 |
| Газета.Ru | Андрей Колесников | 04.02.2009 |
Интронизация патриарха Кирилла имеет не только церковное, но и очевидное светское измерение. Этот патриарх еще и политик. Причем в большей степени, чем его недавние предшественники. Во всяком случае, в той части, которую принято называть публичной политикой.
Сама интронизация была похожа на государственную церемонию. Светская власть освящала своим присутствием власть церковную.
Президент и патриарх говорили друг с другом как близкие сослуживцы, которым даже, в сущности, и не нужны слова при обсуждении рутинных вопросов. Ну примерно так, как глава государства беседует со своим помощником Дворковичем.
Церковная власть словно бы «воцерковляла» власть светскую… Две власти, казалось, были близки, как никогда.
Святейший патриарх Московский и всея Руси Кирилл выступил после интронизации и произнес слова геополитического содержания. Практически выступил с российской версией теории «хартленда», только он заменил это понятие термином «пространство исторической Руси», которое обнаруживается на территории многих независимых государств. И на этих территориях, дал понять патриарх, усилиями РПЦ будет сберегаться та система ценностей, «которую являет миру единая православная цивилизация Святой Руси». Тем самым Кирилл следовал средневековому принципу cujus regio ejus religio — чья земля, того и вера.
Вообще сейчас о ценностях модно говорить, хотя эта тема имеет и содержательное наполнение. Особенно в дни, месяцы, а то и годы кризиса, когда, возможно, у российского государства не останется иных союзников, кроме церкви… Ну, может быть, еще МВФ с его кредитами во спасение… Поэтому государство явным образом пойдет на сближение с РПЦ. Вот что сказал на эту тему глава уже светской власти: «И сегодня, когда Россия развивается, когда мир остаётся столь же противоречивым и когда он несёт на себе такую же печать проблем, как и многие века назад, такого рода совместная работа — работа между государством и Русской православной церковью — будет обязательно востребована во имя развития нашей страны, во имя развития всех православных народов. Россия — сложное государство, где живут люди разных народов, разных верований, и в этом смысле миссия патриарха Московского и всея Руси также является весьма особенной».
Странно, впрочем, что президент не упомянул иные конфессии и другие, неправославные народы. Но дело не только в народах. В своей интронизационной речи Кирилл ничего не говорил о введении «вероучительных предметов» в общеобразовательных школах — он это делал, когда был митрополитом. Для первого выступления в новом качестве столь прагматический пассаж был бы слишком конкретен и скандален. Поэтому он много и обтекаемо рассуждал о молодежи, которая нуждается «в духовном руководстве».
Он не говорил, как раньше, что европейская концепция прав человека не соответствует официальным православным представлениям о нравственности и даже входит в противоречие с ними, но зато упомянул «эпоху нравственного релятивизма». Кирилл — блестящий оратор, полемист, дипломат и знает, когда и как затрагивать или не затрагивать щекотливые темы.
Началась новая эра для РПЦ, состоялось установление ее новой, политической, близкой государству роли. Она стала неформальным институтом государства. Этого требует кризисное время, когда у людей все меньше опор, в том числе моральных.
Церкви дается шанс распространить свое влияние, а государство нуждается в помощи священников — иначе не удержать всю эту массу безработных, обиженных, протестующих, лишенных поддержки.
Вместо общественной солидарности, которой нет, они получат хотя бы солидарность церковную. Церковь движется к приватизации душ людей, государство — к национализации церкви.
Подчеркивая новую роль РПЦ, светская власть провела прием в Большом Кремлевском дворце в честь архиереев. Источник нравственной силы российской нации (не русской, а именно российской) — Русская православная церковь, сказал президент. Патриарх высказался менее определенно, но за этой туманностью и кружевами слов о государственно-церковной «симфонии» скрывалась правда о принципиально новом положении РПЦ, ради которого Конституция вежливо отодвигается на второй план: «Поэтому дух симфонии, но не буква должен реализовывать себя в рамках того законодательного поля и на основе тех конституционных положений, которые существуют. Это открывает замечательную перспективу развития церковно-государственных отношений…»
В своих агрессивных формах политическое православие давно стало источником отнюдь не нравственных ценностей, а необузданного национализма. (Что, впрочем, характерно для любого фундаментализма, частью которого является религиозная нетерпимость.)
Церковный официоз отвлечет на себя радикальные проявления политического православия — на это и надеется светская власть, наверняка озабоченная возможностью роста жестких проявлений русского национализма и фашизма.
В этой логике уж лучше воцерковленная умеренная власть, чем вооруженный не только хоругвями фундаментализм.
Игра двух крупных публичных политиков-тяжеловесов — президента и патриарха — очень тонкая. Вот только стоило ли в нее играть? Или имело смысл оставить богу богово, а кесарю кесарево?
