Мой XX век

Часть 1

Наши воспоминания о пребывании в Церкви начинаются с 20-х годов прошедшего столетия. Мы ведь были с братом в отроческом возрасте, когда наступила революция, и через какое-то время в Церкви почувствовалась значительная свобода и оживление, и во многих храмах служение литургии и других богослужений стало очень значительно по своему духовному настрою.

Воспоминается прежде всего наш приходской храм во имя Спаса Преображения недалеко от Сухаревой башни, куда мы ходили ещё детьми, а потом уже отроками. Храм во имя Спаса был достаточно новый, очень крупный, построенный в одно из последних, по-видимому, десятилетий перед революцией. Он отличался изяществом и большой чистотой, открытые боковые приделы соединялись с главным, таким образом получалось большое и очень звучное пространство.

Я запомнила целый ряд замечательных икон, и в их числе была икона Воскресения Христова на правом столпе между главным и боковым приделом храма. В храм мы ходили главным образом с нашей тётушкой, которая немножко помогала в работе свечного ящика, и бывали там очень, конечно, немного, но впечатления остались отчётливые.

Помнится время говения на Страстной неделе, когда мы с братом шли на исповедь к «старичку», который был пятым, кажется, священником в нашем большом приходе, и стояли в ожидании, когда мы пойдём за ширмочку, которая была поставлена так, чтобы не смущать никого и чтобы исповедующийся спокойно, без посторонних глаз мог беседовать со священником. Батюшка был добрячок, встречал нас конечно добром, учил нас Закону Божию и с любовью отпускал.

Среди других служб в памяти запечатлелся один из годов, когда я уже была постарше, уже становилась девицей, и когда Господь дал мне пережить большое чувство радости при чтении Евангелия на греческом языке во время Великой заутрени. Я помню эти греческие слова, которые тогда не понимала, но которые остались в душе, и которые потом стали в какой-то мере руководящими в моей жизни: Ин архи ин о логос…. И я помню эту чудесную литургию, после которой мы по светлым уже улицам шли с нашей тётушкой домой к нашей старушке-маме, которая нас ждала.

Таким образом, храм во имя Спаса Преображения оставил по себе хорошие чувства: там был хороший причт, особенно мы любили нашего батюшку-добрячка. Священники приходили к нам на праздники и служили молебны, на главные праздники, конечно, Рождество и Пасху. Но мы были ещё молоды, искали то, что нам было более душевно близко и удобно, — и вот мы оказываемся в храме, который находится недалеко от нашей школы на Новой Басманной, церковь Петра и Павла, куда нам было удобно заходить, где мы могли бывать после наших занятий на вечерних службах, а потом приходить, конечно, и к литургии.

У нас была наша группа: такие задавалы-девчонки, человек шесть парфеток. Мы составили журнал, даже писали произведения, а уж если гуляли по саду (у нас при школе был сад), то обсуждали Тургенева и все его положения и покушались понимать и Достоевского, обсуждали и текущую литературу, которую нам давала наша чудесная библиотекарша. Потом мы провожали друг друга по всей Москве, потому что нам обязательно нужно было говорить, говорить и говорить. Мало было для этого сада (а сад чудесный, сохранился на Басманной). Я так люблю Басманную: это же колыбель моя!

Петропавловский храм был гораздо меньше, чем Спасов, но он был красивый, двухэтажный, с летней церковью наверху. Настоятелем был очень хороший священник, отец Пётр Поспелов, ученик владыки Варфоломея. Отец Пётр на большие праздники, на Петра и Павла и на другие приглашал Владыку, и я помню впечатления от служения владыки Варфоломея на выходном шествии вокруг храма вечером перед будущей на другой день литургией.

В храме этом были, мне думается, элементы того, что дала новая жизнь. Здесь была известная свобода. Батюшка отец Пётр собирал детей, которых он поручал нам, уже взрослым подросткам, девушкам, и мы с этими детьми занимались и даже проводили с ними начальные занятия по молитвам. Помню, что на мне лежала обязанность продавать книги; какие книги — не помню, но тогда было достаточно серьёзных книг, глубоких и разнообразных. Мы их клали на лавочку во время всенощного бдения, а потом уносили в определённое место храма. Сам отец Пётр вёл занятия по курсу Нового Завета и приглашал нас, молодых прихожанок и прихожан, в том числе и моего брата, на квартиру к себе, где проводил эти занятия.

