 |
| Православие и современность | Людмила Герасимова | 13.12.2008 |
Православное прочтение произведений А.И.Солженицына по-настоящему только начинается. Через искусство высвечивается для нас опыт обретения Истины и стояния в Истине художника, который чувствовал себя «маленьким подмастерьем под небом Бога». «..Художнику дано лишь острее других ощутить гармонию мира, красоту и безобразие человеческого вклада в него — и остро передать это людям», — говорил А.И.Солженицын в Нобелевской лекции.
Православное осмысление творчества А.И.Солженицына — это не только глубокое понимание произведений значительнейшего писателя и мыслителя ХХ века, но и постижение истории России, судеб человеческих, голосом которых он стал, реальности замолчанной или оболганной, нашедшей подлинное бытие в его слове; это помощь всем в усилии раскаяния и роста души. А.И.Солженицын писал о «Лете Господнем» И.С.Шмелёва: «Тон — для русской литературы ХХ века уникальный: он соединяет опустошённую русскую душу этого века — с нашим тысячелетним духовным устоянием». То же можно сказать и о самом Солженицыне.
Православный подход к творчеству А.И.Солженицына заложен в трудах архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Шаховского), протопресвитера Александра Шмемана, профессора, главного редактора «Вестника РХД» Н.А.Струве. Архиепископ Иоанн (Шаховской) утверждал после прочтения «Архипелага ГУЛага»: «Русский реализм Солженицына может быть понят по-настоящему только друзьями правды последней». А"последняя Правда — выше борений и противопоставлений, выше диалектики. Она сияет и царствует". А. Шмеман в статьях 70-х годов прошлого века писал об особом духовном даре Солженицына, о явленном в произведениях писателя «чуде совести, правды и свободы» и предсказывал Солженицыну «трагическое по своему одиночеству место в современной русской литературе: место экзорциста русского сознания, освободителя его от всех идолов, пленявших и пленивших его».
Принципиально важны? для целостного — духовно-эстетического анализа произведений Солженицына размышления архиепископа Иоанна и о.А.Шмемана о пневматологическом измерении поэтики Солженицына, о даре различения духов — от Бога ли они.
Осмысление произведений писателя в русле христианской традиции находим в исследованиях М.М.Дунаева, Т. Лопухиной-Родзянко, П.Е.Спиваковского, С.В.Шешуновой, О.В.Гаркавенко и др. Наметились в современной гуманитарной науке и две опасные крайности. Одна — умаление духовной ценности произведений Солженицына критиками, рассматривающими их с квазихристианских позиций, транслирующих христианство либо через литературные источники (поздние произведения Льва Толстого), либо через собственные представления, далёкие от вероучительных источников. Другая — провозглашение каждого слова писателя словом пророка Божия. Споры, разумеется, возможны не только вокруг Солженицына, но и с самим А.И.Солженицыным. Такие споры велись и в церковных, и в литературных кругах. Тематика их широка: от значения старообрядчества в русской истории до уроков февраля 1917-го, не усвоенных современностью; от оценки личности императора Николая II до конкретных путей выхода России из обвала. Споры не прекращаются и сейчас. Важно, чтобы велись они не ради политической поляризации, не ради всех видов тщеславия, а ради глубинного понимания наследия писателя. «Зрячей любовью"назвал о.А.Шмеман любовь Солженицына к России. «Зрячая любовь» необходима и для проникновения в сущность мысли самого Александра Исаевича, в сущность его художественности.
В публицистике А.И.Солженицына — при всей её многопроблемности и сложности — читателю даётся путь от духовной разбросанности современного человека к духовной сосредоточенности. Статья «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» (1973) определила центральные понятия в публицистике писателя. И ещё «Жить не по лжи!» (1974): «Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня».
