 |
| Православие и современность | Наталья Горенок | 13.01.2009 |
Прежде всего то, что на какое-то время практически исчезло разделение на прессу «церковную» и «светскую». Можно спорить, уместно ли приложение таких прямолинейных характеристик к СМИ, но факт остается фактом: ко многим событиям и личностям «церковные» и «светские» издания относятся с диаметрально противоположными оценками. В отношении к Святейшему и его кончине в мощном потоке общенациональных изданий разногласий почти не было.
Думаю, ни у кого не возникло ощущение, что такая редакционная политика была кому-то навязана «сверху» (в стране даже не был объявлен траур, была высказана лишь рекомендация об ограничении развлекательных мероприятий). В прессе нашла свое отражение непосредственная реакция самых разных людей. И это была действительно общая скорбь: было сочувствие, острое ощущение личной потери, чувство, что в бесконечной суете мы проглядели что-то очень важное: недоговорили, не оценили, не ответили, как должно, вниманием на внимание, теплом на тепло. «Мы осиротели», «Только сейчас мы начинаем понимать, как любили его и какого пастыря утратили», «Вас будет очень не хватать, Ваше Святейшество!», — это строки из материалов самых что ни на есть светских массовых изданий.
«Он оставил другую Церковь» — лейтмотив возрождения был важнейшим в аналитике. Действительно, есть цифры, которые говорят сами за себя: «В одной только Москве количество церквей увеличилось в 18 раз (было 40, а сейчас 725). В столице был один монастырь, сейчас? 8 и 16 монастырских подворий. Если в 1987 году во всей России зарегистрировано 6800 приходов, то сегодня их 27 300. Тогда по стране насчитывалось 19 монастырей, сейчас их — 716».
Но есть и другие, не менее объективные, оценки — выводы, сделанные журналистами на основании их опыта, наблюдения за взаимоотношениями Церкви и общества за годы патриаршества Алексия II, и за теми событиями, которые происходили в дни прощания с ним.
«Алексию II пришлось с чистого листа выстраивать отношения с властями, обществом, средствами массовой информации. Да и сама Церковь в 1990 году была другой. Во всяком случае, воспринималась иначе: собранием пусть уже не изгоев, но, по крайней мере, странноватых чудаков. Теперь это даже странно себе представить».
«Архиерей, воссоединивший расколотую Церковь, вплотную подошедший к восстановлению общения со старообрядцами, всю жизнь встававший между враждующими со словами мира, своей любовью и смертью на короткие четыре дня объединил народ в единое целое. Такого единения не бывает, когда умирает президент или известный артист. Лучшее, что мы можем сделать в память о нём — подольше сохранить это единение. Если народ способен так реагировать на смерть Патриарха — еще не всё потеряно.
При жизни Святейший Патриарх не был признанным ньюсмейкером, «публичной персоной». Тем удивительнее, что издания самого разного формата (от серьезных аналитических до сентиментально-развлекательных) обратились к судьбе Патриарха Алексия, и это было интересно. Дело в том, что он разрушал стереотипы, с которыми огромное количество людей подходит к Церкви и священнослужителям. Стереотип — это некая схема, а Святейший всегда видел перед собой живого, неповторимого человека, — и относился к нему с любовью, с глубоким пониманием, которое поражало тех, кто с ним общался. Он никогда не делил людей на «церковных» и «нецерковных». Он обладал мягким, тонким юмором, и его шутки передавались из уст в уста. Множество бережно сохраненных в памяти, рассказанных кем-то человеческих историй о Патриархе были опубликованы именно в эти дни. И это уже то наследие, за которое хочется поблагодарить всех, кто высказался, и всех, кто подготовил эти публикации и познакомил с ними читателя.
Да, был и другой полюс оценок — бессильная, бессмысленная злоба к почившему, глумление и хула, то, что издавна называется в русской культуре «пляской на гробах». Но все это происходило в основном в Интернет-блогах, «за стеклом», где, скрывая свои имена, люди выплескивали «в эфир» все самое темное и злобное в себе. Но это — совсем другой разговор. Возвращаясь к общедоступной прессе, можно отметить еще одну удивительную вещь. Даже в изданиях, которые, мягко говоря, не симпатизируют Русской Православной Церкви, даже в статьях и репортажах, выстроенных в традиционной стилистике, с преувеличенным вниманием к поведению «сильных мира сего», возможно, даже против желания авторов, неизбежно возникал некий момент истины. Его содержание таково: люди в России искренне любили и уважали своего Патриарха, в дни прощания с ним происходило нечто важное, то, что невозможно выразить словами.
Отдельные слова благодарности стоит сказать российским телеканалам за многочасовую трансляцию в день похорон Святейшего Патриарха. Благодаря телевидению миллионы людей за тысячи километров от Москвы получили возможность увидеть все своими глазами. Это был еще один момент истины. Когда все в тех же немногочисленных изданиях, готовых проявить толерантность к любому сообществу, кроме ненавидимой ими «организации», обозначаемой аббревиатурой РПЦ, писали: «В храме никто не плакал» — мы имели возможность ответить: «Это неправда!». Мы сами видели слезы на глазах сильных мужчин — от мирян до архиереев. Когда нам пытались внушить: «Количество людей, желающих попрощаться со Святейшим, невелико», — и эту ложь мы могли опровергнуть. Мы сами видели тысячи людей, стоявших на промозглом холоде и дожде вдоль дороги, по которой прошел погребальный кортеж. Вдоль всей дороги!