Таким образом, мы можем отметить полноту богослужения, свободу и большое попечение о том, чтобы в жизнь этого храма, в богослужение были вовлечены молодые члены прихода, и часто мы устраивали особые своеобразные праздники. Я не могу забыть одного вечера под день Рождества Богородицы, когда мы после небольшого путешествия, набрав золотых листьев клёна, повесили их на паникадило, и паникадило горело у нас, конечно, электрическим светом, но светились и трепетали живые листья золотого клёна. Вот таким образом направление здесь было живое, деятельное.

Отец Пётр был человеком очень открытым, очень деятельным, прямым. Он очень сильно пострадал в годы изъятия ценностей. Сразу же после изъятия ценностей из церкви батюшку Петра взяли, он был удалён на несколько лет, и потом мы встретили его в Москве уже много позднее, когда были другие обстоятельства нашей жизни.

Таким образом, воспоминания о Церкви в первые годы после революции сохранили ощущение того, как наполнена была духовная жизнь церковных людей в это время, как велика была свобода внутри Церкви до какого-то периода, когда наступала жертва и расплата за эту свободу, за это живое и подлинное направление.

Конечно, и после изъятия ценностей Церковь в Москве продолжала существовать, храмы были открыты, слышно было, что во многих церквах имеются замечательные священники, которые собирают вокруг себя верную паству и формируют такое новое направление, очень поддерживаемое всеми молодыми православными. Такой священник, я помню, мне рассказывали, был где-то в Замоскворечье. Подобная община была в церкви отца Романа Медведя, который настолько сильно прилежал делу воспитания молодёжи, что за это и пострадал, и был выслан на север, и пробыл там ссылку, после которой уже в Москву не вернулся.

Мне хочется отдельно вспомнить «церковь Мечёва», отца Алексия Мечёва, батюшки, который был тогда ещё жив. Замечательный священник, необыкновенной души, и прозорливец, который собрал вокруг себя небольшое стадо. Я искала руководства, бывала во многих храмах, в том числе была в храме батюшки Алексия, и я помню всенощную, которую я стояла в солнечный летний день, когда батюшка, закончив службу, вышел и благословлял всех нас, всех подряд без изъятия.

Он был небольшого роста и такой был умилённой души, что он смотрел на тебя снизу вверх, когда тебя благословлял, даже я, девушка-студентка, и я была выше его, и батюшка благословлял, улыбаясь и простирая всю свою старческую любовь к тому человеку, который к нему подходил. Батюшку этого мы хоронили уже в мои студенческие годы, и я помню, что связано это было с тем, что на похороны его приехал особо на отдельном извозчике наш Патриарх, который в то время был уже освобождён из своего заточения. Я помню отчётливо (тогда были молодые глаза, которые хорошо видели), как Патриарх спускается со ступенек повозки извозчика и идёт к народу.

Большой радостью этих лет, когда были и большие скорби в виде изъятия церковных ценностей и арестов, было служение Патриарха Тихона, первого Патриарха после восстановления патриаршества, которого все мы очень любили, нежно любили и посещали его богослужения. Я помню себя молодой девушкой, когда в церкви Трёх Святителей у Красных ворот — теперь уже упраздненной и не восстановленной — служил Патриарх, и я, протягивая руки над массой народа, получала благословение, открытое благословение Святейшего Тихона, и это осталось в моей памяти.

Он служит недолго, уже скоро умирает, и я помню его похороны в Донском монастыре, и масса народа, страшно большие очереди для того, чтобы подойти и проститься с архипастырем. Это всё было уже тогда, когда я была в Петровском монастыре, а о монастыре Петровском в эти годы и о старцах, которые там были, я уже писала в своё время, и поэтому здесь повторять нечего. Только скажу, что службы в Петровском были блистательные, по праздникам очень торжественные, что служение епископа Варфоломея всегда отличалось необыкновенной силой, необыкновенной внимательностью и высотой.

Вот это то, что можно рассказать про первые годы жизни Церкви после революции, про первые годы жизни москвичей, которые ходили в свои храмы, приходские и другие, про то время, когда открылась возможность, как я уже говорила, церковного учительства, свободного пастырства, которое в отдельных церквах продолжалось довольно долго, до тех пор, пока не настали другие, более сложные, серьёзные времена.

Так, жизнь идёт понемногу, постепенно — с большими волнениями. В Москве есть отдельные храмы, где собирается много людей, но и много скорбей готовится к этому времени. И вот наступает год, когда приходится испытывать в Церкви многое скорбное. Годы приближаются к 30-м; многие священники подвергаются арестам, так же как и многие прихожане, и церковная жизнь замирает то в одном храме, то в другом, но служба ещё сохраняется.

