 |
| Нескучный сад | Андрей Кульба | 02.02.2009 |
Где должен храниться образ, который считается шедевром живописи—в музее или в храме? Давняя дискуссия между музейщиками и церковной общественность недавно вспыхнула с новой силой. Поводом послужила просьба Святейшего Патриарха Алексия II перевезти на три дня рублевскую «Троицу» в Троице-Сергиеву Лавру. Так способна ли Церковь обеспечить достойный уход за национальным достоянием? Или лучше оставить музеи в покое и молиться перед списками древних икон? Прокомментировать ситуацию мы попросили экспертов.
Екатерина СЕЛЕЗНЕВА: «Каждый случай надо рассматривать отдельно»
— По нашим оценкам, икона находится в удовлетворительном состоянии. Но, конечно, надо учитывать, что этой святыне 600 лет, и она требует к себе исключительно бережного отношения. В ее истории и так были достаточно тяжелые эпизоды, например, эвакуация во время войны. С другой стороны, прецеденты временного вывоза древних икон у нас есть. Так, мы уже 14 лет благополучно вывозим икону Божией Матери «Донская». Но каждый отдельный случай надо и рассматривать отдельно. Что касается «Троицы», то сейчас мы рассматриваем такой вариант действий: организовать транспортировку аналогичной по ценности и состоянию иконы из ГТГ в Лавру, зафиксировать на видеопленку все этапы этого мероприятия, оценить условия выставления иконы в соборе Лавры, качество специальной стеклянной капсулы и т. д. После этого можно будет решать вопрос с «Троицей». Мне кажется, вывозить икону можно.
Савва ЯМЩИКОВ: «Церкви надо искать пути понимания с музейными работниками, иначе мы потеряем все»
— Когда в 1990 году впервые встал вопрос о возвращении Церкви ее имущества, я был членом президиума Советского фонда культуры. Мы в «Литературной газете» поместили письмо, подписанное примерно пятьюдесятью деятелями искусств. Позиция была такая: надо все имущество Церкви вернуть, потому что оно изымалось при большевиках преступным образом. Но там же я опубликовал комментарий, оговорив, что ни в коем случае нельзя это делать большевистскими же методами. Все знали, что в монастырях и храмах располагаются музеи, реставрационные мастерские, где работали люди, которые спасли эти церковные вещи, иногда ценой собственной жизни. Наша реставрационная школа прошла через революцию, ГУЛАГ, войны, и она лучшая в мире. И возвращение должно происходить аккуратно. Но как это началось? Сретенский монастырь тогда получили два нынешних профессора богословия: отец Георгий Кочетков и Александр Копировский, работавший до этого реставратором в музее Рублева. Там в главном соборе располагался наш отдел реставрации древнерусской деревянной скульптуры—около четырехсот экспонатов от ХV до ХVIII века со всех российских музеев. Так эти господа зимой на снег выбросили все экспонаты. Конечно, нынешний настоятель архимандрит Тихон Шевкунов такого никогда не сделает. Но большинство духовенства в искусстве не разбирается, к сожалению.
Сейчас Псков гибнет в результате новых застроек. Состояние города хуже, чем после июля 1944 года, когда немцы ушли. Церкви возвращают храмы ХV, ХVI века, которые после войны блистательные реставраторы годами на научной основе приводили в порядок, там интерьеры фантастические по красоте. Но получает их Церковь, и что первое делает? Ломает интерьеры, чтобы свои перегородки поставить. Или в свое время мы с архимандритом Алипием, настоятелем Псково-Печерского монастыря, по его инициативе открыли в Успенском соборе монастыря фрески — 8 фигур в алтарной преграде. Идеальной сохранности, совершенно потрясающие фрески, которые или сам святой игумен Корнилий в ХVI веке писал или под его руководством иконописцы. О. Алипий мне сказал: «Савва, смотри! Умру—все это снова забьют иконными досками ХХ века». Батюшка умер в 1975 году, и теперь эти фрески снова в плену, забиты досками, каждая по 100 кг, под ними пыль, паутина.
