Размышления о Февральской революции

1. Февральская революция была рукотворной.

Когда говорят о причинах революции 1917 года, чаще всего выделяют причины объективные. Павел Милюков сформулирует их: слабость государственности, слабость социальных прослоек, максимализм интеллигенции, незаконченность культурного типа, упорство старого режима и неискренность его уступок [1] . Согласен. Но большинство этих особенностей России был налицо и в XIX, и в начале XXI века.

Революции рождаются в головах немногих, которые в силу ряда обстоятельств, часто действительно от них не зависящих, оказываются способными заразить своим антисистемным пафосом критическую массу людей. Причем не обязательно во всей стране, — достаточно столицы, здесь Ленин был прав. В 1917 году не было предпосылок, неумолимо толкающих ее в революцию, кроме общей бедности большой части населения (что в России было всегда) и наличия необычайно активной и оппозиционно настроенной олигархической и аристократической элиты, а также интеллигенции, поставлявшей в большом количестве кадры фанатичных революционеров. Февральская революция 1917 года был результатом целенаправленной деятельности политиков либеральной и социалистической ориентации, поддержанных политически активной частью крупного бизнеса.

2. В начале ХХ века Россия не была сверхдержавой. Но была одной из великих держав.

Ее площадь превышала 22,4 млн. квадратных километров (площадь современной Российской Федерации — около 17 млн. квадратных километров). Численность населения страны к началу Первой мировой войны, по разным оценкам, составляла 170−180 млн. человек, больше людей жило тогда только в Китае и Индии (сегодняшняя Россия с населением в 142 млн. человек занимает по его численности восьмое место в мире). Наша страна стояла на одном из первых мест в мире по уровню рождаемости, почти половина населения была моложе двадцати лет. Россия восстановила статус политической великой державы, утраченный ненадолго в результате Крымской войны, военную мощь, систему европейских альянсов, заявила о своих претензиях на сферы влияния по всему Евразийскому материку.

Русское экономическое чудо было реальностью. Промышленное производство с 1860-х годов и вплоть до Первой мировой войны увеличивалось в среднем на 5% в год, среднегодовой прирост ВВП в России был выше, чем в странах Западной Европы. Возникли новые отрасли экономики — тяжелое машиностроение, нефтехимия, электроэнергетика, средства связи, новые промышленные районы в Донбассе, Кузбассе, Баку. Россия вышла на первое место в мире по добыче нефти. По общим показателям индустриального развития Россия оказалась на четвертом месте на планете, ее доля в мировом промышленном производстве составляла 8,2% (США — 32%, Германии — 14,8, Великобритании — 13,6) [2] . В страну активно текли иностранные капиталовложения. Она занимала шестое место в мире по объему внешней торговли. Растущая сеть коммерческих банков, бирж, кредитных организаций обеспечивала кровообращение капитала, товаров и услуг. Активнейшим образом рос фондовый рынок, вовлекавший в себя все больше игроков.

Но, конечно, как и всегда в России, в ее экономике существовала и другая реальность. Мы отставали от ведущих держав по качественным хозяйственным параметрам, технологии, уровню жизни. Накануне войны национальный доход на душу населения (41 долл.), был в 6 раз меньше, чем в Англии, и в 9,2 раза меньше, чем в США. По душевому производству промышленной продукции мы отставали от Соединенных Штатов и Великобритании более чем в 6 раз, от Германии — в 4 раза, находясь на одном уровне с Японией [3] . Экономический механизм работал с большими сбоями. Бюджетный дефицит был хронической проблемой. Отечественный капитал, как водится, вкладывался не только и не столько в производство, сколько в недвижимость и ценные бумаги. Силен был монополизм в банковской сфере: семь приближенных к высшим чиновничьим сферам петербургских банков (тогдашняя 'семибанкирщина') контролировали половину финансовых средств всей промышленности. Россия имела самую крупную иностранную задолженность в мире. Половина капиталовложений приходилась на зарубежных инвесторов, поэтому правительство обвиняли в 'распродаже Родины' и превращении страны в 'колониальный придаток' Европы. И плоды индустриальной революции, как и следы рыночных отношений, были слабо заметны на селе, где было занято семь восьмых населения.

Сельское хозяйство по-прежнему составляло основу экономики страны, но впервые за длительное время росло темпами, обгонявшими прирост населения. С 1885 по 1913 год средняя урожайность в стране поднялась в 1,7−2 раза, валовые показатели увеличивались на 2,5−3% в год [4] . Прирост, однако, обеспечивали в основном мелкие крестьянские хозяйства, все больше вытеснявшее крупное помещичье землевладение, на долю которого приходилось уже немногим более 7% сельхозпродукции. Урожайность зерна была в 2 раза ниже, чем во Франции, и в 3,4 раза ниже, чем в Германии. По среднедушевому потреблению хлеба Россия среди великих держав опережала только Австро-Венгрию. Но это не снижало объемов вывоза зерна, которое составляло 63% всего экспорта из России (еще 11% приходилось на лес). Без вывоза хлеба обходиться было невозможно, так как он являлся главным источником накопления для промышленного развития.

Причины недостаточного уровня развития аграрного сектора, что снижало и общий экономический уровень, заключались в преобладающем типе крестьянского хозяйства, которое представляло из себя традиционное семейное хозяйство, интегрированное в поземельную общину, слабо втянутое в рыночные отношения. Понятно, что такие хозяйства, в огромной массе нищие и безлошадные, не были приспособлены к восприятию каких-либо технических новшеств. Настоящим бичом российского общества стало аграрное перенаселение, число лишних рабочих рук на селе оценивалось в половину от общего количества занятых в сельском хозяйстве. По-своему цельное и органичное простое, патриархальное сельское общество не могло вывести Россию на ведущие позиции в мире. Это хорошо понимали многие государственные руководители России начала ХХ века — Николай II, Сергей Витте, Петр Столыпин, пытавшиеся силой реформировать страну сверху. Но они сталкивались с огромным сопротивлением всего социального тела, всей российской почвы.

3. В России шла социальная модернизация.

Для модернизации — превращения общества из сельского в городское, а производства из аграрного в индустриальное, — необходимо было сломать сословные перегородки, изменить социальную структуру деревни, а из сельского хозяйства в промышленность должны были переместиться огромные массы людей. Должны были расти города как генератор среднего класса, субъекта модернизации и творца промышленной революции. Все это шло, но медленно. Существование сословий с различными, порой непересекающимися и даже враждебными субкультурами, с огромным имущественным неравенством друг с другом и внутри себя крайне затрудняло не только формирование среднего класса, но и складывание единой гражданской нации. Тем более что речь шла о многонациональной стране. Тысячелетние традиции, устои народной культуры, православная вера — все восставало против ценностей неумолимо наступавшей промышленно-городской цивилизации, вязало реформаторов по рукам и ногам.

Горожане все еще тонули в море сельских жителей. В Англии в 1900 г. в городах жило 33% населения, в России — 4,8% [5] . Да и то из этих 'горожан' более трети составляли временно пришедшие на заработки крестьяне. С начала века и до войны городское население увеличилось на 10 млн. человек, из них более миллиона пополнили население Санкт-Петербурга, 700 тысяч — Москвы. Все большее число городских жителей оказывались носителями деревенских культурных традиций, менталитета, образа жизни. Качество жилья, благоустройство населенных пунктов, уровень комфорта и потребления, организация здравоохранения были едва ли не наихудшими в Европе. Ожидаемая продолжительность жизни составляла 32 года для мужчин, 34 — для женщин (в Англии того времени — 50 и 53), каждый четвертый ребенок умирал в возрасте до года [6] . Весьма низким был уровень образования, к 1913 году читать и писать умели лишь около половины горожан и до четверти крестьян [7] ..

В России жили люди 140 национальностей, причем русские составляли только 43−46%. Православными числилось 70,8% населения, католиками — 8,9%, мусульманами — 8,7%. Многие народы национальных окраин вступали в тот период развития раннего индустриального общества, в тот этап Нового времени, когда, как и в Западной Европе, начинали поднимать вопрос о возможной национальной государственности. Повсеместно наблюдался подъем национальных чувств и движений, что, в свою очередь, питало и великорусский национализм, выдержанный на принципах сохранения России как единого и неделимого государства. Страну ожидало серьезное испытание на разрыв из-за роста национального сознания на окраинах. Но в социальной структуре России не было ничего, что объективно толкало бы страну к разрушению.

4. К 1917 году российский государственный строй не был самодержавным.

Развитие рыночных отношений, появление независимых центров экономической силы, начало становления гражданского общества требовали большего полицентризма, оперативности решений, наличия легальных каналов для выхода инициативы и протеста снизу, социальной мобильности. Мощнейший толчок политической модернизации дала революция 1905 года, Россия получила конституцию, политические свободы, двухпалатный парламент и стала конституционной монархией. Не согласен с мнением огромного количества авторитетных авторов, которые называют Основные законы 1906 года 'псевдоконституцией', оставившей в неприкосновенности самодержавный строй. Конституция определила обязанности и права граждан, причем обязанностей был всего две: мужчинам — служить в армии, и всем — платить налоги. Гарантировались неприкосновенность жилища, частной собственности, конфискация могла осуществляться только на государственные нужды и при справедливой компенсации. Признавалось право на выбор места жительства, свободный выезд за границу, провозглашались свободы слова, вероисповедания, печати, собраний, создания союзов. Вводились процессуальные гарантии на случай ареста и суда, уголовный закон обратной силы не имел. Принципы гражданской свободы, таким образом, были сформулированы достаточно полно, хотя, безусловно, их подкрепление конкретными законодательными актами и конкретная практика оставляли желать много лучшего.

