Открытый космос. XIII кинофестиваль «Радонеж»

«Ной построил свой Ковчег на сухом месте», — говорит отец Виктор, герой фильма «Русский заповедник». Дей­ствительно, не на берегу моря корабль, а просто на голой земле странное, ни на что не похожее — ни до потопа, ни по­сле — «спасительное убежище» от какой-то неведомой гря­дущей воды. Но кто из всех тех, для кого двери его до послед­него были открыты, захотел и сумел поверить, что оно — не­далек день — потребуется и что оно единственно спаситель­ное? Всего восемь человек да неразумные звери. Осталь­ным такое домостроительство казалось безумием. И хотя любые сравнения современных реалий с библей­ским текстом всегда легко уязвимы, однако основопола­гающие смыслы не имеют срока давности. Поэтому при­менительно к истории православного кинофестиваля «Ра­донеж» хочется воспользоваться самой логикой сопостав­ления. Малое стадо ищущих спасения и безумие окружа­ющего и не замечающего их мира.

Тринадцать лет назад, когда фестиваль первый раз был проведен, не было православного кинематографа, даже это словосочетание еще не сложилось. Тем не менее уже ощущалась потребность в нем. Она считывалась немно­гими (стоящих у начала по пальцам можно пересчитать), но она считывалась.

И с каждым годом на фестивале появлялось все больше и больше фильмов, героями которых были люди, так или иначе пережившие Сретенье, встречу с Богом. А в контек­сте современного документального кино оказалось, что наш экран до последнего времени знать не знал того, что давно существует в реальности.

XIII фестиваль «Радонеж» в первый раз делался совместно с Союзом кинематографистов. Каждый день на просмо­тры приходило все больше и больше зрителей. А на за­крытии в Большом зале было столько народу, что стояли на балконе, сидели на ступенях. Малое стадо тех, кто был при зарождении фестиваля, и предположить не могло по­добное. Но зрительский интерес говорит сам за себя. Го­лая земля за годы существования «Радонежа» оказалась готовой к пахоте.

На закрытии был показан «Русский заповедник» Валерия Тимощенко, получивший главный приз и серебряную ме­даль Святого преподобного Сергия Радонежского за луч­ший фильм. Его герой отец Виктор (Салтыков), настоя­тель храма в деревне Жарки Ивановской области, — в про­шлом егерь Кавказского заповедника и герой фильма того же режиссера «Одинокий рай». Это не случайно, что оди­нокий рай Кавказского заповедника и русский заповед­ник заброшенной и «по статистике самой бедной» деревни России, куда и дорог-то нет, оказались связаны. Право­славная жизнь — это жизнь на острове, это заповедная жизнь, где бы она ни проходила. Отец Виктор говорит: «Дверь в Ковчеге закрылась снаружи. А сейчас пока все открыто — заходи, выходи. Хочешь — спи, хочешь — ешь, хочешь — молись. Двери открыты — спасайся. Но смо­три — время идет».

