 |
| Православие и современность | Игумен Нектарий (Морозов) | 17.02.2009 |
Кто-то из святых отцов, говоря о церковной молитве, употребил такое сравнение. Человек, молящийся уединенно, подобен гребцу на небольшой лодочке: она может стремительно нестись по волнам, может едва ползти по водной поверхности, а может и вовсе остановиться — всё в зависимости от его собственных усилий. Молитва же в храме похожа на огромный корабль со множеством гребцов, дружно работающих веслами; если устанет один, то у него будет возможность передохнуть, пока трудятся другие, и корабль не замедлит в своем движении, тем паче не станет.
В личном молитвенном подвиге христианин может преуспеть, может достигнуть молитвы глубокой, сосредоточенной, даже, как называют ее духовные писатели, — созерцательной. Но это именно в том случае, если его молитвенное делание и правда будет подвигом. Причем, подвигом очень непростым: с одной стороны, всегда будет присутствовать опасность впасть в нерадение, уныние и разлениться, с другой — оказаться окраденным тщеславием и превозношением.
В храме же многое может рассеивать, отвлекать — рука человека с зажатой в ней свечой, похлопывающая вас по плечу, и просьба эту свечу передать, дети, играющие во время службы, чье-то перешептывание. Однако вместе со всем этим, несмотря на все это, в храме исполняются слова Христа: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20). Молитва общая, соборная иногда действительно буквально «несет» человека, в ней он переживает опытно то чувство единства верующих, которое заставляет говорить в молитве не «Отче мой», а «Отче наш». Так же опытно познает порой человек в храме неразрывную связь Церкви земной и Церкви небесной, «встречается» со святыми, открывает их для себя как помощников и ходатаев о нашей немощи. И дело тут не только в том, что их лики смотрят на нас с икон, не только в их узнаваемости. Нет, имена и их жизнь, их подвиги и деяния входят в нашу жизнь вместе со словами тропарей и кондаков, стихир и канонов, которые мы слышим, западают в сердце, неожиданно открывшееся, становятся его достоянием.
Только в храме совершается главное Таинство Церкви — Таинство Евхаристии, Божественная литургия. И то духовное тепло, которое исходит от нее, отогревает человеческие души, исцеляет от нечувствия, оживляет, а вместе с душами оживляет и молитву, помогает ей, обычно стелющейся по земле, возноситься горе.
Впрочем, все сказанное не должно приводить к мысли о том, что в отличие от молитвы домашней молитва церковная вовсе не является трудом (или что необходима лишь она). Нет, молитва домашняя и молитва церковная — это как бы два крыла, и нельзя обойтись лишь одним). Да в это бы никто и не поверил — ведь реальность учит нас иному. Она тоже труд и подвиг — но более удобоподъемлемый. Надо просто знать, что делает ее трудом и что этот труд облегчает.
Трудно потому же, почему трудно молиться вообще — ум, так легко прилепляющийся к вещественным предметам и явлениям этого мира, никак не может отстать от них и тогда, когда телом мы стоим в храме. Некогда, как свидетельствует житие, блаженный Василий, Христа ради юродивый, московский чудотворец, обличая Иоанна Грозного, указал ему на то, что в определенный день в храме молились двое — сам Василий и супруга царя. В ответ на недоуменный вопрос государя — как же так де, ведь и он на службе был, святой ответил: «А ты в это время место для дворца на Воробьевых горах осматривал» — имея в виду то, чем были заняты ум и сердце Грозного.
Поэтому крайне важное правило — войдя в храм, постараться мысленно отсечь все, что осталось за его порогом, сказав себе: «всему свое время, а время службы принадлежит не делам и не этому миру, но Богу и моей душе».
Трудно и по другой причине. Ее указывает преподобный Иоанн Лествичник в слове о псалмопении (или службе) в соборе братии: «Начнем наблюдать и найдем, что когда, по гласу духовной трубы (колокола), видимо собираются братия, невидимо стекаются душевные враги (выделение наше.— Иг. Н.). Они приступают к постели, когда мы встали, и подущают нас снова лечь на нее, говоря: «Подожди, пока кончатся начальные песни, и тогда пойдешь в церковь». Другие предстоящих на молитве погружают в сон. Иные производят сильные и безвременные движения в животе. Иные побуждают заводить в церкви разговоры. Другие отвлекают ум наш в скверные помыслы. Иные заставляют нас, как изнемогших, опираться о стену, а иногда наводят весьма частую зевоту. Некоторые же возбуждают в нас во время молитвы смех, чтобы чрез сие подвигнуть Бога к негодованию на нас. Иные побуждают нас от лености спешить в псалмопении. Другие убеждают петь медленнее от самоуслаждения; а иногда сидят при устах наших и заключают их, так что мы едва можем их открыть"1. То есть пора службы церковной — пора духовной (и отчасти телесной) брани. И надо не удивляться рассеянию, внезапно навалившейся усталости или даже плохому самочувствию, а мужественно этому противостоять, помня, что все это не «просто так»: враги борются с нами, мы же — боремся с ними. Кроме того, сам же преподобный Иоанн называет и главное средство нашего противодействия, своего рода секрет успеха: «Но кто в чувстве сердца помышляет, что он предстоит Богу, тот в молитве будет, как столп неподвижный, и ничем из прежде сказанных не будет поруган».