Я иду к священнику на исповедь, я слушаю своего духовника, но во всем, что касается музейного дела, Церковь должна прислушиваться к реставраторам. Я и сам сказал в псковском музее: «У вас хранятся иконостасы ХVIII века,—их надо отдавать Церкви, а то у вас они будут в запаснике стоять!» В Ярославле большинство подобных иконостасов размещены в храмах. Кроме того, в Ярославле, когда привели в идеальный порядок Толгский монастырь, то попросили вернуть из местного музея икону Толгской Богоматери, самую чтимую святыню. Десять лет велись дебаты, наконец, вмешался губернатор и образ в специальной капсуле поместили в монастырь. Каждую неделю по несколько раз двое сотрудников музея за счет монастыря снимают пробы воздуха, осматривают икону, и я спокоен за нее. В Третьяковке Владимирская икона Богоматери находится в церкви Николы в Толмачах, там рядом реставраторы, и я ничего не имею против. Но вот другая ситуация. Недавно мне звонит директор Псковского музея: «Икону Спаса Елеазаровского собираются забрать в Елеазаровский монастырь». Это уникальный образ. Эту икону в 1972 году выкрали из музея, но с помощью милиции мы ее вернули! А теперь ее предлагают отдать туда, где она погибнет мгновенно, потому что условий в монастыре нет.
Четыре года назад петербургский губернатор Матвиенко дала огромные деньги на отопление Троицкого кафедрального собора. В таких случаях необходимо устанавливать систему, которая автоматически, если воздух холоднее нормы, работает на нагрев, а если теплее — на охлаждение. В соборе же, сэкономив, установили систему, работающую только на повышение температуры. Воздух перегрелся, понизилась влажность, и иконы кусками стали осыпаться на пол, их просто сметали веником. Практически разрушился даже новый иконостас в Серафимовском приделе, который десять лет назад написал архимандрит Зинон, хотя архимандрит Зинон соблюдает технику неукоснительно!
Церкви надо искать пути взаимопонимания с музейными работниками, иначе мы потеряем все. Но и музейные работники должны к Церкви относиться внимательно. Но у нас большинство искусствоведов—атеисты, у них какой подход? Один человек, не могу вам назвать, слишком уважаю его имя, постоянно говорит: «Сначала была культура, потом—религия». Я ему сказал: «Вы Вашей маме скажите, что Вы ее родили». Академик Гинзбург кричит: «Я не хочу жить в стране, где слово „Бог“ пишут с большой буквы!» Простите, а когда он Нобелевскую премию получал, он видел, что там написано на деньгах? «С нами Бог»! Значит, там Бог может быть с большой буквы, а у нас нет? Когда я пошел в университет, кроме меня, вышедшего из старообрядческой семьи, только один человек в группе студентов-искусствоведов знал, что такое Успение, Преображение.
Отсюда вся эта история с иконой «Троица». Мне позвонили из Третьяковки и сказали, что на уровне Министерства культуры и Патриарха договорились «Троицу» вернуть в Троице-Сергиеву Лавру. Я говорю: «Через полгода от нее ничего не останется!» Там сотни тысяч паломников со свечами, очереди—не протолкнуться! Иконостас Рублевского круга уже закопчен, ничего не видно! На совещании по этому поводу я выступил против. Но когда зачитали само письмо Патриарха, я понял, что речь только о том, чтобы взять икону на три дня; что будет изготовлена специальная капсула, что повезут на специальном автомобиле. Я сказал: «Простите, я как человек верующий не могу не согласиться!» Из Третьяковки каждое лето в Донской монастырь возят в капсуле Донскую Богоматерь. В Сретенский монастырь несколько раз возили Владимирскую. Ярославское шоссе, по которому надо будет проделать большую часть пути, в хорошем состоянии—как автобан в Германии. Если «Троицу» повезут, ехать будут со скоростью 20−30 километров в час в окружении милицейских машин. Но все специалисты выступили против. Сотрудник галереи господин Нерсесян объявил, что «обвяжет себя гранатами и выйдет на тропу войны"—просто Каляев, Че Гевара, даже страшно, что он работает с иконами! Я им сказал: «Простите, вы три года назад в Америку в центр Гуттенхайма возили иконы из основной экспозиции Третьяковки, Русского музея, провинциальных музеев—а они не менее ценные, чем «Троица». А если самолет с иконами в море упал бы?»
Как я вижу идеальные отношения Церкви и культуры? В России в начале ХХ века уже начинали создавать церковно-археологические музеи—то, что есть во всем мире. Возьмите в Италии: Церковь и музей сотрудничают в церковно-археологическом музее. Там и служат, там и шедевры висят. К шедеврам там относятся так, как относимся мы, реставраторы, музейные работники. Прежде всего, в церквях на Западе нигде нет наших свечей. Наши свечи—это первая погибель для памятника: копоть, сажа. Почему нам не завести белые свечи, которые не коптят, они же дешевле? В Италии работы и Микеланджело, и Джотто, и Симоне Мартини,—все в церквях!