С одной стороны, отец Виктор — настоящий сельский ба­тюшка, он и литургию служит, крестит, венчает, и живет, как крестьянин: завел лошадей, коров, овец… Он пашет, сеет, косит, поля объезжает, привозит пожилой женщине на телеге толь для крыши, чинит с помощью кулака и про­волоки эту разваливающуюся телегу, очищает маточник в улье, говорит о вечном так же просто, как о чем-то кон­кретном, осязаемом, само собой разумеющемся, сетует на себя, что никак не может похудеть, а то, когда поне­сут его в гробу мужики, будут сердиться, до чего он тяже­лый. И еще он до боли жалеет эту землю, политую кровью и потом предков, которая лежит невозделанная, нераспа­ханная, заросла бурьяном и никому не нужна. С другой стороны, он знает и любит китайскую поэзию, приезжает на Рождественские чтения в Москву, участвует в съемках фильма «Битва за Византию», путешествует по Арарату, по местам боевых действий Первого Кавказского каза­чьего войска, в котором воевал его дед. При этом и в седле, и на кафедре, и на киноэкране он везде естественен, такой, какой есть. Как говорится — где просто, там ангелов со ста. Наверное, поэтому к нему так тянутся люди — и местные, и приезжие. А в деревенской церкви Жарков «приезжан» часто бывает больше, чем «прихожан», хотя не все выдер­живают такую жизнь. Одна «приезжанка» кричала своему мужу: «Увези меня отсюда, из этого открытого космоса». А потом осталась, да так и прижилась. Отец Виктор по себе знает, что, когда живешь «рядом с бла­годатью, глядишь, что-то в тебя да и перепало, что-то заше­велилось в тебе». У него и Славка, и Данилка — «золотая деревенская молодежь», и Сергунька, и бобры, и пчелы, и цапли, и сом на дне реки, еле шевелящий усами, — все свои. Потому что все они «под благодатным покровом Господа». И для каждого из них двери Ковчега все еще открыты. Поэтому, как говорит отец Виктор, «унывать не надо». Но это не означает, что надо перестать видеть, что творится вокруг, ведь «традиции уходят, а вместо них бестолковщина одна и ипохондрия». И предлагает как про­роческую формулу для всех нас, суетно живущих и лукаво мудрствующих: «Не нужно спасать природу. Надо самим спасаться, и природа спасется. Не нужно спасать Церковь, это она нас спасает. Не нужно спасать Россию, ее надо лю­бить. И не нужно спасать деревню, в ней надо жить». Герои фильма «На третьей от солнца планете» Павла Мед­ведева, напротив, практически бессловесны, кроме одной старой женщины. Вместе со своим внуком и еще шестью паломницами она идет крестным ходом по архангельским лесам и болотам сквозь комариные тучи и несет на себе большую чудотворную икону Святителя Николая Мир-ликийского, которая сначала была в деревенской церкви, а потом три раза сама «переходила в часовню». Эта жен­щина рассказывает прямо в камеру: «И все стали сюда ходить и многие исцелялись, — и вдруг добавляет: — Про­сто надо идти с чистым сердцем». Действительно, если все делать с чистым сердцем, спасать Россию будет неза­чем. Но как далеко от этих слов до реальности. И все дей­ствие фильма абсолютно им параллельно. Безработные поморские мужики занимаются тем, что ищут и вылавли­вают из непроходимых и топких болот ценный металло­лом — развороченные, опаленные части от ступеней ракет, упавшие на землю в этих местах, недалеко от космодрома в Плесецке. Эти «сталкеры», рискующие жизнью, — про­водники в царстве абсурда. Молодой парень от какой-то ракетной детали что-то отвинтил, куда-то привинтил, так что на деревенской дискотеке тусклая лампочка начинает мигать в такт какому-то попсовому хиту, под ко­торый в пульсирующей темноте все принимаются, пьяно похихикивая, обжиматься…

