сборник). Выходило введение в христианскую жизнь под названием «Таинство жизни». Есть и книга о воспитании «Таинство детства».
Да, мы привыкли говорить о семи церковных таинствах, а у о. Виктора таинством становится буквально всё. Вот заголовки статей из этого сборника: «Таинство свободы», «Таинство миротворения», «Тайна умаления». Там, в глубине человеческой души вырастает нечто такое, что невозможно описать и определить самыми точными словами, можно только удивиться этому, порадоваться, соучаствовать.
Другое ключевое слово этой книги — общение. Вот еще статьи: «Личность как диалог», «Молитва как диалог», и, разумеется, «Таинство общения». Потому что для о. Виктора индивидуального христианства не бывает: оно возможно только в общине.
А ведь общинности у нас как раз по большей части и нет совсем, и по приказу сверху ее не введешь. Она может прорастать снизу, кровью и потом… Вот представим себе: приезжает в 1982-м году священник на приход в маленьком латвийском городке. Храм — это просто большая изба с куполом (строился как домик для священника), внутри крашеные краской стены, типографские иконы. Снаружи — советская власть. Прихожане — обычные люди, привыкшие к службам по выходным, стандартным проповедям, размеренному и необременительному церковному быту.
Я не знаю, как он это сделал и какой ценой ему это далось, человеку, неспособному повысить голос или вообще вступить с кем-то в спор. Но удалось. Сейчас в храме нет ничего магазинного, искусственного, разукрашенного под позолоту: только строгие бревна стен и резные дощечки купола, затейливая чугунная ковка дверных засовов и оконных решеток, восковые свечи, иконы настоящего письма. И служба такая же: строго уставная, и вместе с тем удивительно живая. Ничего искусственного, никакого места для простых наблюдателей. Пришедшего в храм в первый раз человека могут сразу позвать к аналою, дать ему что-нибудь почитать, и не страшно, если он с непривычки ляпнет: «Господи, помилуй сорок раз!». Его поправят, главное, чтобы он был соучастником службы, а не ее посетителем. Проповедь может произносить мирянин, ровно по той же причине. И после службы о. Виктор может поставить на амвон ребенка-дошкольника, чтобы он рассказал всем о чем-то, что для него важно. И, действительно, порой устами младенца глаголет сами знаете Кто!
Там летом даже международные детские лагеря бывают, при этом храме. Каково это: строгий постник и молитвенник — а вокруг него бегают малыши, и совершенно ему не мешают? Вот уж действительно тайна! Вообще, кажется мне, что отношение в храме к детям и есть важнейший показатель той самой общинности. Если строгие дяди и тети не просто терпят ребятишек, пока они им не мешают, но стараются найти для них свое место, готовы отказаться от части своего «молитвенного комфорта» ради будущего своей общины — значит, это действительно похоже на общину.
Люди приезжают к о. Виктору, переполненные вопросами, недоумениями, сомнениями — и окунаются в эту атмосферу. Он не говорит ничего особенного, никаких великих прозрений, пророческих возвещений. Просто живет, как умеет, и дает высказаться другим. И так возникает пространство доверия и общения: после службы, когда проповедовал не о. Виктор, а один из мирян, к тому мирянину подошла женщина и сказала: «надо же, я сюда приехала как раз с тем вопросом, на который вы и ответили!»
А после литургии — общая трапеза. Не только для клира и избранных мирян, как это бывает обычно, а вообще для всех. Мало места в трапезной? Столы накрываются во дворе, и о. Виктор берет себе кусок последним, говорит тише, позже и короче остальных.
Вот что такое настоящее старчество, по-моему: это когда людей старец собирает в Церкви, а не на пороге своей кельи, когда обращает их взоры ко Христу и друг ко другу, а не к себе лично. Кстати, и в статьях он постоянно приводит высказывания своих прихожан, например, Яниса Калниньша из Риги — высокого, рассудительного латыша, открывшего для себя Православие.