«Это будет нелёгкий путь? — но самый лёгкий из возможных. Нелёгкий выбор для тела, — но единственный для души». Эти и другие статьи Солженицына, прочитанные в Самиздате, определили путь многих русских людей. Прочитавший их уже опубликованными в годы перестройки о. Иоанн (Привалов) вспоминает, как став священником и настоятелем сельского прихода в 21 год (такое в 1993 г. было возможно) и крестя «по первому требованию» всех, кто ничего не знает о Церкви и не стремится узнать, он вдруг был обожжён мыслью: «ведь отказаться от такого „крещения“ — это и значит сегодня — жить не по лжи на том месте, где поставил тебя Господь! Эта ситуация требует не только раскаяния — публичного признания в неправедной жизни, но и глубокого покаяния, т. е. усилия по исправлению жизни, исправлению ситуации, конечно, без осуждения других <…> При нашем храме начинается оглашение, т. е. целостное и последовательное научение людей основам христианской веры и жизни».
Проблемы раскаяния и самоограничения тесно связаны в публицистике Солженицына с проблемами сбережения народа, ответственности человека перед обществом и перед Богом, свободы, прогресса технического и «онемения» личности, соблазна потребительства. Через всю публицистику, созданную и на родине, и в изгнании, проходит мысль: «Если бы от меня потребовали назвать кратко главную черту всего ХХ века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее, чем „Люди — забыли — Бога“».
В книге «Россия в обвале» (1998) Солженицын даёт духовный анализ исторической, политической, нравственной сторон современной жизни. Только человек, говоря словами самого Александра Исаевича, «высокого мирочувствия» и «духовной укрепы от Православия» не побоится, не уклонится осознать страшное: «русский народ в целом потерпел в долготе ХХ века — историческое поражение, и духовное, и материальное». Но для Солженицына «осознать — не значит принять и покориться. Но значит: опомниться, пока ещё не истекли все сроки. Успеть найти направление выхода и напрячь силы к нему».
Сидящим в зале учителям будет, мне кажется, интересно прочитать статьи и выступления А.И.Солженицына 1990-х — 2000-х годов о современной школе, о преподавании «Основ православной культуры», о воспитании христианского мировоззрения не только на уроках литературы, но и при изучении цикла естественных наук, о том, что «культура не распахнётся нам вновь в её неискажённых глубинах, пока не возродится к тому нравственная почва».
Анализ духовного содержания художественных произведений А.И.Солженицына неотделим от эстетического их анализа. Если это единство нарушается, мы имеем дело, как это бывает у М.М.Дунаева и других исследователей, с менторской позицией интерпретатора по отношению к писателю: репликам персонажей противопоставляются евангельские цитаты, суждения святых отцов — персонажи, естественно, посрамлены, автору выставляется невысокая оценка. При этом точка зрения персонажа отождествляется с авторской, не учитывается процессуальность художественной мысли, природа романного слова, вся совокупность средств выражения авторского понимания борьбы добра и зла. Невнимание к эстетической природе текста обедняет и понимание его духовного смысла. Стремясь к постижению глубины произведения, мы должны совершенствовать свой метод его прочтения. Но и свой духовный уровень: нельзя понять «Архипелаг ГУЛаг», не отозвавшись на мысли автора о «последней ситуации человека в мире», не впитав опыта покаяния и веры.
Христианские мотивы покаяния, света и тьмы, памяти смертной, мученичества, христианской любви, прощения, пресечения зла проходят через всё творчество А.И.Солженицына. В рассказах, опубликованных в 60-е годы, и в произведениях, не подвергавшихся советской цензуре, они воплощены с разной степенью открытости, но всегда определяют тон и дух произведения, его поэтику.
Изучая особенности психологизма Солженицына, можно заметить (я понимаю всю рискованность сравнения), что он чем-то напоминает психологизм святоотеческой аскетической литературы. Писатель нередко сосредоточивается на психологических ситуациях, психологической динамике, связанных с законами духовной жизни. Солженицын — художник, он не даёт каких-либо рекомендаций, но ясное понимание цели человеческого бытия отражается и в его психологическом анализе. Отчётливо видно это в рассказе «Эго», в главах IV части «Архипелага ГУЛага» («Душа и колючая проволока»), в «Красном Колесе» и других произведениях.