Встык с этим эпизодом паломники подходят к придорож­ному кресту, и бабушка говорит своему внуку, изнемогаю­щему от усталости и от покрывающих все лицо и руки ко­маров, чтобы он помолился Господу, который поможет ему «пройти такую дорогу». И мальчик, стоя перед крестом, по­вторяет за ней слова молитвы. В финальном кадре они едут по железной дороге на открытой платформе, глядя в небо. В фильме «Сказы матушки Фроси о монастыре Дивеевском» Сергея Баранова и архимандрита Тихона (Шевкунова) последняя дивеевская монахиня рассказывает: когда в 1937 году их везли в лагерь, солдат-конвоир, сидящий на крыше поезда, отъезжавшего от станций, стучал им вниз: «он не знал, как назвать, и говорил: «Запевайте «Барыню». И они пели «Благослови душа моя Господа» или обедню. На станции нельзя было. Народ кругом». Никакая власть не могла заставить их не молиться. И хотя матушка Фрося и такие, как она, могли вытерпеть, наверное, все, — исто­рия российских новомучеников XX века об этом свиде­тельствует, — это не значит, что она все эти годы жила в каком-то прекраснодушном затмении. Ее диагноз вре­мени, в котором мы все так или иначе существовали, исчер­пывающе точен: «70 лет мы же в плену жили у советской власти. Это же плен. А дальше не знаю, что будет. Я слы­хала от одного: кончилось царство хамово». Глядя на эту Серафимову послушницу, веришь, что ее молитва, живая и неумолкаемая, не могла остаться неуслышанной. Героиня фильма «Вера и верность» Вячеслава Орехова, по­лучившего на фестивале главный приз за сценарий, — Ана­стасия Манштейн-Ширинская, покинула Россию вме­сте со своими родителями во время революции. Их име­ние на берегу Донца — ее «родина православная» — стало для нее заповедной страной. Живя в эмиграции, в основ­ном в Тунисе, она отказывалась принять и французское, и тунисское подданство, что сильно осложняло ее жизнь, при этом писала книги о морской эскадре белой гвардии, собирала по всему миру пожертвования на постройку церкви в Бизерте, ухаживала за могилами русских моря­ков… Первый паспорт появился у нее в 1997 году, когда за веру и верность своему Отечеству ей вручили в Мо­скве российский паспорт.

Этот фильм тесно связан с «Галлиполийским стоянием» Галины Огурной. Генеральный продюсер фильма Сер­гей Шумаков и продюсер Денис Звягинцев получили главный приз в номинации «Лучший продюсер». Ни­кита Михалков комментирует уникальный архивный ма­териал о поистине героическом «стоянии в Галлиполи» Белой армии после эвакуации русских солдат и офице­ров из Крыма. На турецком берегу больше года простояла лагерем абсолютно боеспособная армия, готовая в любую минуту выступить на защиту родины и представлявшая для бывших союзников большую угрозу. В условиях на­стоящего голода, жары и антисанитарии никакого разло­жения, распущенности, тем более мародерства не было. Зато первым делом была устроена походная церковь, где шли службы. Вера и верность героев этого фильма тоже были непоколебимы.

Созвучен этой теме и фильм из цикла «Планета Право­славия»: «Дар Святителя Николая» Ираклия Квирикадзе и Дианы Мкртчян, получивший главный приз в номина­ции «Лучшая режиссура». Будущий Святитель Николай Японский прибыл в Японию в те годы, когда за крещение полагалась смертная казнь. В этих условиях он начал свою миссионерскую деятельность. Когда к нему пришел вер­ховный самурай, чтобы убить чужеземца за распростра­няемую среди японцев ересь, то, послушав его рассказ о Христе, сам обратился в православную веру. При Свя­тителе Николае был построен православный храм в Хако-датэ, который до сих пор является его символом, а также кафедральный собор в Токио, который в те годы был са­мым высоким зданием города. В 1905 году Япония объ­явила войну России. Решение не возвращаться на родину далось Святителю Николаю с большим трудом. С одной стороны, он не мог благословлять войну с Россией, с дру­гой — не мог бросить все и уехать. Он решил остаться и мо­литься за окончание войны. В результате был издан специ­альный указ охранять его самого и православную церковь в Японии. В последний путь архиепископа Николая про­вожали тысячи японцев. Среди венков выделялся венок самого императора, указом которого разрешалось в этот день не выходить на работу. Сегодня в Японии 69 храмов и более 30 тысяч православных. Семя, посеянное Святи­телем Николаем, до сих пор дает плоды. На этот раз жюри фестиваля предложило новую номина­цию: «Пастырь добрый», призерами которой стали фильмы «Отец Глеб» Сергея Князева про знаменитого писателя и катехизатора отца Глеба Каледу, ставшего тюремным священником; «Отец Николай» Татьяны Александровой про отца Николая Ведерникова, которого в 70 — 90-х годах знала вся московская интеллигенция; «Мой духовный отец»

