 |
| НГ-Религии | Алексей Макаркин | 18.12.2008 |
Имя митрополита Кирилла хорошо известно всем православным прихожанам — сейчас за патриаршего местоблюстителя молятся во всех храмах России за каждым богослужением. Искусствовед из Калуги Василий Пуцко известен разве что в своем регионе и в профессиональном сообществе. Однако спор между ними, произошедший 20 лет назад на Поместном Соборе, посвященном 1000-летию введения христианства на Руси, представляется актуальным и сегодня.
Начнем с того, что Поместный Собор 1988 года был первым подобным форумом после знаменитого Собора 1917−1918 годов, на котором были возможны дискуссии о путях развития Церкви. Перестройка и гласность заставили его участников отказаться от согласованных заранее выступлений и поднять на соборных заседаниях действительно серьезные вопросы. Такого в истории Русской Церкви больше не было — двумя годами позже состоялся новый Собор, посвященный, однако, лишь выборам нового Патриарха вместо почившего Пимена. С тех пор Поместный Собор не собирался — в течение всего патриаршества Алексия II священноначалие опасалось столкновения мнений, которое обещало быть более острым, чем в 1988 году. Из-за желания соблюсти стабильность была даже нарушена норма устава РПЦ, предусматривавшая проведение Поместных Соборов не реже чем раз в пять лет. Вместо Поместных проводились Архиерейские Соборы — без делегатов от клириков, монашествующих и мирян. На одном из них — в 2000 году — норма о регулярном проведении Поместных Соборов была вообще изъята из устава.
Однако в 1988 году вряд ли кто-то мог предположить такое развитие событий. Молодой 42-летний архиепископ Смоленский и Вяземский Кирилл, выйдя на трибуну, поставил перед делегатами вопрос о необходимости адаптации Церкви к потребностям ХХ века. Он говорил о том, что малоцерковные люди, приходя в храм, не получают ответов на возникающие у них вопросы; предупреждал, что они могут разочароваться и покинуть Церковь. После такого диагноза владыка Кирилл поставил вопрос о возможных изменениях в православном богослужении с тем, чтобы «каждый современный человек, с верой, надеждой и радостью переступающий порог храма, мог принимать в нем участие». Хорошо известно, что для современного русского человека православное богослужение понятно не более, чем латинская месса для средневекового крестьянина. Так что озабоченность архиепископа была вполне понятна.
Никто из архиереев не ответил своему собрату — в горбачевское время слово «консерватор» было бранным, а «реформа», напротив, сугубо позитивным (сейчас ситуация поменялась, что куда более комфортно для церковной традиции). Ответ дал Василий Пуцко, один из немногих ученых, избранных делегатами Собора. Как и подобает скромному мирянину, Пуцко большую часть своего выступления посвятил конкретной теме, не вызывающей дискуссий, — улучшению подготовки псаломщиков. Однако в конце он скептически высказался о предложениях Кирилла, напомнив о печальном опыте богослужебной реформы Патриарха Никона и об одиозном обновленческом движении ХХ века. Понятно, что точка зрения калужского ученого была близка многим — если не большинству — коллегам владыки Кирилла, не желавшим никаких серьезных изменений. Более эта тема на соборе не поднималась.
Патриаршество Алексия II отличалось стремлением сохранить статус-кво, устраивающий как епископат, так и большинство церковного народа, желающих лишь отдельных частных улучшений. Эта политика привела к своим результатам — Церкви удалось избежать драматических расколов, исключая украинский конфликт, который никак не был связан с соотношением традиции и обновления. Напротив, произошло объединение Московского Патриархата и Зарубежной Церкви, отличающейся еще большим консерватизмом. Официальное следование традиции, однако, особо не препятствовало дискуссиям по насущным вопросам — достаточно лишь не критиковать высшее начальство, не призывать к расколам и публично не выдвигать слишком революционных предложений.
Теперь Церковь стоит перед выбором. Можно рискнуть и проголосовать за митрополита Кирилла, который в последние пару десятилетий воздерживался от реформаторских инициатив, понимая, что в противном случае он не сможет стать реальным кандидатом в Патриархи столь традиционной Церкви. Однако вряд ли в Церкви забыли его слова двадцатилетней давности — равно как его образ энергичного и честолюбивого архипастыря не свойственен принятому в Церкви подчеркнутому смирению. Речь же сейчас идет не только о том, чтобы славянское богослужение стало более понятным, но и о вопросах, которые в 1988 году не были актуальными, — например, о том, совместимы ли рок-музыка и церковная проповедь. При этом митрополита Кирилла нельзя считать либералом — он стремится лишь модернизировать церковный консерватизм, изменить не сущность, а стиль, приспособив его к нуждам XXI века. Однако у многих существуют сомнения, сможет ли Церковь, некогда травмированная радикальным обновленчеством, выдержать даже ограниченное обновление.
Можно отказаться от риска и избрать Патриархом другого кандидата. Здесь есть два варианта — избрание либо сравнительно молодого традиционалиста, либо пожилого иерарха, которому будет трудно инициировать серьезные изменения. В этом случае Церковь останется преимущественно «церковью старушек», постоянных прихожан, для которых храм является вторым домом. Впрочем, это не означает, что Церковь «вымрет», как считал Никита Хрущев: на место одних пожилых людей приходят другие, которые, выйдя на пенсию, задумываются о вечных ценностях. Но многие молодые люди, которые могли бы прийти в храм куда раньше, так и останутся за церковной оградой.
Разумеется, выбор будет зависеть и от других факторов — от позиции российской власти до точки зрения многочисленного украинского епископата. Однако впервые он носит столь принципиальный характер — и предсоборные дискуссии могут быть куда более жесткими, чем спор двадцатилетней давности между архиереем и искусствоведом.