Настоящим было избирательное право, хотя оно и не было всеобщим. Так, женщины не голосовали, но в начале ХХ века они не голосовали даже в самых развитых демократиях. Не было ни одной группы населения, которое принципиально лишалось бы права голоса. В городах это право было близким ко всеобщему, так как голосовать могли все, кто снял жилье на собственное имя в пределах городской черты. Выборы в Думу были не прямыми и проходили по четырем куриям, что являлось формой применения имущественного ценза, но это тоже было не новостью в тогдашней демократической практике.

Россия перестала быть абсолютной монархией, главный родовой признак которой заключается в недифференцированнности законодательной и исполнительной власти, сосредоточенной в одних руках. Согласно Основным законам, император уже не мог законодательствовать помимо Госдумы и Госсовета и должен был действовать 'согласно закону'. Исключение из этого правила составляло чрезвычайно-указное законодательство 'в порядке 87-й статьи', но и в этом случае требовалось последующее утверждение представительным органом. Высшая исполнительная власть осуществлялась царем и учрежденным в 1905 году Советом министров во главе с председателем, в результате правительство стало 'самостоятельным, юридическим обособленным от императора, постоянным высшим органом государственного управления, что выгодно отличало его от существовавших прежде или действовавших к моменту реформы государственных учреждений империи. Организационно-правовые основы деятельности Совета министров в общих чертах соответствовали европейской дуалистической модели организации правительственной власти' [8] .

Столетие назад конституционные монархии делились на парламентарные, в которых исполнительные органы действительно формировались парламентским большинством, и дуалистические, где исполнительная власть сохранялась за монархом и назначаемым им правительством, которое могло оставаться у власти и не пользуясь поддержкой парламента, а законодательная власть принадлежала монарху и избираемому парламенту. Такого было, например, государственное устройство Пруссии, считавшейся образцовой дуалистической монархией. Для меня нет никаких сомнений, что по Основным законам 1906 года Российская империя может быть квалифицирована как конституционная дуалистическая монархия. Василий Маклаков, главный эксперт кадетской партии по правовым вопросам, напишет в период прозрения: 'Те, кто пережил это время, видели, как конституция стала воспитывать и власть, и самое общество. Можно только дивиться успеху, если вспомнить, что конституция просуществовала нормально всего восемь лет (войну нельзя относить к нормальному времени). За этот восьмилетний период Россия стала экономически подниматься, общество политически образовываться. Появились бюрократы новой формации, понявшие пользу сотрудничества с Государственной Думой, и наши политики научились делать общее дело с правительством' [9] .

Система органов исполнительной власти России к 1917 году была не совершенна, но гораздо более дееспособной, чем в начале XX века, достаточно адекватной и для целей развития экономики, и для целей обороны. Никаких разумных оснований для слома государственной машины, а тем более в условиях тяжелейшей войны, не было.

5. Николай II был нормальным руководителем страны.

[…] Царь был умен, высокообразован, свободно владел несколькими иностранными языками. По природе Николай был совестливым и не жестоким, что и предполагала его глубокая религиозность. Множество слов сказано о слабости его воли как о главном личном недостатке. […] Но многие современники принимали за безволие исключительное самообладание императора. За обходительными манерами, мягким обращением, граничащим со скромностью и даже робостью, простотой нрава скрывалось упрямое мужество, основанное на глубоких и выстраданных убеждениях. Он проявил это мужество, когда принял на себя командование армией, идя на сознательный риск в надежде исполнить то, что он считал долгом царя, и помочь победе. И в чем-то его расчет был небезосновательным. Именно август 1915 года стал тем поворотным пунктом, после которого заметно улучшились и результаты работы Ставки, и боеспособность русской армии.

[…] Николай в силу своей профессии лучше других знал страну. Он полагал, что в силу огромных размеров, этнической разнородности и культурной отсталости страны политика должна оставаться в руках государственной администрации, действующей под присмотром единоличного арбитра. Так ли он был неправ? Царь не был противником перемен. Николай провел больше реформ и больше сделал для модернизации России, чем кто-либо из его предшественников. Но он также понимал, насколько опасно одномоментно разрушать традиционные, сложившиеся органично государственные и общественные институты. И опыт Временного правительства, воплотив в жизнь либеральные и социалистические рецепты того времени и полностью разрушившего государство, это полностью подтвердит. Есть все основания согласиться с мнением директора Института российской истории РАН Андрея Сахарова, который пишет: 'Возможно, лишь один монарх и его ближайшие советники и исполнители монаршей воли — такие, как Витте и Столыпин, — вполне соответствовали своими действиями российской действительности в ее исторически периферийном выражении общественных реалий, которых никто не хотел признавать: История подтвердила обоснованность сомнений Николая II по части быстрого и огульного осуществления в России принципов западноевропейской демократии' [13] .

6. Буржуазия как класс не осуществляла Февральскую революцию, которую часто называют буржуазной.

На рубеже Х I Х-ХХ веков торгово-промышленная элита — главная сила модернизации на Западе — в России, по большому счету, еще только появлялась на свет и оставалась скорее 'классом в себе', у которого отсутствовали политические права и властные возможности. Предпринимательский класс был крайне немногочисленным. Но при этом степень концентрации капитала, монополизации производства, накопления огромных состояний в руках крупнейшей бизнес-элиты превосходила все известные мировые аналоги. Политическая активность бизнеса в России проявилась довольно поздно и по своему размаху уступала активности всех других социальных групп, включая даже дворянство.

Во многом это объяснялось тем, что буржуазия не имела опоры в народе, который рождал ее из своей среды, но откровенно ее не любил и не ценил. Отсутствовало понимание необходимости и полезности частнопредпринимательской деятельности, что объяснялось и особенностями российской интеллектуальной культуры, антибуржуазной в своей основе, и особенностями бизнеса, который не всегда демонстрировал образцы высокой предпринимательской этики. В сознании людей свободное хозяйство не получало защиты против социалистической критики. Во время войны ситуация с восприятием бизнеса только ухудшилась. Его обвиняли в получении сверхприбылей на оборонных заказах, во взвинчивании цен на продукты питания и предметы первой необходимости, в выводе капиталов за границу.

Однако неправильно думать, будто предпринимательский класс совсем уж не проявлял политических амбиций, не выражал недовольства режимом и не участвовал в лице своих ярких представителей в его свержении. Уже в начале века в стране существовало более трехсот общественных организаций предпринимателей, многие из них спонсировали газеты, вели агитационную деятельность, в том числе и антиправительственную. Бизнес требовал уравнять свои налоговые условия с дворянством, которое по-прежнему пользовалось привилегиями, ослабить правительственную регламентацию предпринимательской деятельности, ликвидировать или сократить казенное хозяйство. П. Рябушинский возмущался, что нужно ездить в Петербург 'на поклон, как в ханскую ставку' и обещал, что 'наша великая страна сумеет пережить свое маленькое правительство [14] . В начале войны бизнес активно способствовал переводу экономики на военные рельсы, принял активное участие в формировании военно-промышленных комитетов, земских и городских союзов (Земгор), взявшихся оказывать всестороннюю помощь фронту. Однако именно эти организации и стали одним из важнейших инструментов дестабилизации императорской власти. И именно из олигархической среды вышел ряд очень активных революционеров, которые будут готовить заговор по свержению царя, а затем войдут в состав Временного правительства. Прежде всего, в этой связи заслуживают быть названными лидер октябристов, представитель крупнейшей банкирской семьи Александр Гучков, богатейший сахарозаводчик Михаил Терещенко, хлопчатобумажный фабрикант Александр Коновалов. Однако буржуазия в массе своей не стала провозвестником революционных идей или, наоборот, опорой режима.

7. Ведущей социальной группой, приближавшей революцию, явилась интеллигенция.

Нигде в мире интеллектуалы ('мы') так не противопоставляли себя власти ('они'), как в России. Распространению подобных настроений способствовала и сама власть, не подпускавшая интеллигентов к административной деятельности (впрочем, они и сами к этому мало стремились), что превращало их в антисистемную силу. Интеллигенция не думала о том, чтобы улучшить, модернизировать государственный строй, — она стремилась его свергнуть. Прогресс, демократия представлялись не как результат эволюционного развития и реформаторских усилий, а как естественное для человека состояние, стремление, реализации которых мешает только одно — самодержавный строй. Большое значение для мировоззрения российской интеллигенции, которое в основе своей было если не западническим, то космополитичным и беспочвенным, имела трансплантация на русскую почву некритически заимствованных идей французских просветителей XVIII в. и немецких материалистов XIX в. Западные абстрактные теории, интересные только самим философам, в России становились руководством к действию.

Во время войны пораженческие, антиправительственные настроения в интеллигентской среде оказались распространены достаточно широко, многие действительно считали патриотизм прибежищем негодяев. В борьбе за светлые идеалы именно интеллигенция давала целеполагание и наиболее эмоциональные аргументы противникам власти. Именно из нее в основном и складывались все политические партии — от либеральных до экстремистско-террористических.