Екатерины Орловой про Санкт-Петербургского протоие­рея Василия Ермакова; а также «По душам» протоиерея Александра Овчаренко и Сергея Андриенко про архи­епископа Запорожского и Мелитопольского Василия. Ге­рой этого фильма 75-летний архиепископ по неотступной просьбе духовных чад рассказывает о своей жизни, полной борений с врагом внешним и внутренним. При этом он не проповедует с экрана, но говорит так ясно, ярко и зарази­тельно, что его слова просто врезаются в сознание: «Путь к деградации открыт и протоптан», «Благодарственная мо­литва снимает депрессии», «Христианин не тот, кто верит в Христа, а кому нужен Христос», «Радуйся привычным вещам», «Если ты живешь в пустыне и всегда открыт очам Божиим, то употребляй какие угодно подвиги… Свидетели твоих подвигов — лишь Бог да пустыня… А если живешь с людьми, будь радостен и весел». И сам Владыка Василий радостен и весел, по-детски открыт миру. Только один раз в жизни, после смерти матери, он находился в сильном смя­тении. И вот когда очередной раз на кладбище он истово молился, прося у Бога спасения ее душе, то увидел, как словно раздвинулись тяжелые облака и из образовавшегося круга полился свет. Тут же он услышал голос: «Ты плачешь, а она радуется на Небесах». Тоска тут же оставила его. Герой фильма «Острова. Валерий Чигинский» Виталия Трояновского, получивший на фестивале главный приз в номинации «Лучшая телепрограмма», тоже в тяжелейший момент своей жизни услышал голос. На студии Леннауч-фильма, где в 70 — 80-х годах Валерий Чигинский работал режиссером, он считался счастливчиком, поскольку мог снимать то, что хочет. Но он блуждал от темы к теме и ни­как не мог найти своего. Однажды, возвращаясь из Ленин­града в Москву, в состоянии полусна он отчетливо услы­шал голос: «Ищи в малом». После чего его жизнь карди­нально изменилась. Он стал снимать жизнь клетки. По времени это его решение совпало с тем, что в науке мор­фологии произошла революция. Ученые научились рас­сматривать под микроскопом движение, кинетику нервной ткани. Они могли наблюдать, как нервные клетки общаются друг с другом, как «целой сетью своих отростков нейрон му­чительно ищет другую клетку и если не находит, тогда эти отростки замыкаются на себя». Оказалось, что «мозг — это не только миллиарды клеток, но и миллиарды связей» и что «изолированным клеткам не нравится свобода, они стремятся к объединению. Но какие силы притяжения работают здесь и сколь велика степень индивидуальности каждого из нейро­нов, как они узнают, с кем ему лучше соединиться и чем ру­ководствуются?» — все это вопросы из фильмов Чигинского, на которые в то время пыталась ответить морфология. Друзья, коллеги, вспоминая о Валерии, называют его ин­теллектуалом, аристократом, энциклопедистом. «У него всегда на все был нетривиальный взгляд», — говорит На­талья Бехтерева, академик РАН. При этом, будучи в своей области всемирно известным режиссером, он подолгу вынашивал свои картины, снимая одну-две части в год. Так появились знаменитые фильмы «По дорогам вто­рой вселенной», «Частная жизнь нейрона». «Со смер­тью Чигинского у нас вообще исчезло такое кино, иссле­дующее тайны микромира. В результате чего пострадала и сама наука морфологии клетки, особенно в области ки­нетики», — сокрушается профессор Олег Сотников, с ко­торым они во время совместной работы постоянно пребы­вали в состоянии дискуссии — для него жизнь нейронов, проходящая перед их глазами, подтверждала идею само­сборки. А для Валерия Чигинского была лишним дока­зательством сотворения мира Богом. Неудивительно, что еще за несколько лет до смерти он хотел уйти работать в церковь. И когда они с женой подходили к монастыр­скому кладбищу, на котором потом и был похоронен Чи­тинский, он говорил: «Ну, вот мы и дома».

