 |
| Татьянин день | Протоиерей Владимир Вигилянский | 13.12.2008 |
Иерей Владимир Вигилянский, глава пресс-службы Московской Патриархии: «Последние четыре года мне посчастливилось работать со Святейшим Патриархом, и я хотел поделиться с Вами некоторыми мыслями по этому поводу».
По окончании советской эпохи наше общество и государство напоминало высохшую пустыню, томимую жаждой, всю в трещинах от отсутствия влаги. Мало верилось, что что-то живое и плодоносящее может вырасти на этой почве.
Именно в эту пору, в конце 80-х годов, вступил на патриарший престол Святейший Патриарх Алексий II. И произошло чудо — нашей Церкви и нам была ниспослана такая мощная энергия возрождения, что она преобразила духовный ландшафт. Может быть, нельзя целиком приписывать исключительно Предстоятелю все, что было сделано Церковью и церковным народом за эти годы. Но здесь удивительно совпали его личные качества и даже его биография, и его характер с тем, что произошло.
Давайте посмотрим, кто был наш Патриарх? Во-первых, его инаковость была абсолютно очевидна: это был человек, который родился, провел детство, учился вне советской школы, состоялся как личность вне советской системы, которой жила наша страна. Прежде всего — он был русский дворянин не только по происхождению, но и по ментальности. Ему изначально были присущи понятия чести, порядочности, человеческого достоинства, верности, любви к Церкви и России.
Его предки служили царю и отечеству. Он был внуком белогвардейца, расстрелянного большевиками. Отец и мать были монархистами, и вряд ли они воспитывали свое дитя вне этих убеждений. Они были эмигрантами, причем послереволюционная эмиграция обладала удивительной способностью сохранять в себе все самое лучшее, что было в дореволюционной России. Они воспитывали своих детей в этой традиции.
Слушая аудиозаписи проповедей митрополита Антония, отмечаешь, что его язык, манера говорить соответствовали тому, как говорили в России в XIX веке, хотя он только родился здесь, а рос и воспитывался заграницей. Это было свойственно и для Патриарха.
Он был нитью, связующим дореволюционную Россию и нынешнее время, мостом, перекинутым над бездной безбожных лет. Эмигранты первой волны хранили все самое лучшее, важное, драгоценное, уникальное, что было в России до катастрофы. Патриарх именно это вобрал в свое сердце, и именно этим — любовным взглядом смотрел на свое страдающее Отечество. Он был настоящий патриот. Эмигрантский патриотизм совершенно не тот, который свойственен людям, живущим здесь. Это люди, которые жаждут, живут только одним — возвращением на родину, чаяньем ее славы, молитвой о ее спасении.
Оторвавшиеся от почвы, это люди наиболее ярко воспринимают то, что связывает их с русским миром. Именно таким был Патриарх. И даже когда Эстония была присоединена к Советскому Союзу, несмотря на политические разногласия, это было радостью для его семьи. Потому что это их земля, отечество, которому его предки служили верой и правдой и за которое проливали свою кровь.
Не может быть, чтоб Святейший Патриарх, который в 1946 году поехал в Ленинград поступать в Духовную академию, не понимал, чем ему грозит этот путь священства. Не может быть, чтоб он не думал и не понимал, что это такое. Абсолютно ясно, что для многих людей это было мученический путь. Представьте себе, что значит 1946 год?
Не прошло еще и 10 лет после жесточайших гонений. А что такое эти несколько лет? Это близко, это рядом, это то, что мы помним, знаем, видели и нервными окончаниями ощущаем.
Практически только что прекратилось поголовное, стопроцентное истребление священства. Еще свежи могилы и рвы после этого абсолютнейшего, поставленного как важнейшая государственная идеологическая задача, тоталитарного, террористического истребления христианства, любого представления о духовности.
300 тыс. священников погибло во времена сталинской эпохи. Что такое 300 тысяч? При том, что в дореволюционной России было 60 тыс. храмов, а к началу Великой Отечественной — 300 действующих храмов. Это было непрерывное замещение убитых священников. Можно прочесть в воспоминаниях этих лет: «В нашем храме за год было поменяно 15 священников». Что значит «было поменяно»? Они были все расстреляны. И наш Патриарх — тогда еще совсем молодой человек — вступает на этот путь. Что нужно было пережить внутри? Что нужно было переломить в себе, чтоб вступить на этот путь эмигранту и монархисту, избирающему путь священства?
Это лишь несколько черт его жизни, характера, личности, чтоб понять, кто был наш Святейший Патриарх.
Я хотел бы сказать о последних годах и о тех впечатлениях, которые остались у меня о Святейшем. Есть еще несколько качеств, которые его всегда отличали. Во-первых, этот человек был в высшей степени порядочный, причем в слово порядочность я вкладываю не наше светское представление о порядочности. Я употребляю его в изначальном смысле. Это был человек, который понимал, знал, уважал, и призывал соблюдать порядок. Чинопоследование. Он был чинным человеком. Даже, я бы сказал, благо-чинным. Его выбивало из колеи, когда что-то давало сбой в традиции, нарушало порядок, благочинность. Он не мог смириться с какой-то беспорядочностью, хаотичностью, бесчинностью, за которыми, на самом деле, скрывается страшная гримаса грядущего Хама. Это важная черта, которая совершенно утрачена у нас. п Мы настолько плюралистичны и подвержены тому, чтобы менять какой-либо порядок, нарушать стройность, ломать иерархию вещей и ценностей, что уже и не считаем это своим изъяном.