8. Пролетариат в революции выполнил в основном роль массовки, причем не на главной сцене.

Из-за неразвитости городов рабочий класс был немногочисленным и представлял в массе своей скорее разновидность крестьянства, в основном не порвавшего связи с землей. В начале войны, как и весь народ, рабочий класс испытал прилив патриотических чувств. Стачечное движение, набиравшее силу все предвоенные годы, сошло на нет. Патриотические забастовки под антинемецкими и антиавстрийскими лозунгами собирали во много раз больше участников, чем даже экономические стачки. Относительная слабость рабочего движения объяснялась и тем обстоятельством, что большинство ведущих партий и организаций (за исключением, разумеется, большевиков) долгое время отрицательно относились к любым акциям, которые могли повредить обороноспособности страны. Ситуация резко стала меняться в 1916 году, что было связано и с углублением экономических проблем, и с общим изменением морального климата в стране, и с творческой деятельностью Земгора. Главным раздражителем стал рост стоимости жизни. Темпы увеличения заработной платы в 2−3 раза отставали от роста цен на продовольствие, жилье и одежду. 'В ходе массовых продовольственных волнений и патриотических погромов, рабочие получили опыт приобщения к насильственному перераспределению ценностей в интересах малоимущих, обретавшему в их глазах моральную оправданность' [15] . Но в целом сил самого рабочего класса было совершенно недостаточно для совершения революции.

9. Крестьянство проявило в предреволюционную эпоху очевидную пассивность.

Существовавший политический режим вполне устраивал подавляющее большинство сельских жителей, а значит и населения страны в целом. Крестьянство с непониманием и даже презрением относилось к идеям политических прав и свобод и, 'несмотря на жестокий гнет со стороны государства, отличалось повышенным чувством патриотизма, воплощенном в идее преданности православному царю' [16] . Деревня связывала свои проблемы не с отсутствием промышленной революции, частной собственности на землю и аграрным перенаселением, а исключительно с безземельем. Не имея ни малейшего представления о праве земельной собственности и праве вообще, общинные крестьяне ждали, что со дня на день помазанник Божий на троне проведет равнение всей земли по стране, как это регулярно делалось внутри общин.

С 1915 году на настроения крестьянства начала сказываться война. Необходимость в растущих размерах снабжать фронт продовольствием заставляла власти идти на ограничение вывоза продуктов за пределы губернии, где она произведена, вводить предельные закупочные цены на хлеб и фураж для нужд армии, которые оказывались в среднем на 15% ниже рыночных. Крестьяне стали роптать, тем более что стоимость промтоваров росла непрерывно, припрятывать продукты, создавая их нехватку в городах и, как следствие, рост цен. Основной причиной растущего недовольства села стало затягивание войны, которая уносила все больше жизней, в России — в основном жизней крестьянских. Количество мобилизованных в армию составит к моменту Октябрьской революции в общей сложности 15,8 млн. человек, из них 12,8 млн. призывались из деревни. Крестьяне начали задавать вопросы о справедливости целей войны, правильности правительственной политики и не всегда находили устраивающие их ответы. Но выступать инициаторами изменения существовавшего государственного строя крестьяне, настроенные в основном крайне консервативно, не могли и не хотели.

Совершенно другое дело крестьяне в шинелях поздних возрастов призыва, сидящие по переполненным казармах запасных полков в Петрограде, со дня на день ожидая отправки на фронт.

10. В подготовке революции приняло участие большинство российских политических партий в спектре от октябристов до большевиков.

Вплоть до революции в стране не сложилось партии, которую хоть с каким-то основанием можно было считать правящей. Лишь октябристы в столыпинские времена претендовали на эту роль, но затем и они оказались в оппозиции. Таким образом, ни одна из партий не проходила испытания на власть, не имела ни малейшего опыта практического государственного управления. Это было одной из главных причин явно неадекватного понимания лидерами партий природы властвования и страны, в которой они жили и которой собирались править.

Октябристы перешли к оппозиции режиму под влиянием военных неудач 1915 года. 25 октября 1915 года Гучков заявил о необходимости пойти на 'прямой конфликт с властью', неумолимо ведшей страну к полному внешнему поражению и внутреннему краху. В это же время охранное отделение зафиксировало его слова: 'Если я не умру раньше, я сам арестую царя' [17] . Объясняя логику своего поведения, Гучков скажет следственной комиссии Временного правительства: 'Слишком много преступлений скопилось на совести императора, императрицы, всех тех, кто с ними необъяснимым образом связан. Прежняя власть не оставляла никакой надежды на здравомыслящую политику. Мне стало ясно, что император должен отречься' [18] .

Либералы, ведущими представителями которых были кадеты, изначально выступали оппозиционной силой. Следует заметить, что наши либералы, которые были вынуждены соперничать за симпатии народа с исключительно радикальными социалистическими организациями, сами занимали гораздо более левые позиции, чем аналогичные группы в Западной Европе. Так, многие из них не имели ничего против экспроприации крупных помещичьих имений, государственных и церковных земель и перераспределения их в пользу крестьян. Перемирие с властью, вызванное началом мировой войны, было кратковременным, уже в 1914 году член кадетского ЦК Родичев воскликнул: 'Да неужели вы думаете, что с этими дураками можно победить' [19] . Во внутрипартийных дискуссиях все большее место занимали темы, связанные с изменой и распутинщиной. Кадеты были инициаторами формирования большой оппозиционной коалиции, которая обсуждалась еще до войны и нашла свое воплощение в Прогрессивном блоке, куда вошло большинство депутатов Государственной думы.

Немногочисленные левые партии, где в начале войны были сильны оборонческие настроения, стремительно радикализировались. В июле 1915 года совещание эсеров, энесов и Трудовой группы в Государственной Думе пришло к выводу о наступлении момента для борьбы за решительное изменение государственного строя. В январе 1916 года столичный комитет партии эсеров провозгласил задачей дня организацию трудящихся классов для революционного переворота. Однако организации народников были крайне малочисленными, чтобы сыграть сколько-либо заметную роль в подготовке Февральской революции.

То же можно сказать о социал-демократах. По формальным критериям к 1917 г. РСДРП — меньшевики и большевики — оставалась единой партией. Малочисленные организации, в одних местах объединенные, в других — расколотые и слабые сами по себе, были сверху донизу пронизаны полицейской агентурой. Их члены выявлялись и арестовывались еще до начала каких-нибудь активных действий. В РСДРП не было единства по вопросу о целесообразности революционных действий во время войны. Лидер большевиков Владимир Ленин полагал, что 'превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг' [20] . В меньшевистской среде однозначно оборонческую позицию занял Георгий Плеханов, чье воззвание 'К сознательному трудящемуся населению России' широко пропагандировалось даже правительственными кругами. Чхеидзе, фракция в Думе, оргкомитет РСДРП, сосланные лидеры — Церетели, Дан — осуждали агрессивную политику всех великих держав, империалистическую войну, выступали за скорейшее заключение демократического мира. Ленин считал эту 'группу интеллигентов' очагом 'оппортунизма и либеральной рабочей политики' [21] . Сотрудничали же большевики с меньшевиками-интернационалистами во главе с Мартовым, критиковавшими мировой империализм, русский царизм, буржуазию, социалистов-оборонцев всех воюющих стран, выдвигая лозунги мировой антиимпериалистической и российской демократической революций.

Накануне Февральской революции численность самой боевой социал-демократической группировки — большевиков — не превышала, по разным оценкам, 12−24 тысяч человек. Причем, рабочие не видели большой разницы между ними, меньшевиками, эсерами и, скажем, анархистами. Конечно, социал-демократы всеми фибрами души жаждали свержения царского режима. Но у них для этого не было никаких сил и возможностей, а их вожди были в эмиграции или ссылке. Ситуация в корне изменится в результате Февраля, открывая крайне левым все шансы, которыми они в итоге и воспользуются.

11. На протяжении всех предреволюционных лет оппозиция опиралась на государственные и полугосударственные институты, находившиеся в перманентном конфликте с правительством: Государственную думу и самодеятельные организации, которые выступят могучим революционным тараном.

Госдума, с первых дней своего создания представляла собой не столько законодательных орган, сколько антиправительственный митинг. IV Дума, с которой Россия встретила революцию, отличалась особой политизацией, поляризацией и оппозиционностью. Как подмечал Милюков: 'Суть перемены, происшедшей в Четвертой Думе, заключалась в том, что компромисс оказался невозможным и потерял всякое значение:. Исчез 'центр', и с ним исчезло фиктивное правительственное большинство. Два противоположных лагеря стояли теперь открыто друг против друга' [22] . Центром оппозиции стал Прогрессивный блок, объединивший шесть фракций Думы — прогрессивных националистов, центра, земцев-октябристов, Союза 17 октября, прогрессистов и кадетов, — что составило 235 голосов депутатов из 422. В него не вошли только правые, а также трудовики и меньшевики, считавшие программу блока недостаточно радикальной, но оказывавшие ему всяческую поддержку. К Прогрессивному блоку присоединились и три фракции Государственного совета — центр, академическая группа и беспартийные.

Прогрессивный блок выступил с претензией на то, чтобы самому стать властью. Платформа блока была свободна от кадетского максимализма, наименьшим общим знаменателем была позиция националистов и фракции центра. Поэтому вместо 'ответственного министерства' в ней содержалось предложение о создании 'объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями'.