Протоиерей Николай ЧЕРНЫШЕВ: «Уповать на то, что святыня сама себя спасет, сама о себе позаботится—неверно»
Что еще важно: не должно быть вражды между Церковью и наукой, Церковью и музеями. К сожалению, такие конфликты случались часто. Но если внимательно посмотреть, то можно увидеть, что во всех случаях или наука выступала как не вполне наука, а как что-то околонаучное, политическое, коммерческое, или представители Церкви вели себя не вполне по-церковному, а как-то околоцерковно, тоже защищая личные или политические интересы. Важно, чтобы при решении подобных вопросов все было честно, чтобы довлели мотивы заботы о святыне.
Какая бы святыня ни была, у нее есть физическая составляющая, на которую разрушающе действуют, например, быстрые изменения температуры, влажности, освещенности. Но все эти параметры можно измерить. Что можно, что нельзя делать с иконами — эти истины не являются таинственным знанием, открытым только для ученых и недоступными для людей Церкви. Медленно, с большим трудом, но идет подготовка в Церкви специалистов, владеющих техникой реставрации и грамотного хранения. Благодаря усилиям ученых и реставраторов, в наше время все условия для сохранения икон есть. Нельзя назвать нерешаемым с технической стороны и вопрос транспортировки. Почему «Джоконду» можно было из Франции в Москву привезти, а икону на 100 км от музея нельзя? Реставратор высшей категории Юрий Александрович Рузавин много лет потратил на реставрацию великой святыни — новгородской иконы «Знамение». Я был свидетелем его труда. Этот великий исторический памятник был приведен в такое состояние, что его можно не только в музее сохранять. В настоящее время эта икона в особом ковчеге под особым присмотром находится там, где ей и подобает — в Софийском Соборе Великого Новгорода. Переданы в храм свт. Николая в Толмачах подлинник Владимирской иконы Божией Матери, над которым трудилось не одно поколение реставраторов, в храме созданы все условия для хранения и благоговейного почитания образа. Передана Боголюбская икона Божией Матери в Боголюбский монастырь. Этот список можно продолжать.
Конечно, Матерь Божия слышит нас везде, с иконой и без иконы, подлинный чудотворный образ перед нами, или полустертая картиночка на плохой бумаге. Но для полноценного восприятия памятника разница есть: копия это, на высочайшем техническом уровне репродуцированное воспроизведение или подлинник. Мы живем во время, когда благодаря средствам массовой коммуникации можем в считанные минуты на экране монитора создать любое изображение. Но это только виртуальная составляющая изображения, его призрак. Даже священные изображения можно увидеть на страницах газет, на брелках, которые крутят вокруг пальца, на этикетках винных бутылок. Я видел винную бутылку, на которой наклеено изображение рублевской «Троицы». Но никогда человеческое восприятие не спутает подлинник и копию. Не зря многие едут в другую страну, чтобы посмотреть на дорогое для них произведение.
Мы, безусловно, преклоняемся перед великим подвигом реставраторов, хранителей, руководителей музеев и простых сотрудников, которые спасали памятники ценой своей свободы, репутации. Иногда — жизни. Но есть у нашей музейной школы и свои мифы. А в современной полемике по поводу музеев и икон — и передергивания фактов. Да, музейные собрания начинали собираться еще до революции, но когда говорят, что они собирались только из икон, пришедших в негодное для употребления в богослужении состояние, это принципиальная неточность. Не только из ветхих икон составлялись и музейные собрания императора Александра III, и меценатов рубежа 19−20 века — Рябушинского, Морозова. Тем более в советское время иконы изымали из храмов и монастырей, независимо от того, ветхие они, не ветхие, почитаемые, не почитаемые. Людей умело вводят в заблуждение, чтобы представить Церковь как организацию, которая не умеет хранить и только уничтожает народные сокровища, а музеи и всех музейных работников — как единственных спасителей. Если так, то почему иконы в музеях до сих пор в ветхом состоянии? Чем же занимаются реставраторы музеев, если иконы остаются такими, что к ним прикоснуться нельзя? Например, реставрационные утраты, которые допускают при неумелой работе, а потом тонируют, стараясь скрыть, — это больная тема.
Только когда мы перестанем противопоставлять себя друг другу, можно найти пути к их решению. Одна из задач Церкви — чтобы люди становились более совестливыми, а, стало быть, и культурными. Если наука будет действительно постигать и объяснять для нас тайны правды, и красоты и гармонии Божьего мира, и Церковь будет являть своей жизнью красоту и гармонию Божьего мира, тогда мы вспомним, что главной святыней в Божьем мире является человек. Тогда эта война прекратится, и мы будем делать вместо одно дело. Тогда можно будет с другим сердцем, с другим разумом, более очищенным, более бесстрастным заниматься теми проблемами, которые сейчас кажутся не решаемыми.
Андрей КУЛЬБА
Практика показывает: содержание древних икон в храме — реально
Немало чудотворных икон переданы Церкви и хранятся в местах своего первоначального пребывания.
