 |
| Русское Воскресение | Владимир Крупин | 16.01.2009 |
Смысл служения Церкви — приобщить мир к радости Христова Воскресения.
Господь способен воздвигнуть человека из глубины самой страшной бездны.
Господь может исцелить и вернуть к праведной жизни и целый народ.
Алексий II, Святейший Патриарх Московский и Всея Руси.
Волна народного горя, сердечной скорби, душевного смятения прокатилась пятого декабря по России и вылилась за её пределы. Как было поверить в то, что Святейшего не стало на земле, как? Новость была такой ужасной и подавляющей, что просто пригибала. Ещё мы цеплялись за слабую надежду, что были уже однажды слухи о его кончине, может, всё обойдётся? Но тут были не слухи. Сообщения о кончине Святейшего непрерывно исторгалась из теле- и радиоэфира.
Свершилось — Святейший окончил земной путь. Но эта кончина не стала концом его жизни: истина в том, что в Православии нет смерти. День земной кончины — это день рождения в жизнь вечную. Этот день означал начало пути в безсмертие Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II -го.
Но для нас, грешных, как было это пережить? Ведь только представить — кого потеряли! И если бы не было целительных, целебных молитв отпевания, как бы сокрушило нас это сообщение. Но уже в первые часы того приснопамятного дня повсюду зазвучала идущая из самых глубин сердца, единоустная «Вечная память». И отступали скорбь и отчаяние.
«Всем вечну память пропоют, но многих ли потом вспомянут?» -вопрошается в народной песне середины XIX века. Но здесь мы уверены: Святейшего Патриарха Алексия не просто будут помнить, поминать, но будут уже не только за него, но и ему молиться. Говорить с ним по- прежнему, как с живым.
Монахини Пюхтицкого женского монастыря бережно хранят в памяти драгоценные сведения о Патриархе. Именно Пюхтицы были первым монастырём Святейшего. Как он любил у них бывать, как, уже будучи на высоте церковного стояния, вырывался на день-два. «Он же совсем юным отроком приезжал, — вспоминают они, — стоял на молитве как свечечка». И эта молитвенная свечечка стала со временем общецерковной, вознесённой над всем миром свечой. И светила нам, и грела нас своим пламенем. И осталась с нами. Только уже свет и тепло её не материальны, а духовны.
Теперь уже навсегда в моей жизни будет та дождливая декабрьская ночь, та нескончаемая очередь к Храму Христа Спасителя, к, страшно вымолвить, гробу Святейшего. Я воочию видел малое стадо Христово, которое оказалось огромным. Это была одна из ночей тех трёх суток, отведённых на прощание с Патриархом. Вокруг храма, вдоль набережной стояли тысячи людей и всё прибавлялось их число, будто хотело придти в полноту события. Скорбела и погода. Тяжело и траурно приблизилось небо к земле и плакало вместе с людьми. И вообще все эти дни не кончались небесные слезы.
Как же отрадно и утешительно было стоять в очереди. Какие светлые лица, какие чистые взгляды. Какие молитвенные осенения крестным знамением. И деточки, и старики, и отроки, и отроковицы, и юноши и девушки, и мужчины, и женщины — вся Россия была тут, вся она пришла сказать Патриарху, как любила и любит его.
Да даже и милиция была совсем другая. Не та, что не умела раньше отличить митинга от Крестного хода, плакатов от хоругвей, и портретов от икон. Даже и это — заслуга Патриарха. Да и что милиция, все мы с чего начинали? На одном из первых приёмов писателей у Святейшего, один из поэтов в порыве чувств обратился к нему: «Батюшка!». Святейший, видя ужас своего окружения, улыбнулся и сказал: «Прекрасное слово — батюшка, у нас батюшками всё держится».
Вообще, диво дивное этот Храм. Ведь и его бы не было без Патриарха. Как будто так и стоял всегда, будто и не жили семьдесят лет без него. Помню первую литургию в нём. Храм еще и внутри, и снаружи стоял в лесах, но стены были основательны и прочны, и это были именно библейские «стены иерусалимские» из пятидесятого псалма. Те, которые ограждают нас от врага нашего спасения. А какие были хоры! Церковные и хор Министерства обороны. И как молился с нами наш Первосвятитель, Предстоятель за веру Православную в России и во всём мире. Осенял нам своим благословением и просил у Бога сберечь «виноград сей», который насадила Десница Господня.
А сколько было благодатных, целительных очередей к Храму, когда в Москву привозили мощи святых. Святого апостола Андрея Первозванного, Алексия — Божьего человека, святой преподобномученицы Елисаветы и инокини Варвары, Святого Спиридона Тримифунтского, святой равноапостольной Марии Магдалины, когда мы могли приложиться к правой деснице святого Иоанна Крестителя, именно к той, которой Креститель касался главы Спасителя.