Когда теперь нам те же «критики» говорят: «Патриарха забудут вскоре после похорон» — почему-то так же не верится. Потому что для верующего человека, следившего за всем происшедшим, по-моему, очевидно: мы видели, как вступили в действие уже не мирские, а духовные законы.
Мог ли немощный человек сделать во время своей земной жизни столько без помощи Божией? Нет, не мог. А Бог благословляет труды праведных.
Как возникла эта мощная и трогательная волна любви и скорби? Не иначе, как в ответ на любовь почившего, который всю свою паству вместил в своем сердце…
25 апреля 1994 года я, атеист, пришел брать интервью у Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В назначенное время я пришел в Чистый переулок, в резиденцию Алексия II. Меня проводили в небольшой зал, похожий на библиотеку, попросили подождать. Главное, что меня волновало в те минуты ожидания, — надо ли целовать Патриарху руку, обидится ли он, если я не припаду к его деснице? В таких смятенных размышлениях он и застал меня. Бесшумно отворилась дверь, он вошел. Протянутая рука не оставляла сомнений: она для рукопожатия. Пожимая руку, я взглянул ему в лицо. Глаза затаенно, с хитрецой улыбались. Добавлю, что мой собеседник оказался умным, прекрасно умеющим говорить на чистом русском светском языке. Когда я исчерпал свои вопросы и поблагодарил его за беседу, он сказал: спасибо и Вам, мне тоже было интересно. Нынче, перечитав это интервью заново, я вижу, что был наивен: я полагал, что за жизнь моей души должен отвечать не только я, но и еще кто-то…
Патриарха Алексия отпевали так же, как отпевали бы приходского священника — такова была его воля. Однако присутствие глав поместных церквей, которые по очереди читали Евангелие на нескольких языках, торжественная, но при этом очень взволнованная атмосфера, которая передалась даже обычно невозмутимым фоторепортерам — все это создавало впечатление события совершенно неординарного.
Мне, простоявшему у амвона храма все пять часов, даже затруднительно его определить. Пожалуй, точнее всего суть его можно было понять, взглянув на лица простых верующих.
Уверен, далеко не все из них пришли с пригласительными карточками, которые рассылались по московским приходам. Среди них не было кликушествующих или демонстративно «смиренных», экзальтированных людей, так часто встречающихся в среде недавно уверовавших православных.
Мне показалось, что эти люди молились не столько об упокоении патриарха Московского и всея Руси Алексия, сколько за священника Алексея Михайловича Ридигера, известного тем, что даже будучи предстоятелем церкви, он мог часами причащать или благословлять верующих.
Год назад мы были в Страсбурге, в Европарламенте. Мы шли с Патриархом из одного здания в другое довольно долго, около 20 минут, по лестницам и коридорам. И я увидел вдруг совершенно необычное, для меня странное и непонятное выражение лиц людей, встречавших нашу процессию. Никогда прежде я не видел такой реакции европейцев — чиновников, клерков, политиков: они выходили из офисов, льнули к стеклам, замолкали, замирали на месте, когда мы входили в залы.
Сам облик Патриарха с посохом, его значительность, особая осанка производили это мощное впечатление — Патриарх шел как власть имущий, во всем его образе была не мирская, но некая духовная власть, неоспоримая и безусловная харизма. Бывает так, нас самих может поразить, удивить, подавить явление такой духовной власти. Это то, что своей значительностью немедленно меняет что-то в нашей душе, она осознает свое собственное весьма скромное место, и мы себя уже не узнаем. В нем была вот такая духовная власть, и люди, светские и иноконфессиональные, агностики, атеисты смотрели на него буквально с открытыми ртами, со страхом, с удивлением, восхищением, уважением одновременно, как если бы столкнулись с чем-то, чего они никогда ранее не видели, с каким-то иным масштабом личности, и вот теперь они не могли осознать своим опытом жизни, что именно им открылось в этом великолепном человеке, увенчанном патриаршим клобуком. Это были сотни, а, может, тысячи людей с одним и тем же выражением изумленных глаз.
Мы знаем, что в Европе трудно кого-то чем-либо удивить, там можно видеть людей в самом странном виде, самых невообразимых одеждах, и что только там ни делается иными любителями эффектов, чтобы только привлечь к себе внимание, — западный человек в этом смысле закален, искушен, не падок до самых экзотических приманок: он уже ничему не удивляется. Но то, как они смотрели на Патриарха, меня потрясло и оживило мой взгляд на него: я взглянул на него новым, отстраненным взглядом, словно и сам впервые увидел и был удивлен этим явлением духовной силы. Воистину, Христос победил мир (Ин. 16, 33).
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=5957&Itemid=3