Я давно уже не был у о. Виктора, не знаю точно, как там сейчас. Он серьезно болен, и уже не может, как прежде, начинать субботнюю утреню в 6 утра, заканчивать литургию далеко за полдень и еще общаться почти до самой субботней вечерни со всеми, кто только пожелает его выслушать. Но, говорят, люди сами поддерживают его традицию, служат в храме, когда он не в силах, мирянским чином. Главное, стараются сохранить эту атмосферу молитвенного общения и доверия. Она ведь тоже не с о. Виктора началась — сам он учился у отцов Тавриона (Батозского), Косьмы (Смирнова), Серафима (Тяпочкина), воспоминаниями о которых открывается эта книга. Были и у них, в свою очередь, учителя и старшие духовные друзья (какое точное слово!), и так далее, вглубь времен, вплоть до тех галилейских рыбаков, что пошли за Спасителем две тысячи лет назад. Это и называется словом «апостольское преемство».
Впрочем, в книге речь идет не только о монахах. Здесь есть воспоминания об Анастасии Цветаевой, крестной матери о. Виктора, о певице Анне Герман, о других людях этого мира, казалось бы, не вполне церковных в обыденном смысле этого слова. Но для о. Виктора каждый человек — это путь к Богу. Каждый, а не только тот, кто выглядит «своим», да и нет для него этого деления на «своих» и «чужих». Да и трудно было бы так делить в маленьком городке, где чуть больше половины жителей считают себя католиками, чуть меньше половины — православными, а до Второй мировой была еще и третья часть — евреи. Сегодня живут там латыши, русские и латгалы (которые нам кажутся латышами, но сами они больше похожи на литовцев). Относятся друг ко другу безо всяких громких заявлений с уважением и вниманием, и часть статей о. Виктора печаталась в местной латышской газете.
Где только не живут прихожане о. Виктора… И в том самом городке, где стоит храм, и в других городах Латвии, и в Москве, и в Питере, и в Европе, и в Америке есть те, кто называет себя его прихожанами. Ну и что, что его храм далеко? Зато настоящий.
Сегодня нам даны в основном его книги. Я не уверен, что действительно так уж необходимо часто туда ездить, тревожить больного человека. Другое дело, что просто необходимо хотя бы раз это увидеть, ведь написать о христианстве хорошо и правильно может практически кто угодно (ну вот я, например), а сделать всё это своей жизнью и поделиться этой жизнью с другими — это уже особое искусство.
Ну вот, начал с книги, а пишу о человеке. Впрочем, это и правильно. И все-таки, в заключение — четыре цитаты из книги, отражающие самую ее суть (ограничиться только четырьмя было очень трудно, поверьте!):
«Люди сейчас очень часто задают вопрос: Как жить христианину в современном мире, не порывая с ним, но так, чтобы в то же время стремиться к Царству Небесному? Рыба плавает в океане в соленой воде, но соли в ней нет. Так и христианин, живя в этом мире, где часто многим кажется, что разлияние зла переполняет все, не должен его впускать в себя. Тогда Царство Небесное будет в нем».
«На Кресте Иисус Христос говорит: „Жажду!“ Чего Он жаждет? Он жаждет человеческой любви. Это Бог, который жаждет человека. Как важно это понять, поверить в это реально, так, чтобы мы вошли в молитвенное общение с Ним, в поток этой жажды. Бог вложил в человека жажду Духа, жажду по Себе».
«Когда любовь теряет из виду конечную цель — Бога и ближнего — она становится извращенной, становится силой не единения, а разделения… Когда христианин борется за идею, за букву, за канон, он, сам того не осознавая, впадает в „священную ненависть“ и начинает бороться против человека. Самое опасное — то, что „священную ненависть“ не распознается как грех, как искажение евангельского духа. Поэтому ей легко заразиться. Болея этой духовной болезнью, человек причиняет страдание ближнему, считая это полезным, крайне необходимым и оправданным. Крайняя степень этой болезни — фанатизм».
«Как в любой школе, в школе Христа нас тоже ждет выпускной экзамен. На нем каждому зададут только три вопроса.
Первый: Любишь ли ты Меня?
Второй: Любишь ли ты Меня?
И третий… Любишь ли ты Меня?"