Так, чудотворная икона Божией Матери «Толгская», написанная в XIV веке и прославившаяся многими чудесами, в 2003 году была передана из Ярославского Художественного музея в Толгский Свято-Введенский женский монастырь. Об условиях хранения святыни рассказывает настоятельница монастыря игуменья Варвара (Третьяк): «В 2003 году мы заказали в Москве специальный киот из бронированного стекла, в котором поддерживается нужный для сохранности иконы микроклимат. Для контроля за состоянием иконы каждую неделю по четвергам к нам в монастырь приезжает комиссия из музея, которая смотрит, не отшелушивается ли краска, не пошли ли трещины и так далее. А охраняет икону ярославский ОМОН—причем дежурства круглосуточные».
Другая древнейшая православная святыня—чудотворная икона Божией Матери «Тихвинская"—была возвращена в Успенский Тихвинский мужской монастырь летом 2004 года и с тех пор хранится в обители. «Икона,—рассказывает насельник монастыря иеромонах Венедикт (Шустов)—находится в Успенском соборе в специальном сейфе из бронированного стекла, изготовленном на одном из московских заводов. Сейф оборудован датчиками температуры и влажности, которые управляют специальной климатической установкой и поддерживают нужные показатели. Кроме этих датчиков есть и датчики охранной сигнализации, соединенные с пультом Тихвинского ОВД. Для предотвращения похищения иконы и в соборе, и в монастыре установлены 25 камер слежения, которые передают дежурному изображение в режиме реального времени. Открывают киот с иконой редко и только с благословения настоятеля монастыря. У него же находится электронный ключ, без которого невозможно открыть киот. Но и с ключом сделать это можно только позвонив в ОВД».
В аналогичных условиях хранятся и выставлены для поклонения такие святыни, как чудотворные иконы Божией Матери «Феодоровская» (по преданию, написанная св. ев. Лукой—в Богоявленском Анастасиином женском монастыре в Костроме и «Боголюбская» (XII в.)—в Успенском Княгинином монастыре во Владимире.
Для знаменитых чудотворных икон, пока еще не переданных Церкви и хранящихся в музее — Божией Матери «Донская» и «Владимирская» — специальные киоты изготовлены на московском заводе Полиметалл. Этот же завод создает киот и транспортировочный поддон для иконы прп. Андрея Рублева «Троица», которую планируется на 3−4 дня выставить для поклонения в Троице-Сергиевой Лавре в июне 2009 года. О том, как устроены киоты корреспонденту «НС» рассказал директор Полиметалла Андрей Тимофеев: «Для каждой иконы делается свой особый киот точно по размерам иконы и в зависимости от ее формы, толщины и рельефа доски. Дело в том, что старые доски никогда не бывают ровными, и от киота требуется, чтобы икона в нем помещалась очень плотно, но и без давления на доски. Киот делается из титана — это одновременно очень прочный и достаточно легкий металл. Вес киота с иконой — 70 кг. Киот снабжен четырьмя ручками, взявшись за которые его можно переносить из музейного зала до спецавтомобиля. Помимо киота мы изготавливаем также транспортировочный поддон массой около 3 тонн и установленный на специальных очень мощных амортизаторах. Такая большая масса обеспечивает неподвижность киота при перевозке». Киот — конструкция довольно дорогая. По оценке директора «Полиметалла», зарубежные аналоги стоят около $ 200 тыс. «Но мы готовы выполнить эту работы за существенно меньшие деньги,—говорит Андрей Тимофеев,—а точная сумма зависит от того, какие материалы мы будем использовать. Например, отечественное бронированное стекло дешевле, но передает цвета с небольшими искажениями, а зарубежное имеет более совершенные цветопропускные способности, но оно и стоит дороже». Директор «Полиметалла» рассказал также, что в стоимость создания киота входит и круглосуточное дежурство специалистов завода около иконы в продолжение ее экспозиции за пределами музея. «Наши люди с помощью компьютера следят за показаниями датчиков температуры и влажности. Но, конечно, такое пристальное внимание мы можем оказывать иконе только если ее выставляют на несколько дней, выделить людей на месяц или больший срок мы не можем». Андрей Тимофеев уверен также, что обеспечить надежный контроль за состоянием особо ценных икон в случае окончательного возврата их в храмы, невозможно: «Мало заключить икону в бронированный киот с поддержанием влажности и температуры. Надо еще следить за инженерным состоянием всей системы. Несколько лет назад в Донском монастыре по непонятным причинам ночью отключилось электроснабжение. Наши специалисты были вынуждены предпринимать экстренные меры. А что, если это произойдет без нас? Так что мне кажется, речь можно вести только о временном экспонировании икон».