Огромную роль в подготовке Февральской революции сыграли созданные во время войны самодеятельные организации — Всероссийские Земский и Городской союзы, а также военно-промышленные комитеты. Их руководство сосредоточилось в Москве, которая была центром оппозиционных настроений в отношении официального и бюрократического Санкт-Петербурга. Именно во второй столице — в домах князей Петра и Павла Долгоруковых, Рябушинского, Коновалова, — традиционно проходили оппозиционные собрания Земгора, именно здесь была главная твердыня кадетов, именно профессура Московского университета обеспечивала работу либеральных думских фракций. И именно председатель Земского Союза князь Львов сменит Николая II на посту главы российского государства. Самодеятельные организации насчитывал около 8000 учреждений с сотнями тысяч служащих, которые получали освобождение от военной службы, но носили военного вида форму и были прозваны в народе 'земгусарами'.

Хотя царю хорошо было известно об оппозиционных настроениях, доминировавших в Земгоре и ВПК, но он шел на сотрудничество с ними, видя практическую пользу в подключении бизнеса и общественности к помощи армии. Военно-промышленным комитетам был придан официальный статус. Через них стали осуществляться многие военные заказы. Более того, император пошел на создание при правительстве новых органов военно-экономического регулирования — особых совещаний — куда приглашались и представители самодеятельных организаций, и законодатели. Не стоит сильно преувеличивать значение Земгора и ВПК для дела снабжения армии. Освоенный ими за два первых военных года бюджет в 470 с небольшим миллионов не шел ни в какое сравнение с прямыми военными расходами России, достигшими за то же время 25 млрд. рублей. Особые совещания довольно быстро превратились в место для игры в перетягивание каната между правительством, пытавшимся установить контроль над расходованием денег самодеятельными организациями, и ими самими, видевшими в таком контроле зажим свободной гражданской инициативы.

Начало прямой борьбы ВПК и Земгора с властью следует отнести к концу лета 1915 года, когда они вслед за Прогрессивным блоком Думы призвали к созданию кабинета народного доверия, а их лидеры стали усиленно доказывать, что правительство не в состоянии выиграть войну и требовать 'полного захвата в свои руки исполнительной и законодательной власти' [23] . В земгоровских кругах были составлены еще в 1915 году списки будущего правительства, которые почти полностью совпали с составом первого Временного правительства, возникшего после Февраля. Всех будущих министров объединяла принадлежность к Земгору, ВПК, Прогрессивному блоку Думы, либеральному крылу правительства. И все они, как потом выяснилось, состояли в масонских ложах.

О масштабах тогдашнего масонства в России дает представление хотя бы одно письмо, которое знаменитая революционерка, издательница и лидер эмигрантского движения Екатерина Кускова в 86-летнем возрасте отправит своему корреспонденту из женевского далека в 1955 году: 'Размах движения был огромен. У нас везде были 'свои' люди: Ко времени Февральской революции сеть лож покрывала всю Россию. Здесь в эмиграции живут многие члены этой организации, но все они хранят молчание. И они будут молчать в дальнейшем из-за людей в России, которые еще не умерли' [24] .

Из земгоровских кругов вышла и широко распространявшаяся по стране концепция 'блока черных сил': 'В противовес 'прогрессивному блоку' и всей стране, жаждущей победоносного конца войны, образовался другой блок, черный блок: Для германофильской придворной партии, связанной тесными и неразрывными кровными и национальными узами с германской военной аристократией и вместе с нею преклоняющейся перед Вильгельмом, сепаратный мир, это не только поддержание вековых и милых сердцу связей, но и сохранение своего положения при русском дворе' [25] . Главой немецкой партии объявлялась императрица Александра Федоровна. Эта концепция ляжет в основу идеологии, агитации и пропаганды всех оппозиционных партий и групп, знаменем Прогрессивного блока и социалистов, в основу донесений всех западных дипломатических миссий. Ее озвучат тысячи ораторов и авторов, миллионы голосов в России и по всему миру. Многие приписывали авторство концепции Гучкову. Он славился как мастер производства и распространения слухов. Точных сведений нет. Но что абсолютно достоверно, так это участие пропагандистского аппарата ЦВПК и Земгора в устном и печатном доведении концепции 'черных сил' до широких слоев трудящихся масс и армии.

Еще одним, не менее важным, направлением деятельности самодеятельных организаций стало развертывание ими антиправительственного пролетарского движения. Рабочим военных отраслей промышленности было предложено направлять своих представителей в губернские военно-промышленные комитеты. Гучков начал создавать рабочие группы ВПК в Петербурге, Коновалов — в Москве, Терещенко — в Киеве. Руководство рабочими группами оказалось в руках социалистов. Директор департамента полиции Васильев однозначно считал, что 'под видом патриотической организации, содействующей победе русской армии, Гучков организовал боевую революционную группу, призванную стать средством реализации его предательских замыслов' [26] .

12. Не выдерживает критики точка зрения о том, что власть российского императора пала как результат развертывания национально-освободительного движения по окраинам 'тюрьмы народов'.

В начале ХХ века налицо действительно была тенденция к централизации, к постепенному втягиванию окраин в общероссийскую систему управления, выравниванию различий в управленческих моделях. За этим скрывалась не только и не столько злая воля 'колонизаторов', сколько объективная потребность развития индустриального общества, связанная с необходимостью развивать максимально широкое и единое экономическое пространство, стягиваемое бурно развивавшейся транспортной инфраструктурой. Имело значение и стремление предотвратить распространение сепаратистских настроений, которые начали возникать одновременно с появлением на Западе в XIX веке концепций национального государства и права наций на самоопределение. На практике это означало стремление царского правительства рационализировать систему госуправления, создать единое административно-правовое и культурно-языковое пространство. Однако любые практические шаги к унификации системы регионального управления вызывали бурю негативных эмоций. И, напротив, свободолюбивые сепаратистские тенденции по окраинам страны с восторгом поддерживались либеральной и социалистической интеллигенцией, причем как в национальных регионах, так и в столицах.

Первая мировая война показала недостаточность формулы 'единой и неделимой', особенно в условиях, когда австро-германская коалиция предпринимала небезуспешные попытки расчленить Россию, разыгрывая карту национальной самобытности и прав на самоопределение населявших ее народов. Особенно успешно это удавалось делать в Польше, Финляндии, Прибалтике, Украине. Брожение наблюдалось и в других регионах — Закавказье и даже в Средней Азии. Однако до Февраля нигде, за исключением Польши, почти полностью оккупированной Центральными державами и выведенной из общероссийской системы управления, сепаратистские движения не приняли масштабов, угрожающих целостности государства или прочности ее власти.

13. В свержении власти императора сыграли роль и внешние силы.

Как и другие воюющие страны, Россия была объектом подковерной дипломатии, подрывных усилий спецслужб, международных пиар-кампаний, финансовых махинаций.

Проведение подрывной деятельности против России, как против Великобритании и Франции, составляло важную часть программы действий руководства Центральных держав еще до войны. Особую активность проявляла Австро-Венгрия, которая достаточно откровенно стимулировала сепаратистские движения в России, готовила польское восстание, поддерживала украинских революционеров, русских социалистов. С началом войны все австрийское хозяйство подрывных действий перешло под руководство Германии, которая поставила эту работу на широкую и систематическую основу. Базовым документом стала программа целей войны, сформулированная канцлером Бетман-Гольвегом 9 сентября 1914 года: военные операции и 'разложение вражеской страны изнутри'. Основной метод работы сформулировал теолог и издатель Пауль Рорбах, назвавший его 'стратегией апельсиновой корки': расчленить Россию 'как апельсин, без ножа и ран, на ее естественные исторические и этнические составные части' - Финляндию, Польшу, Бессарабию, Прибалтику, Украину, Кавказ, Туркестан, которые должны стать независимыми государствами под германским контролем. [27] С первого месяца войны немцы вошли в контакт с российскими эмигрантскими кругами. 'Германские посольства в нейтральных странах постоянно осаждали толпы финских националистов, польских графов, украинских священников-униатов, кавказских князей и разбойников, всевозможных интеллектуалов-революционеров, желавших создать 'комитеты по освобождению', публиковать пропагандистские материалы и работать 'на благо ряда свободных и независимых государств', которые, как они горячо надеялись, возникнут в результате раздела Российской империи' [28] , — описывал картину Георгий Катков. Но наиболее яркой звездой на фоне этого собрания международных авантюристов и организаторов революционного процесса по прошествии почти столетия выглядит Александр (Израиль) Гельфанд, известный также как Парвус. В центре его политической паутины была неправительственная организация в Копенгагене — Институт изучения социальных последствий войны, — вокруг которого вилось много эмигрантской публики. Гельфанд вошел в историю прежде всего как спонсор Ленина и большевиков. Похоже, применительно к постфевральскому периоду так оно и было. Но до 1917 года до Ленина деньги от Парвуса если и доходили, то весьма опосредованными путями и в крайне незначительных размерах.

