Уния — оружие двойного назначения

празднословию.

Западнорусский манускрипт

Два внешне мирных события, именуемых коротким (будто проскочила мышь в щель под дверью) словом уния разделены историей 420-ю годами. В лето 1569-е от Рождества Христова, едва подсохли чернила на соглашении польского и литовского сеймов в Люблине о создании единого государства, Брестский собор православных церквей объединённых уже территорий, которые включали Украину и Белоруссию, принял постановление о подчинении Церкви греческого вероисповедания римскому папе. Поскольку прощание с Константинополем и переход значительной части подданных под каноническое управление Риму грозило правящим католикам Варшавы и Вильно серьёзными осложнениями, переселяемым позволили побыть посерёдке, в успокаивающемстрасти греко-католицизме (привыкнут и, глядишь, незаметно католиками станут). Это и было рождение той самой Унии (не какой-либо иной), о которой здесь пойдёт речь. Она прожила долгую, полную бурных событий жизнь и была без почестей отнесена на погост в 1946 году решением Собора же, только теперь львовского. Римский папа остался «с носом», а Патриарх Московский и всея Руси получил злокачественную опухоль в виде новообращённых в западных областях УССР и БССР. Спустя 43 года произошло «воскресение» из якобы «мёртвых». Реаниматоры — папа-миссионер Иоанн-Павел II и Горбачёв — встретились для проведения некоего таинства 1 декабря 1989 года. Какие заклинания они там говорили, ведомо пока только архивариусу закрытых фондов, однако с тех пор в апартаментах Ватикана возродилась, казалось, из праха и приобрела законный статус, как плесень на разлагающемся теле СССР, Украинская Греко-Католическая Церковь (УГКЦ). Лучше бы не состоялся Львовский собор! Отдохнув в анабиозе, УГКЦ явила миру силы фантастические, энергию завидную.

***

С латинского уния переводится как единение, союз. Милые понятия, претензий к ним нет. Но, как часто бывает, любое благостное слово превращается в образ и подобие того, к чему или к кому его прикладывают. Возьмите для примера Флорентийскую Унию: в 1439 году, в смертельном предчувствии падения Константинополя, на одноименном Соборе восточная Церковь отдалась во власть папы. К тому времени разгром Второго Рима крестоносцами-католиками был забыт, а надежда на то, что «Запад нам поможет» у загнанных в босфорский угол ромеев Византии ещё теплилась. Запад, конечно, не помог. Но та уния никому вреда не нанесла, ибо осталась скреплённой подписями иерархов архивным манускриптом, никак не сказалась на мироощущении христиан греческого вероисповедания, на века попавших под светскую власть мусульман, а России даже принесла пользу. Ведь наша страна осталась единственной независимой православной державой в мире, Третьим Римом, наследовавшим величайшую недавно империю, с её символами и благородной кровью восточно-христианской династии. Отбившись от Стамбула, Третий (и последний!) Рим мог назидательно указать на пагубу греко-католицизма своим попавшим в неволю единоверцам.

Иные последствия Брестской Унии для восточнославянского православного мира. Мало констатировать их как историческую быль. Необходимо понять и природу той унии, её особенности.

Мы знаем, как при исторических катастрофах подавляющая часть верующих той или иной страны вместе со своими священнослужителями согласно меняла конфессию и даже веру. Двадцать пять веков тому назад миллионы индуистов и жрецов древних верований за одно поколение превратились в буддистов. В первом тысячелетии новой эры христиане Северной Африки и Ближнего Востока массово покидали «слабого» Христа ради «сильного» Магомета; уже в новое время некий грузинский царь готов был заменить кресты православных храмов на полумесяцы, да подоспели на помощь единоверцам русские (сегодня именуемые в Тбилиси «захватчиками»). Брестский же выход одной ногой из Православия носил совсем иной характер.

Высший клир Малороссии и Белой Руси задолго до Брестского собора проявлял «великое грубиянство и недбалость», по свидетельству современников, в защите веры, ибо социальные преимущества под правлением поляков получали изменявшие своей вере и народности, в первую очередь старая русская знать и представители духовенства. К концу века наблюдается уже повальное отпадение иерархов в Унию. Этот «Союз» был делом епископов, действовавших в отрыве от церковного народа, без его свободного и соборного согласия и совета, «скрыто и потаённо, без поразуменья народу хрестьянскаго».