И все эти счастливые, молитвенные встречи были благословлены Святейшим. Но, конечно, как непохожи были те очереди на эту, молчаливую и скорбную. Но утешительно вспоминалась незабываемая встреча иконы Тихвинской Божией Матери. Тогда Крестный ход с нею от Храма по набережной Москвы-реки до Казанского собора на Красной площади возглавил Патриарх.
И, конечно, отчётливо помнилось то судьбоносное, совместное служение Патриарха и митрополита Лавра о молитвенном, литургическом соединении Церквей, Русской Православной и Русской Православной Зарубежной. Оно произошло тоже здесь.
А еще вспоминались прощания с теми, кто начинал возрождение Храма, с писателем Владимиром Солоухиным и композитором Георгием Свиридовым. Оба отпевания возглавил Святейший. Отпевали в нижней, Преображенской церкви.
И вот, сейчас эта тихая, неостановимая, текущая под крышами зонтиков очередь. Это общее сиротство, это обострённое понимание слов возглашаемых на Литургии: «О Великом Господине и Отце нашем». Это о нём, о Святейшем. Отец — нет другого слова. В прощании с Патриархом крупно обозначилась наша тоска по Отцу Отечества, по Хозяину Русской земли, отнятому революцией. Патриарх не просто считался Отцом, он им был.
В очереди говорили и о чудесах этих дней. И люди не дивились им, а воспринимали как должное то, что икона Алексия, человека Божия, заплакала, а фотография Патриарха замироточила. Уже на руках были снимки, где Патриарх был запечатлен с ягнёнком на руках, в детьми на рождественской ёлке. Он любил всех нас, и мы это чувствовали.
Дождь всё не прекращался. Будто на небесах непрестанно служили молебны и освящали воду для нашего окропления. Мы, омытые небесной влагой, воспринимали её как Божию милость.
Общеизвестны тысячи и тысячи Богослужений Патриарха, сотни и сотни его поездок по епархиям, по странам и континентам, и неисчислимое количество его встреч с людьми, начиная от сироток в детских домах и заключенных в тюрьмах до первых лиц многих и многих государств. Изданы и будут издаваться его проповеди, статьи и речи, ибо это и есть те учебники жизни и благочестия, которые особенно необходимы сейчас, когда Патриарха не стало.
Читаешь его труды как завещание мудреца. В них спокойствие правоты и верность единственному для России пути — идти за Христом. Все остальные перепробованы, и все показали свою тупиковость.
Не однажды я, грешный, имел счастье близко видеть и слышать Святейшего. Незабываем один из разговоров перед заседанием Всемирного русского народного Собора. Один из членов Президиума, напористый генерал, обратился к нему:
— Ваше Святейшество, правильно ли я рассуждаю? За эти пятнадцать-двадцать лет было множество всяких партий, фондов, союзов, ассоциаций, движений, да и соборов, и вроде все русские, многочисленные, вроде у всех были прекрасные программы, уставы, обещания. И где все они? Думаю, от наполеонства их руководителей.
— И это тоже, — подтвердил Святейший. — Но главное, они поднимали знамя патриотизма выше Креста. Количество важно, но оно второстепенно. Если с нами Христос, значит, нас уже большинство. Важно работать и, как бы ни было тяжело, помнить, что Бог не по силам Креста не даёт. Тяжел Крест, значит, Господь в тебя верит.
А у кого, спросим, был самый тяжелый Крест во второй половине двадцатого и начале двадцать первого века?
Патриарх был светлый, солнечный. Когда он служил, сияло солнце. Выходил из Благовещенского собора Кремля и выпускал белого голубя. И московское небо освещалось блеском плещущих крыльев.
Когда он приехал в Белогорский монастырь, называемый Уральским Афоном, освящать Крест, видимый за десятки километров, было пасмурно. Дождь, ветер, тучи. И вот — это все потом рассказывали — в первые минуты службы перестал дождь, засияло солнце и сияло до конца водосвятного молебна.
И на девятый день была такая же Божия милость. Как утешение проглянуло сквозь тучи солнце и осветило, и обогрело по-прежнему огромную очередь теперь уже к последнему земному пристанищу Патриарха, к Богоявленскому собору, в московском просторечии — Елоховскому. Это Патриарший собор. И он остался таковым. Никогда не закрывался. В нём проходили Архиерейские и Поместные соборы, происходили выборы Патриарха. В нём чудотворная икона Казанской Божией Матери. Здесь долгое время находились мощи преподобного Серафима Саровского, здесь захоронения Московских Святителей. Здесь же, уместно сказать, крестили Александра Пушкина. Когда его убили, в горести восклицали: «Солнце нашей поэзии закатилось!» Но вера православная — не литература: звезда взошедшая на её небосклоне, на нём остаётся. И всё светлее и светлее небеса Православия.
И как было не уподобить прощальный Крестный ход, сопровождавший Патриарха к собору, тёплой согревающей реке, тепло которой не проходит вместе с её течением, но остаётся для утешения и молитвы.
Цветов и венков около Богоявленского собора и вокруг него было столько, что собор казался дивным каменным изваянием, поставленным посреди весенней поляны. Крест на нём достигал небес.