Некоторый вклад в нарастание революционных тенденций внесли и союзники России. В Антанту входили слишком разные страны со слишком различными интересами. Между союзниками долгое время не было необходимой координации, даже в военном планировании, они постоянно подозревали друг друга в намерении заключить сепаратный мир с Германией за счет остальных. По мере того, как накапливалась усталость от войны, нарастали и претензии к союзным государствам за недостаточность военных усилий. Крайне сложно решались вопросы оказания взаимной помощи. Британский премьер Дэвид Ллойд-Джордж самокритично заметит: 'Если бы мы отправили в Россию половину тех снарядов, которые затем были попросту затрачены в плохо задуманных боях, и 1/5 пушек, выпустивших эти снаряды, то не только удалось бы предотвратить русское поражение, но немцы испытали бы отпор, по сравнению с которым захват нескольких обагренных кровью километров французской почвы казались бы насмешкой: Вместо этого мы предоставили Россию ее судьбе' [29] .

Во все годы войны не исчезали претензии к России по поводу недостаточной демократичности ее политического строя и прав меньшинств, хотя на официальном уровне эти претензии слегка отодвинулись на задний план. Поддержкой в союзных странах пользовалась и идея польской независимости. Внутри России британское посольство поддерживало дружественные политические силы, причем не только морально, осуществляло программы по улучшению своего имиджа и продвижению своих ценностей. Отголосок этих программ неожиданно находим в дневнике Александра Бенуа: 'Гржебин удручен тем, что Бьюкенен отказался пристроить его при Английском посольстве — наподобие Чуковского: Но какая забавная претензия! Ведь Гржебин ни в зуб толкнуть по-английски, а собирается служить 'насаждению английской культуры в России'!' [30] .

Западные посольства поддерживали самые тесные контакты с думскими и земгоровскими оппозиционными кругами, которые становились для них и основными источниками информации о происходившем в российских верхах. Поэтому не случайно, что те оценки, которые послы сообщали своим правительствам и которые определяли политику западных правительств в отношении России, особенно после отставки 'прозападного' министра иностранных дел Сазонова, почти полностью совпадали с оценками внутренней либеральной оппозиции в духе теории 'немецкого заговора' и провоцирования революции самими 'темными силами'.

И, конечно, западные посольства и правительства будут от всей души приветствовать революцию, когда она свершится, придавая новой власти полную международную легитимность. Отсюда и разговоры об их участии в подготовке свержения Николая.

Политика западных союзников в отношении России накануне революции была, как минимум, трехслойной. На первом, высшем уровне, где взаимодействовали главы государств, уровень доверительности был высок. Так, Николай II стал даже британским фельдмаршалом (что не помешает, правда, англичанам поддержать его свержение и откровенно предать после Февраля). На втором — элитном — уровне к России относились плохо, считая ее диктатурой, а русских — полуварварским племенем. Отсюда — плохая пресса о России и ее руководстве. На третьем уровне — общественно-политическом — осуществлялась поддержка оппозиции внутри страны (при этом у разных государств были свои любимые оппозиционеры), приветствовалась дестабилизация правительства, а также поощрялись антироссийские силы и настроения по периферии нашей страны. А когда политика Запада была другой?

14. К моменту революции Россия была готова в военном и экономическом отношениях к успешному продолжению военных действий.

'Уже к концу 1916 г. становилось совершенно ясно, что войну вести Россия больше не может' [31] . Эти слова классика советской историографии Михаила Покровского исчерпывающе описывают позицию исследователей времен СССР. Неспособностью России продолжать войну объясняли свое стремление сокрушить режим чуть ли не все революционеры — и либеральные и социалистические. Но так ли обстояло дело?

Поражение Румынии осенью 1916 года осложнило стратегическое положение России. Но оно все равно было гораздо лучше, чем за год до этого (и уж точно лучше, чем будет у Советского Союза в 1941—1943 годах). Чувствовать себя обреченными было куда больше оснований у стран Четверного союза. Уже было ясно, что в войну против Германии в ближайшее время вступит экономически наиболее сильная страна мира — Соединенные Штаты. В гораздо большей степени, чем в начале, наладилось взаимодействие между союзниками, что почувствовала и Россия. Пусть и не в обещанных и законтрактованных размерах, но стала поступать реальная военно-техническая помощь. Наша страна значительно нарастила свою собственную военную промышленность. Всего же в стране по сравнению с годом начала войны в 1916-м производство винтовок выросло вдвое, пулеметов — в шесть раз, легких орудий — в девять раз, 3-дюймовых снарядов — в 16 раз, тяжелых орудий — втрое. Рекордными темпами — за 12 месяцев — удалось построить 1050-километровую железнодорожную колею до Мурманска, куда в основном поступала внешняя помощь, а всего к 1917 году было проложено 12 тысяч километров полотна железной дороги из 17 тысяч, намеченных военно-транспортной программой правительства [32] . В относительно удовлетворительном состоянии были финансы. Хотя, конечно, сухой закон проделал огромную и невосполнимую дыру в бюджете, мало что дав взамен.

Людские потери были огромным, но гораздо меньше, чем будет принято считать в советские времена. Наши потери убитыми, умершими от ран и ранеными (5,5 млн. человек) были меньше, чем у Германии (6,05 млн.), воевавшей на два фронта. А российские потери по отношению к общему числу мобилизованных были вообще наименьшими из всех основных воевавших стран — 35,5%, по сравнению с 47% - у Франции и 55% - у Германии [33] . Безусловно, мобилизация 15,8 млн. человек оказывала серьезное давление на рынок труда, вымывала кадровый состав предприятий, оставляла без рабочих рук многие крестьянские хозяйства, вела к огромным человеческим трагедиям. Однако, ситуация с людскими ресурсами в России была лучше, чем во всех других основных воевавших странах. За всю войну у нас было мобилизовано в армию 8,7% населения страны, тогда как Великобритании — 10,7, во Франции и Австро-Венгрии — 17, а в Германии — целых 20,7% [34] .

Ситуация в народном хозяйстве во время войны везде была не простой, а бардака, извините за выражение, в России всегда хватало. Уже с осени 1915 года три четверти городов страны, по свидетельству Николая Кондратьева, испытывали дефицит тех или иных продуктов, а со следующей весны по инициативе земств и городского самоуправления в ряде местностей стала вводиться карточная система, причем карточки не всегда были обеспечены реальными продовольственными товарами [35] . Урожай 1916 года составил не более 72% от среднего за предшествовавшие годы, сократились поставки продовольствия в столицы. В деревнях не хватало сапог, мануфактуры, плугов, элементарных гвоздей.

Однако, следует заметить, что, с одной стороны, продовольственные трудности в России имели меньшие масштабы, чем в других воевавших странах, и основную массу населения не затронули вообще. А, с другой стороны, для дефицитов имелся и ряд причин непреодолимой природы. За годы войны заметно сократилось число занятых в сельском хозяйстве, а также площадь обрабатываемых земель, в том числе и из-за захвата их неприятелем, при резком увеличении количества едоков, получающих продовольствие бесплатно — в армии и на оборонных производствах. Но голод и разорение России зимой 1916 года не грозили, хлеба хватало, промышленность росла. Голод и экономический коллапс наступят годом позже как результат деятельности постреволюционных правительств.

Известно, что история не терпит сослагательного наклонения, и нам уже не дано знать, когда и как закончилась бы Первая мировая война, не свершись революция, следствием которой действительно было позорное поражение России и вынужденный унизительный сепаратный Брестский мир. Но мы знаем, как война реально закончилась: Германия капитулировала в ноябре 1918 года. Логично предположить: если бы Россия осталась в числе воюющих стран, если бы были реализованы совместные и согласованные с США стратегические планы союзников на 1917 год, война могла бы кончиться тем же — триумфом Антанты, — но только намного раньше. И с участием России.

15. В начале 1917 года Россия располагала боеспособной армией.

Страна вооружила, снабдила и выставила на поле боя 60 армейский корпусов вместо тех 35-ти, которыми располагала в начале войны. Численность действующей армии, колебавшаяся осенью 1915 года между 3 и 4 миллионами, к концу 1916 года достигла семи миллионов военнослужащих. Фронтовые части оставались вполне боеспособными, свидетельством чему был героизм, проявленный войсками в операциях 1916 года — как в наступательных, которых было больше, так и оборонительных. Состоялась авиация как род войск, рос российский флот.

Армия, становясь более многочисленной, лучше вооруженной и управляемой, в то же время, теряла в качестве личного состава и моральном духе. Все воевавшие и видевшие войну отмечают накопление огромной усталости в армии и изменение ее морального духа. Война становилась все более позиционной и окопной, что неизбежно вело к деморализации проводящих много времени в бездействии военнослужащих. Нравы огрубели. Реквизиции — неизбежные спутники любой войны — подрывали понятия о собственности или законности. Нравственные, религиозные понятия опровергались жестокой действительность, порождая у одних солдат чувство греха, а у других, напротив, вседозволенности — 'я теперь ни Бога, ни черта не боюсь!' И все больше находилось на фронте людей, готовых подсказать имена виновных. Причем, в первых рядах были отнюдь не большевики. 'Земгусары' призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль и разрывам снарядов, с благосклонного покровительства и с помощь оппозиционной общественности заполнили собой всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов, — указывал на источник внутреннего разложения армии генерал Петр Врангель. — Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами, и втихомолку обрабатывали низы армии — главным образом прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из 'интеллигенции' [36] .