Уния — сугубо клерикальное движение — стала расколом внутри западнорусской церкви, разъединила иерархию и народ. Во главе православных масс оказалась униатская иерархия; безусловную подчинённость Риму епископы без стеснения стали называть соединением церквей. Эта подчинённость была предопределена Унией актом в первую очередь политическим, ведь после Брестского (так и хочется написать «сговора») собора польская власть стала рассматривать неприятие Унии как отрицание существующего порядка, ибо «Греческая вера» была объявлена вне закона.

Противление народом переустройству Церкви преследовалось наравне с каноническим своеволием и мятежом. Православные же в своём непослушании и активной борьбе с соглашателями видели только исполнение своего христианского долга. «Не бо попы нас спасут, или владыки, но веры нашея таинство с хранением заповедей Божиих, тое нас спасти мает», — писал с Афона Иоанн (Вишенский), который обосновал право церковного люда изгонять и низлагать епископов-отступников. Воплощением антиуниатской борьбы стали Ставропигиальные братства, религиозно-оборонительные объединения верующих, подчинённые, в обход местного епископа, непосредственно Константинопольскому патриарху. Львовскому братству даже предоставлено было право суда над епископом.

Абсолютная победа униатства, с течением времени одержанная на западе украинной Руси, не обернулась полным поражением на малороссийском востоке даже при торжестве православия при Богдане Хмельницком. Так митрополит Пётр Могила, откровенный западник, избранный на киевский престол в 1632 году и мечтавший об украинской патриархии с двойным подчинением (Риму и Константинополю — ещё одна оригинальная уния!), сумел пропитать южнорусскую церковь латинским духом. Это была псевдоморфоза Православия. Латинизировалась душа народа, что было опаснее самой Унии. Более того, когда глава Киевской митрополии (в 1685 году) принёс присягу на верность Московскому Патриарху, объединённая Православная Церковь выбрала киевскую мировоззренческую модель мира, над которой поработали сам Пётр Могила и его «птенцы». А последними польской властью в своё время были заменены епископы, верные Православию, в пик гонений. Униатский след виден во всех начинаниях митрополита, который, казалось бы, вывел Церковь из растерянности и дезорганизации, вызванных Брестским собором: он создаёт в противовес Лаврскому славяно-греческому братскому училищу латино-польскую школу, с иезуитской программой, пытается организовать вокруг Киева однородное культурное пространство с новой нацией, новым психологическим типом человека — западника; о Киевской патриархии, о «третьем пути» (двойное подчинение) я уже говорил. И вершина униатского влияния — это интронизация Петра Могилы в католическом Львове с греко-католическими пригородами (бунташный Киев, якобы ненадёжен).

Раздел Польши ослабляет натиск униатов на восток от реки Збруч. К западу от этой разделительной линии униатство уже утвердилось повсеместно. Однако, по моему мнению, следует разделять униатов по формальной принадлежности прихода Риму от униатов «свидомых» (убеждённых). Первые, по глубинному устройству души, древним традициям, исторической памяти оставались при униатском клире православными (да и клир нередко был зеркалом прихода), юрисдикция Ватикана мало их интересовала. Они считали себя счастью единого, разделённого враждебной силой русьского народа, а поскольку светочем и надеждой зависимых славян долгое время была Россия, то эти люди именовали себя с гордостью (и так же назвала их с ненавистью другая категория русынов) русофилами или москвофилами. Вторые были своеобразным католическим резервом, кандидатами в католики; воспитывались они в «римской» атмосфере дома и в храме, где подобрался свидомый причт, в ненависти ко всему русскому (даже русскую культуру называли шматом гнилой колбасы), чтобы быть угодными польской, затем австрийской власти и за угодливость иметь гласные и негласные привилегии.

