 |
| Фома | Владимир Гурболиков | 29.01.2009 |
Обсуждение фильма про великого физика Ландау (или про его жену Кору — как кто увидел) на Первом канале телевидения в программе Александра Гордона «Закрытый показ» было уже сравнительно давно, и я спешу поделиться грустным своим мнением, пока не забылось.
Два обстоятельства поразили меня в тот вечер. Первое — я уже не впервые на «Закрытом показе» примечаю: люди, которые зачастую имеют к кино прямое отношение, высказываются о фильме, совершенно игнорируя при этом историю кинематографа.
Так было на дискуссии по поводу фильма «Изгнание» прекрасного режиссера Звягинцева. Все поражались уникальной режиссерской манере, говорили о новациях, но (при всем искреннем уважении к Звягинцеву) было совершенно непонятно: неужели никто из этих деятелей не вспомнит Тарковского — с его столь близким образным рядом, «средневековыми» пейзажами-цитатами, следованием за струящейся водой… С теми же роковыми отношениями, в которых разыгрывается драма неверия…
И вот снова, на показе фильма о Ландау. «Поразительно свежий» сюжет. Гений со сложной личной жизнью, его старение, болезнь, участь жены… Неужели «Мой муж — гений» первый и лучший из фильмов на эту вечную тему?
Нет, конечно! Вот сразу два фильма, навскидку: американский «Игры разума» и наш «Дневник его жены». В обоих — блестящая игра актеров; в обоих — намного более серьезная и сложная разработка коллизии, нежели в «Моем муже». В американском фильме (как уже повелось в последнее время) — больший такт по отношению к героям, уважение к самой науке, в которой проявился гений героя (с попыткой показать зрителям самый предмет его исследований), понятная (пускай и плосковатая для кого-то) мораль. В фильме о Бунине режиссера Алексея Учителя по сценарию Авдотьи Смирновой — такт меньший… да и ощущение мерзости происходящего не менее глубокое, чем и в кино о Ландау. Но и «Игры разума», и «Дневник его жены» по глубине постановки проблемы, как говорится, — сто очков вперед дают представленному на «Закрытом показе» кинофильму. А в обсуждении снова никто ни слова не говорит об этих работах! Как будто, посмотрев очевидно средний (о чем единожды молвил Александр Гордон) по качеству фильм, а не серьезные картины, нам легче разобраться в проблеме греха и гениальности!
В результате обсуждение прошло достойно… Достойно того кино, которое увидели, увы, миллионы зрителей Первого канала, — отвратительно, пошло…
И вот тут второе — и главное! — обстоятельство, которое мне не дает покоя. Больно было мне видеть, что уважаемый мною Александр Гордон не увидел в целой стране и не пригласил в студию, на передачу, которую смотрят миллионы, ни одного человека, который высказал бы христианскую позицию по отношению и к феномену гениальности, и к проблеме семейных отношений, и к тому, что стало фактически главной темой обсуждения, — к «праву гения на грех»!
Неужели в стране, где, слава Богу, есть христиане, не нашлось никого, кто сказал бы, что грех не оправдывается гениальностью?! Неужели среди нас не нашлось никого, кто осмелился бы сказать, что подобное смакование чужой личной жизни является извращением (вуайеризмом), недопустимым в отношении кого бы то ни было?..
Неужели среди участников обсуждения не было человека, помнящего, как охарактеризовал Пушкин нечестивую радость толпы — «он мал, как мы, он мерзок, как мы»?..
Да, гений — иногда! — это страшной мощи, единой направленности воля к исполнению своей миссии. В той мере, в какой гений невероятно умен, проницателен, тонок и мудр в своей сфере, он (зачастую, но не всегда) может оказаться инфантилен, наивен, просто глуп и черств в «простых» бытийных вопросах. Истово любящий и горячий в одном, но прохладный или неумелый, даже беспомощный в ином — незамеченном, пропущенном мимо, важном, сердечном.
Впрочем, это никакая не закономерность. И вовсе не всякий гений пытался подвести «теорию» под свое поведение. И многие великие люди относились к себе очень и очень трезво. И Пушкин, и Достоевский, и тот же Бунин вовсе собой не гордились, себя не оправдывали и «теорий» не подводили. Очень им бывало и больно, и совестно (священник, принявший исповедь Пушкина, был поражен силой его покаяния). И запоздалый жизненный опыт — пусть не гениев, но известных людей — заставлял задуматься над их «теориями», поступать и мыслить по-иному. Бакунин и Кропоткин, не сговариваясь, под конец жизни сели писать «Этику революционера», ужаснувшись нравам некоторых «товарищей по борьбе». Ленин «вдруг» стал перед Сталиным заступаться за жену, которую тот оскорбил. Ландау, между прочим, говоря о годе своих страданий после автокатастрофы, тоже «вдруг» произнес совершенно новые и очень важные слова — о том, что именно в этот момент (отлучения от науки) переменил свое отношение к людям, открыл в них лучшие черты, которые раньше не замечал.
И нет тут никакой почвы для идей о каком-то «естественном праве» или «генетической предрасположенности» гения к греху. Все мы к греху, увы, предрасположены. И все получили от Бога призыв не покоряться греху. Требуя не зарывать талант, Христос не оговаривал особые условия для гениев — только особую ответственность оговаривал Он в притче о талантах…
Если Бог и делает гению какое-то «послабление», то выражается оно в нашей особенной любви и молитве о человеке, через которого нечто открылось и досталось нам практически «даром». Который, на первый взгляд, нам — «никто». Но многие люди, наряду с именами своих близких и родственников, часто поминают и тех рабов Божиих, которых помнят именно благодаря книгам, открытиям, великим трудам…
Вот этого отчего-то никто не захотел вспомнить и сказать в дискуссии.
А нужно или не нужно разбирать грехи и «теории» великих людей… Судите сами — разве есть польза в дискуссии, где один обвиняет мать при сыне; где гордо рассказывают, куда пускали, а куда не пускали любовницу гения; где на глазах миллионов считаются днями сидения у постели больного?.. Не вижу ничего доброго, ничего душеполезного.
В этом смысле одно было сказано правильно: к гениям нашим надо относиться бережно. Как, впрочем, и ко всем людям.
«Не судите…»