Но самой взрывоопасной была ситуация в запасных батальонах. 'Нагромождение запасных войск в больших городах имело огромное развращающее влияние на людей, — считал военный историк Александр Керсновский. — Глазам солдата открывалась разгульная картина тыла с его бесчисленными соблазнами, бурлившей ночной жизнью, повальным развратом общественных организаций, наглой, бьющей в глаза роскошью, созданной на крови' [37] . Особенно много призывников оказалось в столице, где было расположено до двадцати запасных частей численность около 200 тысяч человек Офицерский состав запасных частей состоял в основном из выздоравливающих от ран, которые пользовались недолгим пребыванием в Петрограде не для воспитания войск, а для отдыха. Именно 'деды' из запасных частей Петербурга, которым абсолютно не хотелось отправляться на передовую, выступят главной вооруженной силой революции.

16. Николай II был категорическим противником идеи либерализации политического режима во время войны.

С позиций сегодняшнего дня представляется совершенно очевидным, что нараставший политический кризис требовал от Николая решительной реакции — либо установления диктатуры (что вполне укладывалось бы в логику военного времени), либо действительно создания ответственного перед Думой правительства. Но император не решился ни на то, ни на другое. Почему?

Следует заметить, что Николаю приходилось выслушивать самые разные советы о том, как править страной. И если думские, земгоровские, и союзные дипломатические круги призывали к либерализации, то крайне правые и значительная часть военных кругов — к диктатуре. Начальник штаба Верховного главнокомандующего Алексеев постоянно жаловался на недостаточные полномочия по руководству тылом. В июне 1916 года он предложил царю учредить пост верховного министра государственной обороны, который получил бы диктаторские полномочия для организации работы тыла, как сам Главком командует фронтом.

Царь жил Ставкой и фронтом, опрометчиво обращая мало внимания на положение в столицах. Он полагал, что страна с ним, а что до оппозиционеров в Москве и в Питере, то они погоды не сделают. Он видел пользу в Думе, которую, по его собственным словам, создавал 'для уничтожения средостения бюрократии и для контакта', а потому был глух к призывам правых обойтись без представительных органов. 'Ненормальные условия военного времени требовали 'диктатуры', в форму которой выливалось управление в Западной Европе даже искони демократических стран, — подчеркивал Сергей Мельгунов. — Но там диктатура появилась как бы с согласия общественности, в России таковая могла быть только диктатурой наперекор общественности' [38] . Николай — не диктатор по природе — не хотел обострять свои и без того непростые отношения с элитой.

Что же касается перехода к парламентскому правлению, то, во-первых, царь идеологически не был сторонником представительной монархии. Во-вторых, он не собирался предпринимать каких-либо кардинальных реформ до победы, которая уже виднелась на горизонте. В-третьих, мне не известен в принципе ни один пример либерализации политического режима во время серьезной войны. Крушения режимов — да, а вот либерализации — не припомню. Наконец, император слишком хорошо знал всех тех, кто требовал власти для себя. Он мог быть твердо уверен в их полной нелояльности, которую они демонстрировали ни один год. Зная обо всех антиправительственных высказываниях, Николай имел все основания считать оппозицию скорее изменниками, чем патриотами, как оценили бы подобную риторику и деятельность лидеры любой другой воевавшей страны. И он не сомневался в очевидной некомпетентности потенциальных министров, которая проявлялась в работе Думы, Земгора, ВПК и других цитаделей альтернативного правительства. И весь мир вскоре получит подтверждение этой несостоятельности, когда правительство Львова, Гучкова и Милюкова не удержит власть и двух месяцев.

Николай занимался делом, которое считал основным — осуществлял функции Верховного Главнокомандующего. На внутреннем фронте он пытался демонстрировать свою волю, неподвластность требованиям Думы и, в то же время, лавировать, идя на точечные уступки требованиям оппозиции. В результате произошло то, что вошло в историю под названием министерской чехарды. Всего с осени 1915 по февраль 1917 гг. сменилось четыре премьера, пять министров внутренних дел, три военных министра, что, конечно, исключительно непродуктивно во время войны. Кроме того, такая кадровая политика воспринималась как утрата контроля за ситуацией. И вела к утрате.

17. 'Прогерманская партия' существовала только в воспаленном сознании оппозиции.

Все организаторы революционного свержения российской власти объясняли и оправдывали свою деятельность стремлением спасти страну от прогерманской клики во главе с Александрой Федоровной и Распутиным, которая определяла политику страны и сознательно вела ее к поражению.

Следует заметить, что борьба либеральных, интеллигентских и даже некоторых придворных кругов против Николая II началась задолго до появления в столице Распутина, свидетельством чего стала весьма серьезная революция 1905 года. Ловкий и бывалый сибирский мужик, который умел блестяще играть на человеческих слабостях и религиозно-мистических струнах, безусловно, пользовался доверием и симпатией Александры Федоровны, в чем едва ли не главную роль сыграла болезнь наследника. Распутин в политику поначалу вообще не вмешивался, и его персона не была политической проблемой, хотя посвященные предупреждали венценосную чету о моральном ущербе от контактов со столь нечистоплотным персонажем. Положение поменялось с начала 1911 года, когда либерально-олигархическая пресса начала соответствующую кампанию. Именно с неспособностью положить конец шуму, связанному с Распутиным, премьер Владимир Коковцов связывал свою отставку и назначение Ивана Горемыкина. Тот стал первым премьером, кого стоустая молва объявила креатурой Распутина. И так будет с каждым последующим назначенцем, который не устроит прогрессивную общественность.

В годы войны произошла заметная политизация Распутина, причем, во всех смыслах. Распутин в растущей степени пытался воздействовать и на политику. Даже не он, а его имя как символ аморальности власти все активнее поднималось на щит оппозицией. Да и сам 'старец' давал для этого основания. Распутин оказался подлинным проклятьем Романовых. Его политическая роль росла и в связи с тем, что к Александре Федоровне в периоды отсутствия императора, возглавившего Ставку, стали все чаще обращаться по различным государственным вопросам. Нет сомнений, что Александра безраздельно верила в пророческий дар откровения и святость Распутина. Императрица реально подвигала мужа учитывать его мнение. Но в то же время, Николай весьма скептически относился к советам Друга и к его святости, уважая, однако, чувства жены. И, конечно, царь полагал это частным делом, которое никого не должно касаться. Многих людей Николай назначал и увольнял вопреки воле своей жены или мнению Распутина. Все те, кому приписывалась (а порой и реально осуществлялась) протекция Распутина — Штюрмер, Хвостов, Протопопов, Шаховской — были состоявшимися и опытными политиками, которым не составляло большого труда сделать Распутина своей пешкой, а не наоборот. Но даже если это не так, и роль Распутина была огромной, оппозиция обвиняла власть не за это, а за измену, за проведение под руководством императрицы подрывной пронемецкой политики.

В основе обвинения лежал незамысловатый тезис: императрица — немка. Но по самоощущению, родному языку, кембриджскому образованию внучка самой великой английской королевы никогда не была немкой, она была скорее англичанкой. Александра Федоровна ненавидела Вильгельма и пруссаков, говорила по-русски или по-английски (реже по-французски), переписку с мужем вела на английском. Женщина деятельная, она была одним из крупнейших организаторов санитарного дела в России. Только в Царском селе императрица организовала 10 госпиталей, число которых затем возросло до семидесяти. В лазарет превратится и Зимний дворец в Петербурге. Уникальный случай в истории: в течение трех лет императрица и ее старшие дочери прослужили сестрами милосердия, причем, отнюдь не декоративными. Правда, это мало кто оценил.

Императрица Александра Федоровна не была предательницей. 'По отношению к царю и царице дореволюционная легенда должна быть отнесена к числу грубых и сугубо несправедливых клевет, демагогически использованных в свое время в политической борьбе с режимом; никаких шагов к заключению сепаратного мира царское правительство не делало; никаких центров или организованных общественных групп, осуществлявших заранее установленный план заключения мира с Германией, в дореволюционное время не существовало, и никаких ответственных переговоров за кулисами по этому поводу не велось' [39] , — приходил к выводу в книге под красноречивым названием 'Легенда о сепаратном мире' известный историк и энес Сергей Мельгунов.

Источником информации для подобных мифов выступали часто сами немцы, либо сознательно сея рознь в российское общество и элиту, либо выдавая желаемое за действительное. Не случайно, когда оппозиция перейдет к прямому штурму царской власти, она в качестве главного аргумента будет цитировать: германские и австрийские газеты. Внутри России спецслужбы в качестве основного источника слухов об императрице и Распутине уверенно называли Гучкова и его круг, но не только. Отставные министры и чиновники считали за доблесть представить себя жертвами Распутина. Темы измены императрицы, правительства и засилья распутинщины не просто доминировали, они стали едва ли не единственными обсуждаемыми в столицах, и, достигая чудовищных размеров, стали важнейшим инструментом разрушения династии.

18. Российская государственность пала жертвой нескольких разрушительных потоков, которые сойдутся в двух точках — на улицах столицы и в Ставке. Все эти потоки носили форму мало скрываемых заговоров, которые вынашивались в думских, аристократических, земгоровских и социалистических кругах и уже в полной мере затронули армейскую верхушку.