Этим он отличался от всех нас, от нашей беспорядочной жизни и мыслей. Он был удивительно порядочным человеком, и то, что было установлено годами, веками, традицией, было для него освящено и заветно. Не дай бог изменить порядок, чин, традицию!
Мы даже пользовались этим, говорили: «Ваше Святейшество, но уже установилась некая традиция», и когда он слышал слово традиция — всегда шел на уступки, на соглашение. Это может быть важным уроком для нас и в духовной, и в семейной, и в любой другой стороне жизни. Важно, чтоб мы оставались порядочными людьми, соблюдали порядок, чин. Это первое…
Второе, о чем хотелось бы сказать: Святейший Патриарх был удивительно терпеливым человеком. Я точно знаю, что многое из того, что делалось, говорилось, происходило в Церкви, обществе, государстве ему часто категорически не нравилось. Но, в отличие от горделивого сознания, которое немедленно хочет выразить свое мнение по любому поводу, высказать, что приемлемо, и установить свой закон, у Патриарха было удивительное свойство: он был очень терпеливым и никогда не высказывал свое первичное эмоциональное отношение.
Он мог быть совершенно не согласен с тем, что делалось, но не противодействовал этому, так как терпеливо ждал нужного момента, когда человек, или люди, или государство поймут, что он хочет сказать, и это произведет нужное действие.
Часто бывает так и среди друзей: бывает, кто-то делится с тобой тем, что в той или иной ситуации сгоряча выразил свое мнение, Спрашиваешь: «Ну, а изменилось ли что-нибудь от того, что ты высказался?» Отвечают: «Нет». Почему? Потому что кроме гордости ничего нет, в том, что мы порой утверждаем или говорим.
Патриарх говорил только тогда, когда это действительно могло что-то изменить, и люди действительно могли воспринять сказанное и сами измениться — вот то уникальное свойство, которое я не видел и не знаю ни в одном другом человеке.
Почему я об этом говорю? Потому что Патриарх порой бывал мною недоволен, по его состоянию и виду я знал, что это именно так, но он не говорил об этом практически никогда. Это удивительное свойство, которому нам надо у него учиться.
Год назад мы были в Страсбурге, в Европарламенте. Мы шли с Патриархом из одного здания в другое довольно долго, около 20 минут, по лестницам и коридорам. И я увидел вдруг совершенно необычное, для меня странное и непонятное выражение лиц людей, встречавших нашу процессию. Никогда прежде я не видел такой реакции европейцев — чиновников, клерков, политиков: они выходили из офисов, льнули к стеклам, замолкали, замирали на месте, когда мы входили в залы. п
Сам облик Патриарха с посохом, его значительность, особая осанка производили это мощное впечатление — Патриарх шел как власть имущий, во всем его образе была не мирская, но некая духовная власть, неоспоримая и безусловная харизма. Бывает так, нас самих может поразить, удивить, подавить явление такой духовной власти. Это то, что своей значительностью немедленно меняет что-то в нашей душе, она осознает свое собственное весьма скромное место, и мы себя уже не узнаем. В нем была вот такая духовная власть, и люди, светские и иноконфессиональные, агностики, атеисты смотрели на него буквально с открытыми ртами, со страхом, с удивлением, восхищением, уважением одновременно, как если бы столкнулись с чем-то, чего они никогда ранее не видели, с каким-то иным масштабом личности, и вот теперь они не могли осознать своим опытом жизни, что именно им открылось в этом великолепном человеке, увенчанном патриаршим клобуком. Это были сотни, а, может, тысячи людей с одним и тем же выражением изумленных глаз.
Мы знаем, что в Европе трудно кого-то чем-либо удивить, там можно видеть людей в самом странном виде, самых невообразимых одеждах, и что только там ни делается иными любителями эффектов, чтобы только привлечь к себе внимание, — западный человек в этом смысле закален, искушен, не падок до самых экзотических приманок: он уже ничему не удивляется. Но то, как они смотрели на Патриарха, меня потрясло и оживило мой взгляд на него: я взглянул на него новым, остраненным взглядом, словно и сам впервые увидел и был удивлен этим явлением духовной силы. Воистину, Христос победил мир (Ин. 16, 33).
Вот, такой был наш Патриарх и это всего лишь малая толика того, что можно о нем сказать. Но Святейший Патриарх был человеком, которому была свойственна и особая глубина личной веры, которая помогла сдвинуть махину сознания нашего российского человека. Патриарх был человек, который явил нам русский мир во всем его богатстве. Мир, который мы забыли, с которым мы — увы! — почти уже утратили живую связь. Мир, который представляем весьма приблизительно, условно и фрагментарно, в приглушенных и потускневших тонах, хотя на самом деле это яркий, многообразный, самобытный, живой русский мир, мир святых чудес, благословенных подвигов, человеческого достоинства и славы. Именно его явил нам Святейший Патриарх, и мы склоняем перед ним головы в сыновней благодарности и молитве.