Когда Вена осознала, что принадлежащая ей часть окремой от русских украинской нации под контролем поляков менее опасна, чем её русыны, тяготеющие к Москве, то тогда началась поддержка украинского сепаратизма в России и подавление всеми средствами и методами местного русофильства. Судим был священник Иоанн Наумович, и возник «австрийский гулаг» вокруг Талергофа, и поставлены были виселицы для тех, кто приветствовал приход генерала Брусилова в Галицию, и снят с пьедестала гипсовый Пушкин в селе Заболотовцы… Всё это и многое другое делалось при помощи униатов или непосредственно их руками. «Свидомые» из эсесовской команды «Нахтигаль» расстреливали цвет польской интеллигенции во Львове, а на Волыни их подельники сжигали живьём детей из польских семей; в мундирах дивизии «СС Галичина» они ложились трупами под Бродами; отсиживались днём в схронах, чтобы ночью топить односельчан в колодцах за то, что тех погнали в колхоз. Были и виртуозы: некто Шептицкий, например, совмещал обязанности митрополита УГКЦ с работой военного шпиона, поочерёдно приветствовал Франца-Иосифа, Николая I, Керенского, Гитлера, Сталина. Большинство из «свидомых» униатов при советской власти стало атеистами, многие (вдобавок) коммунистами; ничтожное меньшинство предпочло мордовские лагеря. Коллективным старанием экс-атеистов и амнистированных «дэмократычна» Украина заняла в Беловежье непримиримую к попытке сохранить единую страну позицию сепаратизма. А пока восток Украины, вспомнив, что он православный, вытаскивал незалежную экономику из ямы, не забывающий своего скрытого униатства запад одной рукой мостил помаранчевыми корочками дорогу в НАТО, другой захватывал храмы в Галиции и на Волыни, проводил активную униатскую пропаганду. Поскольку тихой греко-католической сапой проникнуть на Левобережье, в Крым и Новороссию нереально, галицкие националисты (читай «униаты») решили реанимировать так называемую неканоническую Украинскую Автокефальную Православную Церковь (УАПЦ, в просторечье самосвятскую). Уже 19 августа 1989 года приход в честь апп. Петра и Павла во Львове объявил себя автокефальным, призывая другие украинские приходы выходить из юрисдикции Русской Православной Церкви куда угодно, — такой выход они и со входом в синагогу приветствовали бы. «Первоиерархом» был провозглашён племянник Петлюры Мстислав Скрипник, глава американской ветви самосвятов. Два епископа-ренегата, один недееспособный, другой с уголовным прошлом, «рукоположили» почти всех автокефальных архиереев.

Сейчас, кроме главенствующей автономной УПЦ МП, имеется в наличии «УАПЦ» в нескольких живых и мёртвых вариантах, и «УПЦ КП», и. простите, не мудрено запутаться. Вопрос о канонической автокефалии между тем продолжает инициироваться националистами галицкого толка. В общем, желанный для них раскол потерпел фиаско, однако в качестве идеологии используется та же печально знаменитая «галицийская идея», реализация которой требует наличие «национальной» церкви, «незалежной от Москвы».

***

Двуединство в простом смертном всегда подозрительно, оно сродни двуличию. Мне не встречались униаты, приверженные Православию. К Константинополю они стоят спиной, всё внимание обращено на Рим, с ним связаны помыслы и вожделения. Так в чём же уния? Точнее, союз чего — желанного и нежеланного, уважаемого и презираемого? При необходимости выбора наш «свидомый» униат колебаться не станет. Выбор в вере он сделал вместе с продажным клиром в 1569 году. Поэтому его духовное оружие обращено в одну сторону.

Российская государственность, безотносительно к религии, никогда не вызывала у ортодоксальных униатов симпатий. Они смотрели на неё завистливо и со страхом, как гунны на Великую китайскую стену. Зависть исходила из чувства неполноценности этноса, шестьсот лет задавленного убожеством, пребывавшего на задворках Европы в услужении у сильных. А ведь одновременно начинали, с одной дорожки. Будь вместо России, возьмём, Германия, так то ж немцы, высшая раса, разве их догонишь! А тут какие-то москали, тураны, и надо же — империя! Завалить их, как ловкий пигмей заваливает слона! Сам слоном, конечно, не станешь, зато как похвалят за океаном.

Читатель, возможно, обвинит меня в увлечении личными пристрастиями. Соглашусь, не научный труд пишу. Мне действительно не терпелось излить очень личное, что я видел, слышал и ощущал, когда греко-католицизм, вдохновляемый удачами и требующий реванша за неудачи, начал в конце ХХ века свой «последний и решительный» поход на раскалываемое Православие, на православную Русь.

http://www.odnarodyna.ru/articles/6/489.html