Первым залпом революции стали выступления Милюкова и ряда других депутатов на открытии сессии Думы 1 ноября 1916 года, где они обвинили руководство страны в измене. В 1919 году Милюков поведает Ивану Петрункевичу: 'Я, кажется, думал в тот момент, что, раз революция стала неизбежна, — а я считал ее уже неизбежной, — то надо попытаться взять ее в свои руки. Но это та, другая революция, — не та, которая действительно готовилась. И повторяю, за ту, которая совершилась, я все-таки не готов нести полную ответственность' [40] . Под той революцией понимался заговор в стиле XVIII века, для чего не нужно было делегитимизировать всю систему власти в глазах всей страны. Спусковой механизм революции был приведен в действие. Жандармского генерала Заварзина события застали в Иркутске: 'Везде распространены гектографированные листки с думскими речами Милюкова и Керенского, которые понимаются читающими как призыв к перевороту и низвержению существующей царской власти' [41] .

Для правых монархистов, включая членов царской семьи, все зло мироздания воплотилось в именах императрицы и 'сибирского варнака' (словами Коковцова). В ночь с 16 на 17 декабря князь Феликс Юсупов, великий князь Дмитрий и черносотенец Пуришкевич исполнили приговор знати Распутину. Но смерть 'старца' отнюдь не помогла 'открыть глаза' императору. Это событие совсем раздавило Александру Федоровну, а сам Николай выслал высокородных участников заговора из столицы. Реакция царя на убийство Распутина возмутили высшую бюрократию, интеллигенцию, военные круги и даже великих князей. Дворцовый комендант Воейков с изумлением вспоминал: 'Совершенно непонятно, почему члены императорской фамилии, высокое положение и благосостояние которых исходило исключительно от императорского престола, называли его режимом абсолютизма и произвола по отношению к народу, о котором они, однако, отзывались как о некультурном и диком, исключительно требующем твердой власти'. [42]

Вокруг трона вовсю плелись заговоры, имевшие целью 'спасение монархии от монарха'. В центре одного из них, готовившего отречение Николая в пользу наследника Алексея при регентстве брата царя Михаила, был Гучков, опиравшийся на близкие ему на армейские круги, вдохновляемые опытом декабристов. Информированный в деталях Александр Керенский писал: 'Зимой 1916/17 года Гучков уже не ограничивался размышлениями о восстании, а энергично занимался его подготовкой вместе с М.И.Терещенко, известным миллионером и филантропом, будущим министром иностранных дел Временного правительства. Чувствуя приближение непоправимой катастрофы, он, заручившись согласием генерала Крымова, будущего организатора Корниловского мятежа, разрабатывал план государственного переворота' [43] . Предложенный именно этой группой план свержения Николая II — задержание императорского поезда на дальней станции и принуждение к отречению под воздействием авторитета армии или угрозы силой — технически и будет претворен в жизнь. Гучков вел активную переписку с руководителем Ставки генералом Алексеевым, который представит царю самый убедительный аргумент в пользу отречения — позицию армейской верхушки.

Другие заговорщики, среди которых назывались и князь Георгий Львов, и генерал Алексеев, добивались удаления императрицы в Крым и передачи монарших прерогатив великому князю Николаю Николаевичу. Показательно, что сам Николай Николаевич, будучи осведомленным о таком плане, не счел необходимым проинформировать о нем своего венценосного племянника.

О заговорах и нарастании революционных тенденций было известно спецслужбам. Почему же они не смогли предотвратить развития по катастрофическому сценарию? Полагаю, потому, что они создавались для борьбы с революционным движением снизу, со стороны пролетарских, разночинных масс и их политических партий. А удар по государственности наносился из тех сфер, куда офицерам спецслужб вход был заказан. 'Если рассматривать роль подполья в смысле непосредственного фактора, приведшего к революции, — она была ничтожна, — справедливо констатировал руководитель Московского охранного отделения полковник Мартынов. — :Противоправительственная деятельность за время Великой войны перенеслась, в силу многих причин, в иную плоскость и вовлекла элементы, бывшие до того в 'оппозиции', а не в 'революции', и включавшие различные 'персона грата'; воздействие на них поэтому не могло осуществляться распоряжениями рутинного характера местных властей' [44] .

Чего заговорщики не учитывали, так это своей неспособности контролировать раскрепощенный народ на улице, куда объективно звала их нескончаемая антиправительственная пропаганда.

19. Февральское восстание в Петрограде было порождено антиправительственной пропагандой, паническими настроениями и подкреплено бунтом запасных батальонов. Легитимацию перевороту дала Дума.

На протяжении трех первых недель февраля было исключительно холодно, в Петрограде средняя температура приближалась к тридцати ниже нуля. Снег засыпал железнодорожные пути, по всей стране простаивали десятки тысяч вагонов с продовольствием и топливом. Продуктов питания в столице еще вполне хватало, но кончались топливные запасы, из-за чего стали закрываться хлебопекарни и даже крупные предприятия. С 21 февраля по этой причине остановил производство крупнейший Путиловский завод, и тысячи рабочих хлынули на улицы. К началу 20-х чисел поползли слухи о введении нормирования отпуска хлеба. Люди в панике бросились к булочным, где образовались дикие очереди, стоявшие ночь напролет на лютом морозе. 'По 'законам экономики' беспокоиться было не о чем, — пишет историк В.Булдаков. — По законам массовой психологии ситуация была чревата взрывом'. [45]

22 февраля (8 марта), когда убежденный в полном контроле МВД над ситуацией император отправился в Ставку — в Могилев, стало резко теплеть, показалось солнце. Уставшие от долгих холодов люди всех возрастов и профессий присоединились к женской процессии с требованиями хлеба. С этого момента забастовочная и митинговая волны стремительно стала нарастать. Руководство Петроградского военного округа приняло крайне опрометчивое решение отправить в наряды воинские части — те самые запасные полки. Оказавшись на улицах, военные патрули, равно как и казачьи наряды, вели себя крайне пассивно, явно сочувствуя митинговавшей публике. Очевидная мягкость силовиков немедленно сообщила уверенность толпе, над которой уже витал дух вседозволенности.

27 февраля начался бунт запасных частей, приведший к уничтожению центральной правительственной власти и переходу ее в стены Таврического дворца где сформировались и Временный комитет Думы, и Петроградский совет. Возникло знаменитое двоевластие, которому суждено было парализовать российский государственный механизм.

20. Император отрекся под давлением армии.

Николай полагал возможным пресечь восстание силой, однако этот сценарий был фактически просаботирован армейской верхушкой. 1 марта в Пскове, где оказался императорский поезд, наступил один из самых драматичных моментов российской истории, в котором решающую роль сыграли командующий Северным фронтом Рузский и начальник Генштаба генерал Алексеев. 'Они верили, что в Петрограде — правительство Государственной Думы, опирающееся на дисциплинированные полки; ради возможности продолжать внешнюю войну они хотели, прежде всего, избежать междоусобия. Они не знали, что все движение происходит под красным флагом. Они верили, что в Петрограде есть с кем договариваться'. [46] Рузский стал уговаривать Николая II отказаться от подавления восстания, согласиться с созданием правительства Государственной думой и принять формулу новой власти: государь царствует, правительство управляет. В разгар этого далеко не теоретического диспута — в половине двенадцатого ночи — принесли телеграмму из Ставки от генерала Алексеева. Начальник Генштаба уверял, что подавление петроградского мятежа силой более невозможно. 'Революция, а последняя неминуема, раз начнутся беспорядки в тылу, знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжкими для России последствиями'. [47] Нет иного пути спасения фронта от краха, как дарование политических уступок и формирование кабинета народного доверия. Второй человек в военной иерархии страны фактически отказывал Верховному главнокомандующему в поддержке. К двум часам дня 2 марта Рузскому стали поступать телеграммы от военачальников в ответ на телеграмму Алексеева: от командующего Юго-Западным фронтом генерала Брусилова, Западным фронтом — генерала Эверта, Кавказским фронтом — великого князя Николая Николаевича, Румынским фронтом — генерала Сахарова. Все призывали царя принести жертву на алтарь Отечества и отречься. Царь сложил корону к ногам предавшего его армейского руководства, отрекшись в пользу своего брата Михаила. 'В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман', [48] — эти справедливые слова Николай II написал в своем дневнике, когда поезд тронулся в Могилев. 3 марта от престола отрекся и Михаил Романов. Многовековая Российская империя прекратила свое существование.

21. Временное правительство разрушило российское государство.

Ученые, земские деятели, юристы, промышленники, они неплохо разбирались в общеполитических вопросах и парламентской практике, но никто из членов кабинета не обладал ни малейшим опытом административной или государственной работы. Премьер — князь Львов — был бездеятельным, мягким и благодушным популистом, безгранично верившим в добрую душу народа и испытывавшим отвращение к любому централизованному управлению. В заявлении об образовании Временного правительства вслед за его составом шли 'основания' его деятельности, которые почти дословно воспроизводили 8 пунктов, сформулированных Советом. Слабый либеральный кабинет с сомнительной легитимностью был связан необходимостью реализовывать социалистическую программу и мог пользоваться властью лишь с молчаливого согласия энергичных советских лидеров, дожидаясь Учредительного Собрания, выборы в которое еще долго даже не будут назначены.