Приближаются годы, когда подойдёт война. Приближаются годы, когда мы, москвичи, будем находиться в храме под грохот снарядов, под грохот орудий. Я ясно помню — я тогда была верной прихожанкой Елоховского собора, — в Елоховском идёт литургия, народу мало, храм большой и очень хорошо подметённый и убранный, и вот, мы слышим наверху раскаты пушек, раскаты грома и стрельбу, и служба не прекращается. И помню я женщину, которая, взяв своего младенца-ребёнка, девочку, судорожно обняв её, в это время подходит и прикладывается к иконам. Потом я знала и эту мать, и эту девочку, выросшую и ставшую супругою священника.

Так шла жизнь, война оставила отпечаток. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий был эвакуирован из Москвы. Служба шла скромная, но всё-таки приезжали в Елохово епископы, и отдельные службы были довольно людными, хотя в храме постоянно был холод, и, конечно, храм уже не мог быть убран чисто. Период войны в начале был очень тяжёлый, но это — благодаря милости Божией — не очень долго продолжалось, потому что довольно скоро начались победы на фронтах.

Я помню время, когда недалеко от границ нашей Москвы в те дни, когда мы шли в церковь, слышались пушки, и мы опасались, что попадём под власть немцев, но мы знали — с другой стороны, — что Москва никогда не будет отдана, что этого не случится. Шла война, но служба, однако, совершалась. В то время не все храмы были отданы нам, православным, так как живоцерковники в своё время захватывали многие крупные храмы, и особенно часто — церкви на кладбищах, и туда мы, естественно, не ходили. Так что я не бывала на моём кладбище (Ваганьковском), пока оно не стало православным.

Так проходили годы войны, суровые, молчаливые, но победа всё-таки приближалась. Местоблюстителя Сергия вызывают в Москву, в конце 43-го года он сподобляется сана Патриарха. И вот, молящийся с нами, известный нам Местоблюститель, уже— Патриарх. Он вёл себя скромно, очень молитвенно, и у меня есть написанные о нём строки, и он продолжал молиться с нами в Елоховском храме, который был тогда кафедральным патриаршим собором. Отдельные его богослужения очень хорошо запомнились. Они всегда были полны молитвенной тишины. Скромность и тишина были присущи всем службам Святейшего Сергия. Он служит как Патриарх недолго, умирает в начале весны, теперь его гроб в Елохове содержится в полном порядке, и любящие и помнящие его могут к нему подойти и воздать своё поклонение.

На смену Патриарху Сергию, ещё тогда только скончавшемуся, из Петербурга, из Ленинграда вызывается митрополит Алексий (Симанский), и ещё за год до своего настолования он служит в Елоховском соборе, собирая массу молящихся. Мне судил Господь ходить к службе Святейшего Алексия, и я поняла значение и глубину служб православных архиереев. Это была несказанная радость, это было то, что не передашь словами. Была великая простота, но величие было потрясающим, и величие всей службы увлекало народ так, что Елоховский приход теперь всегда был наполнен народом до отказа. Так было на всех службах Святейшего Алексия: народ ходил на его службы и радовался вместе с ним.

Должна сказать, что Святейший Алексий служил довольно часто и в других храмах, куда его приглашали и куда мы как его приверженные чада ходили, и всюду эти храмы были полны народу, и всюду он вносил высокую духовную радость. Это была особенность его личности. Высокая духовная радость служения давала то, что люди всё время неуклонно прибывали и прибывали, и таким образом все храмы Москвы начали пополняться.

Это был период служения Святейшего Алексия I, которое продолжалось 25 лет, и кроме того, он служил ещё целый год до своего поставления в Патриархи. Это был период, который дал определённое молитвенное состояние многим москвичам. Я знаю многих девушек и женщин, которые руководились даже только одними этими литургиями и вечерними служениями Святейшего Патриарха Алексия I, так как эти службы давали им верное духовное направление.

Святейший Алексий скончался в 1970 году, и сразу после этого было определено, что его наместником будет будущий Патриарх Пимен, что и случилось в своё время. Жизнь Церкви вошла в то русло, в те условия, которые существуют и сегодня. Можно только сказать, что сегодня, при новом Патриархе Алексии II, очень увеличилось число открытых храмов, построены некоторые новые храмы, и что народ посещает храмы усердно и служение всюду является высоко церковным и высоко содержательным, и действительно может руководить верующих в их духовной жизни.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=5785&Itemid=3