Еще мешает молиться за богослужением такая простая вещь, как незнание его последования. Очень важно понимать логику происходящего, как с точки зрения объяснения присущего богослужению символизма (отверзение Царских врат, каждение, выход пономарей со свечами и т. д.), так и в плане содержательном. Например, кто-то ломает раз за разом голову, почему на одной вечерней службе дважды звучат мирная, сугубая и просительная ектении, почему «Господи, помилуй» поется иногда единократно, а иногда — троекратно, почему вечером же раздаются слова «Слава Тебе, показавшему нам свет».. И таких вопросов множество. А человек — существо разумное, и если чего-то он себе объяснить не может, то будет мучаться от этого, переживать. И «непонятное» богослужение останется для него «чужим», «внешним», пока ему не откроется его суть. Но не надо ждать пока «откроется», а нужно взять в руки соответствующую книгу — хоть пособие по изучению Устава, хоть «Новую скрижаль» архиепископа Вениамина (Краснопевкова), хоть, наконец, Закон Божий — и разобраться в основных моментах службы. И молиться станет гораздо легче.
Кроме этого, конечно же, необходимо понимать те слова, которые читаются и поются, — содержание молитв и песнопений, потому что если не понимать, то как и молиться-то? Естественно, что проще это дается в храмах, где соответствующим образом поставлено дело с клиросом: с певцами и чтецами (собственно говоря, это и есть один из критериев, которыми следует руководствоваться при «выборе» храма — внятно ли там читают и поют?).
Что-то возникает необходимость «подсмотреть» в словаре церковно-славянского языка, что-то — спросить у священника, но большая часть песнопений и молитв становятся понятными, если просто внимательно в них вслушиваться, не такие уж, на самом деле это разные языки — тот, на котором мы говорим, и тот, на котором молимся.
То, что преподобный Иоанн Лествичник говорит о молитве в целом, — о необходимости «заключать ум» в ее слова — относится и к молитве храмовой. И если поступать так, то именно во время службы открываются человеку подчас удивительные таинства: слова, которые он слышал бессчетное множество раз, вдруг обретают совершенно новый смысл. Точнее — ум останавливается на них, а затем — «передает» их сердцу. И неожиданно человек понимает — поразительно глубоко и сильно, что значит «Честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим», или «Тело Христово примите, Источника Бессмертнаго вкусите», или «Свете Тихий святыя славы Бессмертнаго Отца Небеснаго», или «просто» — «Господи, помилуй». Это благодать незримо действует в Церкви, это Ангел-хранитель человека и его небесный покровитель невидимо молятся вместе с ним, и потому слово, прежде скользившее по поверхности сознания, так внезапно, так действенно трогает душу, что невольно источается слеза умиления и еще одна тайна хоть отчасти, но приоткрывается, — что имели в виду отцы, когда употребляли выражение «радостотворный плач».
Бывает, правда, и так, что не только нет живого сердечного отклика, но и вообще никакого отклика нет. И ум постоянно рассеивается, и душа словно окаменела. И здесь надо, наверное, еще раз вернуться к образу корабля и гребцов: иногда в храме, как и дома, надо в молитве грести самому. То есть — самостоятельно молиться. У многих подвижников мы находим этот совет: если не можешь молиться на службе внимательно, если никак не удается собраться, читай про себя молитву Иисусову. Но не так, чтобы «не слышать» при этом саму службу. Нет, ею надо службу как бы «перемежать». Тот, кто так поступает, причем проявляет в этом усердие и неотступность, со временем замечает удивительную вещь: Иисусова молитва совсем «не мешает» следить за службой, более того, благодаря ей служба понимается гораздо глубже. И неленостный делатель извлекает из этого сугубую пользу: и на службе молится внимательней, и время службы употребляет для того, чтобы приобрести навык к Иисусовой молитве — один из самых полезных и даже спасительных навыков для христианина.
1.Преподобный Иоанн, игумен горы Синайской. Лествица, Слово 19.
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=6136&Itemid=3