Революцию подготовила и осуществила группа элиты — олигархической и интеллигентской, — воспользовавшаяся трудностями войны для установления собственной власти, при этом, не понимавшая природы власти и той страны, которой намеревалась управлять. Отцы революции не вполне себе отдавали отчета в возможных последствиях выпуска на волю раскрепощенной энергии масс, да еще в условиях тяжелейшей войны. Воевавшей стране, привыкшей на протяжении последнего тысячелетия к централизованной системе власти, была предложена крайняя форма политического либерализма. Действуя в твердом убеждении, что представители прежней власти по определению являются некомпетентными, антинародными, и склонными к предательству элементами, Временное правительство в здравом уме и твердой памяти самостоятельно ликвидировало весь государственный аппарат России, оставив потом большевиков с их идеей слома старой государственной машины практически без работы. 'Россия весной 1917 года явила миру уникальный пример правительства, порожденного революцией, устранившего прежний аппарат управления прежде, чем оно (правительство) смогло бы заменить его структурами собственного производства', [49] — с полным изумлением констатировал Ричард Пайпс.

Исчезла вертикаль исполнительной власти. 7 марта премьер Львов говорил: 'Временное правительство сместило старых губернаторов, а назначать никого не будет. В местах выберут:. Будущее принадлежит народу, явившему в эти исторические дни свой гений'. [50] В регионах в результате остались только председатели земских управ. Одновременно повсеместно возникли Советы, воспроизводя ситуацию 'двоевластия' на местах. На деле же получалось 'многовластие', что тождественно безвластию: административные функции осуществляли подобия комитетов общественной безопасности, куда на равных основаниях входили и Советы, и подновленные органы земского самоуправления, и профсоюзы, и все наличные партии и общественные организации. Машина местной администрации в России перестала функционировать. Керенский был в ужасе от содеянного: 'Огромные пространства страны попали в руки абсолютно неизвестных людей!' [51]

В марте 1917 года Временное правительство полностью уничтожило российскую правоохранительную систему. Были упразднены особые гражданские суды, охранные отделения, отдельный корпус жандармов, включая и железнодорожную полицию. На места были разосланы инструкции о создании отрядов народной милиции под командованием армейских офицеров, выбранных земствами и Советами. Дееспособность такой милиции была нулевой, тем более, что в нее в массовом порядке стали записываться криминальные авторитеты, выпущенные на волю в рамках всеобщей политической и уголовной амнистии. Функции охраны порядка все больше приходилось брать на себя вооруженным силам, которые оказались в состоянии прогрессирующего разложения. Ситуацию в армии усугубляло и само Временное правительство, открыто выражавшее недоверие старому генералитету и офицерскому корпусу, и Совет, не только выпустивший 'Приказ ?1', который уничтожил армейскую дисциплину, но и неоднократно заявлявший об общности интереса народов всех воевавших стран к прекращению захватнической политики собственных правительств.

Как замечал Иван Ильин, ':февралисты ничего не понимали и ныне ничего не понимают в государстве, в его сущности и действии: Государство без принуждения, без религиозной основы, без монархического благоговения и верности, построенное на силах отвлеченного довода и прекраснословия, на пафосе безрелигиозной морали, на сентиментальной вере во 'все прекрасное' и в 'разум' революционного народа. Словом, 'демократизм' в состоянии анархического 'умиления': У сентиментальных дилетантов от политики — все расползлось и пошло прахом'. [52] Страна оказалась в расплавленном состоянии, во власти взбудораженного от неожиданного события народа, который почувствовал неограниченную свободу, всегда им трактовавшуюся как отказ от самоограничения, и страшно уставшего от войны.

На промышленных предприятиях свои порядки стали устанавливать повсеместно возникшие фабзавкомы. Производство дезорганизовалось скачкообразно. Начались серьезные перебои с транспортом, разладилась система распределения. В конце марта правительство установило государственную монополию на торговлю хлебом, предписав крестьянам сдавать зерно по твердым ценам, ввело карточную систем. Крестьяне в смутные времена хлеб придерживали еще больше, на железных дорогах участились грабежи составов с продуктами. Голодные бунты и погромы шли по всей России. Крестьянство повсеместно восприняло революцию прежде всего как начало реализации мечты о 'черном переделе'. Не в силах собирать налоги, власть прибегла к печатному станку, резко провоцируя инфляцию. В расстройство пришла вся финансовая система.

Вразнос пошла страна. На Дону и на Кубани — казачьи республики, Советы разогнаны. Финляндия провозгласила автономию и требовала вывода русских войск со своей территории. Украинская Рада объявила о включении в свой состав земель юга России чуть не до Урала, приступила к формированию собственной армии и готовила сепаратный мир с Германией. Кавказ и Сибирь требовали для себя отдельных учредительных собраний. И по всему пространству необъятной страны прокатывались огромные беспорядочные волны дезертиров. Медвежью услугу правительству оказывали союзники, требовавшие от него скорейшего наступления на фронтах и усиленной пропаганды либеральных ценностей в качестве условия поддержки.

Уже через несколько месяцев Временного правительства не станет, у него не окажется защитников, а валяющуюся на земле власть подберет ультралевая маргинальная партия, которая установит свою безраздельную диктатуру, а страна окажется ввергнута в братоубийственную гражданскую войну.

Февраль 1917-го — одна из печальных дат российской истории. В течение нескольких дней была разрушена российская государственность, а с ней и великая страна.

_______________________________________________

[1] Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 17.

[2] Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers. N. Y ., 1987. P. 202.

[3] Ibid. P. 243, 200.

[4] Вопросы истории экономических и политических отношений России (XVIII в. — нач. XX в.). М ., 1996. С. 15−16.

[5] Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers. P. 234.

[6] Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. М., 1998. С. 12, 13.

[7] Рашин А.Г. Население России за 100 лет (1811−1913 гг.). Статистические очерки. М., 1956. С. 293, 295.

[8] Макаров С. В. Совет министров Российской империи 1857−1917: государственно-правовые проблемы. СПб., 2000. С. 93.

[9] Маклаков В.А. Вторая Государственная Дума. Париж, б.г. С. 601.

[10] Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. М., 2006. С. 118.

[11] Сазонов С. Д. Воспоминания. Мн., 2002. С. 346.

[12] Ильин И.А. Основы государственного устройства. Проект Основного закона Российской империи. М., 1996. С. 31−32.

[13] Сахаров А.Н. Россия: Народ. Правители. Цивилизация. М., 2004. С. 351, 352.

[14] Хорькова Е.П. История предпринимательства и меценатства в России. М., 1998. С. 356−357.

[15] Поршнева О.С. Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой мировой войны. М., 2004. С. 174.

[16] Аврех А.Я. П.А. Столыпин и судьбы реформ в России. М., 1991. С. 11.

[17] Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция // 'Охранка': Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. М., 2004. С. 454.

[18] Цит. по: Керенский А.Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С. 167.

[19] Набоков В.Д. Временное правительство. Воспоминания. М., 1991. С. 58.

[20] Ленин В.И. ПСС. Т. 49. С. 13; Т. 26. С. 22.

[21] Там же. Т. 30. С. 235.

[22] Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 134.

[23] Буржуазия накануне февральской революции. М.-Л., 1927. С. 21.

[24] Цит по: Катков Г. М. Февральская революция. М., 2006. С. 193.

[25] Буржуазия накануне февральской революции. С. 46−47.

[26] Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция. С. 468.

[27] Шиссер Г., Трауптман Й. Русская рулетка: немецкие деньги для русской революции. М., 2004. С. 19−21.

[28] Катков Г. М. Февральская революция. М., 2006. С. 96.

[29] Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. Т. I — II. М., 1934. С. 327.

[30] Бенуа А.Н. Дневник 1916−1918 гг. М., 2006. С. 28.

[31] Покровский М.Н. Империалистическая война. М., 1934. С. 417.

[32] Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т. 2. М., 1992. С.204−205.

[33] Головин Н.Н. Россия в первой мировой войне. М., 2006. С. 174.

[34] Россия и СССР в войнах ХХ века. Статистическое исследование. М., 2001. С. 65.

[35] Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С.161−162, 296.

[36] Врангель П. Записки. Ноябрь 1916 г.- ноябрь 1920 г. Т. 1. Мн., 2002. С. 5.

[37] Керсновский А.А. История Русской Армии. М., 1999. С. 714.

[38] Мельгунов С.П. Легенда о сепаратном мире. Канун революции. М., 2006. С. 567.

[39] Там же. С. 19.

[40] Цит. по: Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 153.

[41] Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // 'Охранка'. Т. 2. С. 117.

[42] Воейков В.Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя Николая II. М., 1995. С. 209.

[43] Керенский А.Ф. Русская революция 1917. С. 168.

[44] Мартынов А.П. Моя служба в отдельном корпусе жандармов.// Охранка. Т. 1. С. 390−391.

[45] Булдаков В. Октябрь и ХХ век // Международная жизнь. 1997. ?11−12. С. 79.

[46] Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. Т.2. С. 247.

[47] Мартынов Е.И. Царская армия в февральском перевороте. Л., 1927. С. 144−145.

[48] Дневники императора Николая II. М., 1992. — С.625.

[49] Пайпс Р. Русская революция. Ч. 1. М., 1994. С. 351.

[50] Милюков П.Н. История второй русской революции. С. 17.

[51] Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. М., 1993. С. 159.

[52] Ильин И.А. Наши задачи: Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948−1954 гг. Т.1. М., 1992. С. 152.

http://www.ei1918.ru/russian_empire/razmyshlenija_o.html