В «Красном Колесе» А.И.Солженицын блестяще анализирует, как проникают идеологические мифы в самые глубины психологии интеллигенции, как структурируют эту психологию. Художественными средствами он подводит читателя к пониманию решающей духовной подмены в теории и практике революционной «героической жертвы», в представлении о «высшей нравственности» «лучших людей русской революции» (миф этот не изжит и до сих пор). Нравственные идеалы любви к людям, служения, жертвы, сама лексика и пафос народничества обнаруживают связь с архетипом христианского сознания. Потому, наверное, так и захватывают они самых чистых и самоотверженных людей. Но из этой парадигмы выпадает её основа — искупительная жертва Христа. Без понимания её онтологической сущности всякая «аналогия» ведёт к гибельной подмене: к восприятию жизни только в земных горизонтах, к присвоению себе права высшего суда, к «хирургическим» методам устранения зла без понимания его метафизической природы.
«Красное Колесо» вызывает самые напряжённые споры: политические, историософские, эстетические. Но главный спор — между либерально-гуманистическим и христианским пониманием судьбы России в ХХ веке. Мощный духовный перевес Солженицына в этом споре недостаточно оценён нами до сих пор. Не учтены полно и представленные им исторические точки зрения, создающие полифонизм заблуждений, прорывов, вариантных путей, экспериментов, прозрений.
В 10-томной эпопее есть суждения, образы, концептуальные идеи (например, вина Николая II в революции), вызывающие возражения. Но можно, мне кажется, согласиться с утверждением современного исследователя (С.В.Шешуновой), что «Красное Колесо» — христоцентричное произведение. И не только потому, что в тексте даются описания церковных служб, икон, молитвенных состояний героев, что время церковного календаря постоянно «вмешивается» в хаотичное, лихорадочное время революции, но прежде всего из-за отмеченной ещё о.А.Шмеманом «триединой интуиции сотворённости, падшести, возрождённости», составляющей сущность авторской мысли о мире. «Красное Колесо» — не «поэма о разброде добродетелей», как считает швейцарский исследователь Ж. Нива, а трагически-горькое и ответственное осознание революции как духовного поражения народа.
Меняется наша жизнь — меняется и прочтение Солженицына. Старшие поколения прежде всего открывали для себя обжигавшую и формировавшую их политическую правду и только потом — метафизическую. Новые поколения, сосредоточенные на реконструкции исторической реальности, от неё идут — к христианской глубине произведений писателя и тоже втягиваются в напряжённый диалог о высших ценностях, который Солженицын ведёт и с историей, и со своей современностью. Важно помочь молодым читателям непредвзято, поверхностно войти в этот диалог. И тогда — если стоит перед человеком самый острый вопрос — о смерти — убедит его «Раковый корпус» в бесплодности атеистического мировоззрения, неспособного дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. Если хаос жизни раздробил, измельчил все мысли — коснётся читателя «чувство чего-то единого, нам никогда не видимого, что тихо спускалось с гаснущего послезакатного неба, растворялось в воздухе, вливалось через окна, — та, незамечаемая в суете дня, глубокая серьёзность жизни, её нерастереблённый смысл. Наше касание к упускаемой загадке» (крохотка «В сумерки»). Даже младший школьник почувствует чудо и радость Божьего творения, прочитав крохотку «Утёнок».
Велика роль А.И.Солженицына в развитии русского языка. Не только в его расширении (Солженицын создал «Русский словарь языкового расширения»), но и в очистке языка от встроенной в слово лжи, в честном диагнозе: «русский язык от потрясений ХХ века — болезненно покорёжился, испытал коррозию, быстро оскудел, сузился потерею своих неповторимых красок и соков, своей гибкости и глубины». Солженицын — художник, новаторски, порой экспериментально восстанавливающий связь с великой языковой традицией.
«Слово — это постоянное дыхание писателя», — говорит А.И.Солженицын. Уловить это дыхание в лексике, в ритме, в звуковом движении фразы — значит начать путь к мыслительной и духовной глубине произведения. Так поступает Солженицын-читатель, обращаясь и к классикам, и к современникам в своей «Литературной коллекции». Таков должен быть и наш путь изучения языка самого Солженицына.
Православное прочтение произведений Солженицына не отменяет никаких форм и методов лингвистического, литературоведческого анализа. Оно может соединить и целенаправить их ради постижения художественной силы, с которой выразил великий писатель свой духовный опыт — опыт «одного из свидетелей и страдателей бесконечно жестокого века России».
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=5830&Itemid=115