XIII Радонежский фестиваль оказался самым разнообраз­ным из всех. На закрытии, к примеру, был показан 10-минутный фильм «Пекарня» Стелы Пановой о старинной пекарне села Большой Куяш Челябинской области. Героиня, боль­шая, сдобная, как хлеб, который они выпекают, замеши­вая в огромном чане тесто, заливая его в формы, заклады­вая их в печь, говорит о том, как хорошо им здесь рабо­тать — «романтично, белые ночи, соловьи поют, лягушки квакают» и что в последнее время полегче стало рабо­тать — мешки муки теперь по 50 килограммов, да и хлеба не столько требуется, как раньше, народу-то меньше стало. Ловко вынимает из печи горячие буханки белого пышного хлеба, выкладывает их на лотки. «Нас в пекарне 15 чело­век, они мне как братья и сестры. Ночь-полночь мы все здесь. Я очень счастливый человек. Дедушка у меня ря­дом, внук растет. Я думаю, это счастье. Работа любимая. Бежишь сюда. А какое еще счастье-то может быть?» «Самое страшное — это поражение эмоциональной сферы восприятия, когда человек не умеет радоваться, не умеет удивляться», — считает протоиерей Андрей Воронин, ди­ректор Ковалевского детского дома из фильма «Первая высота» Андрея Павленко. Операторы фильма Максим Игнатенко и Александр Ковригин получили главный приз фестиваля в номинации «Лучшая операторская работа». Сначала кажется, что это фильм об уже известных всем нам проблемах беспризорников: «Папа умер. Мама пила и умерла, тетя тоже пила…» Мы уже знаем, что после дет­ского дома один их десяти кончает с собой, сорок процентов спиваются, сорок скитаются по тюрьмам. Но мы не знаем, что, оказывается, можно помочь этим детям, если научить их просто чему-то обрадоваться, чему-то удивиться. «Я спрашиваю: „Как тебе это?“ — „Нормально“. Я с этим „нормально“ бьюсь. Я говорю им — ничего нормального нету». Отец Андрей начал с ребятами фотографировать, хо­дить в походы. Он уверен, что христианству нельзя научить, его нужно выстрадать. Значит, маленькому человеку нужно создать обстановку, когда у него не будет ни сил, ни вре­мени ругаться с другими ребятами, драться за что-то свое, личное, что было абсолютно естественным до того, как они все вместе оказались в горах. Один из детдомовских гово­рит: «Мы там сдруживались. А потом привыкли уже к этому и когда возвращались обратно, то все так и оставалось». А год тому назад они совершили восхождение на Эльбрус. И в день Преображения Господня в простой брезентовой палатке, которую только чудом не снесло от ветра и снега, отслужили литургию. Потом уже не в горнем мире, а на земле один из мальчиков, смущаясь, говорит: «Там на вы­соте красота такая… красивее, чем здесь». В финале «Русского заповедника» отец Виктор стоит с ма­леньким мальчиком на мостике и смотрит, как в реке бле­щут золотой чешуей маленькие рыбки в лучах заходя­щего солнца. Кадр удивительно снят — мы видим и их, и лица героев со дна через толщу воды. Как говорилось в фильме — это «открытый космос». Потому что благодать Божия везде, нужно только захотеть ей обрадоваться. Стоя на вершине горы, глядя на живую клетку в микроскоп, вынимая из печи горячий хлеб… И еще, как говорит отец Виктор: «Тот, кто увидел Ковчег со стороны, тот утонул. Никто не видел его со стороны из живущих ныне потом­ков Ноя. Так и Церковь — нельзя на нее смотреть со сто­роны. Это страшно».

http://www.radonezh.ru/analytic/articles/?ID=2958